Элизабет фон Кизов, в замужестве Бернхард, дочь «русского агента» Иоганна Эрхарда фон Кизова. Бетховен познакомился с ней в доме дипломата Филиппа Адамовича Клюпфеля. Неизвестный автор.
Дом-музей Бетховена, Бонн
Герб семьи фон Кизов Вена. Вид на улицу Кольмаркт в 1786 году. Венский музей
Автограф песни «Крик перепела» WoO 129 с надписью «Крик перепела. Сочинено для графа Броуна Людвигом ван Бетховеном, 1803».
Дом-музей Бетховена, Бонн.
Коллекция Х. К. Бодмера.
В издании песни посвящение по неизвестным причинам было опущено
Граф Иван Юрьевич Броун и его жена Анна Маргарета.
Силуэтные изображения конца XVIII века
Титульный лист первого издания Двенадцати вариаций для фортепиано на тему русского танца, посвященных графине Броун.
Дом-музей Бетховена, Бонн
Музыка молодого Бетховена собирала под окном многочисленных слушателей.
Иллюстрация Виктора Дмитриевича Замирайло. 1910
Страница с перечнем подписчиков на Трио ор. 1.
Дом-музей Бетховена, Бонн.
Коллекция Х. К. Бодмера
Бонн, вид на площадь перед ратушей.
Старинная открытка
Боннские знакомства
Бетховен родился в церковном княжестве, духовным и светским правителем которого был курфюрст-архиепископ Кёльнский. Властители этого ранга принадлежали к числу электоров – князей, имевших право избирать императора Священной Римской империи. Детство Бетховена прошло при патриархальном и просвещенном правлении курфюрста Максимилиана Фридриха (1708–1784) из швабского графского рода Кёнигсегг-Ротенфельс. Именно этому князю посвящены три первые фортепианные сонаты Бетховена WoO 47, изданные в 1783 году с чрезвычайно велеречивым посвящением, составленным, разумеется, не Людвигом, а, скорее всего, его учителем Кристианом Готлобом Нефе. На титульном листе возраст юного автора ради пущего эффекта был убавлен еще на год, однако не исключено, что Бетховен действительно сочинил эти сонаты, будучи одиннадцатилетним мальчиком.
После смерти Максимилиана Фридриха главой княжества стал представитель династии Габсбургов, самый младший из братьев императора Иосифа II Максимилиан Франц (1756–1801), человек просвещенных взглядов, который всецело поддерживал политические, общественные и культурные реформы, проводимые императором. Максимилиан Франц, как и его предшественник, был также князем-епископом Мюнстера в Вестфалии, а с 1780 года еще и Великим магистром Тевтонского ордена – организации отнюдь не всецело декоративной, хотя уже и не столь воинственной, как в Средние века. Столица ордена вплоть до 1809 года находилась в Мергентхайме близ Вюрцбурга.
Резиденция князя-архиепископа располагалась не в столичном Кёльне, а в маленьком уютном Бонне. Владения правителя не ограничивались парадным дворцом, в котором ныне главное здание университета, и прилегающим к нему регулярным парком, а включали в себя также ряд пригородных и загородных малых дворцов, служивших для охотничьих забав и летних развлечений. Давали там, конечно, и концерты. В одном из этих красивых зданий, Редуте в Бад-Годесберге, Бетховен встретился летом 1792 года с Йозефом Гайдном, и тот согласился взять его в ученики.
Хотя Бонн по сравнению с соседним Кёльном выглядел тихим провинциальным городком, именно здесь работали посольства и представительства иностранных государств. Хотя проводить сколько-нибудь независимую внешнюю политику курфюрсты-архиепископы не имели возможности, само расположение княжества на берегах Рейна, причем в относительной близости от Франции, Нидерландов, Фландрии и Пруссии, заставляло всех заинтересованных лиц не упускать эту стратегически важную область из виду и держать здесь своих представителей. Это касалось и таких государств, как Англия и Россия. У обеих держав были свои интересы в Германии: короли Великобритании, начиная с Георга I, в силу личной унии были курфюрстами Ганновера, и в войне за «австрийское наследство» 1740–1748 годов Великобритания поддерживала Марию Терезию. Россия же постоянно заключала династические браки с представителями небольших немецких протестантских княжеств (Шлезвиг-Гольштейн-Готторп, Ангальт-Цербст, Баден-Вюртемберг), но при этом соперничала и даже воевала с Пруссией (Семилетняя война 1756–1763 годов). В Семилетней войне две империи, Россия и Австрия, были союзницами; этот военно-политический союз был упрочен во времена правления Екатерины II и императора Иосифа II, а затем и при Александре I. Тесные связи кёльнских архиепископов с вестфальским Мюнстером и, в случае Максимилиана Франца, с Тевтонским орденом обеспечивали Бонну подчеркнутое внимание со стороны прочих германских князей. Присутствовал среди боннских дипломатов и имперский, то есть фактически австрийский, посол.
В масштабах Священной Римской империи дистанция, отделявшая высокопоставленных особ вроде князей, министров и послов от совсем юного музыканта, сына придворного певчего, показалась бы огромной. Но в маленьком Бонне, где практически все жители знали друг друга в лицо, а общественная жизнь протекала на небольшом пятачке между дворцом, собором и ратушей, социальные барьеры не выглядели непреодолимыми. Будучи мальчиком, Бетховен благодаря своему выдающемуся дарованию оказался вхож и в резиденцию курфюрста, и в придворный театр, и в светские салоны, и в дома иностранных дипломатов. Публикация в 1782 году Десяти вариаций на марш Эрнста Кристофа Дресслера WoO 63, посвященных графине Фелице фон Вольф-Меттерних, а в следующем году трех сонат WoO 47, посвященных курфюрсту Максимилиану Фридриху, принесла ему славу композитора, а таким даром обладал отнюдь не каждый вундеркинд. На него трудно было не обратить внимания, когда он, малорослый щуплый подросток в парике с косичкой и в фирменной зеленой ливрее штатного музыканта княжеской капеллы, усаживался за орган или аккомпанировал певцам на клавесине или фортепиано.
Между 1775 и 1785 годами семья Бетховен жила не в том доме на Боннгассе, где Людвиг родился и где ныне находится музей, а у булочника Иоганна Теодора Фишера на Рейнгассе (этот дом был разрушен при бомбардировке Бонна в 1944 году; сейчас на его месте стоит современное жилое здание). Согласно воспоминаниям сына домовладельца, Готфрида Фишера (1780–1864), основанным не только на личном опыте, но и на сведениях, полученных от его матери Сусанны Катарины (1740–1826), старшей сестры Цецилии (1762–1845) и других очевидцев, семья Бетховен в это время отнюдь не бедствовала. Иоганн с женой Марией Магдаленой, детьми и служанкой занимал просторную шестикомнатную квартиру, в которой часто устраивали домашние концерты, туда приходило множество гостей, преимущественно актеров и музыкантов, но также и представителей благородных сословий[7 - Wetzstein, 2006. S. 126–131. Здесь и далее ссылки на источники, приводимые в Списке литературы в конце книги, даются в сокращении.]. Все это свидетельствует о том, что расхожие представления об Иоганне ван Бетховене как о горьком пьянице, жестоко издевавшемся над гениальным сыном, не совсем справедливы. Выпить он, конечно, любил, но до 1787 года его пристрастие к вину никому не казалось чрезмерным, и Фишер вспоминал, что подвыпивший Иоганн становился веселым и бодрым. Лишь после утраты любимой жены он потерял власть над собой и быстро довел семью до нищеты, так что Людвиг в 1789 году был вынужден взять на себя роль опекуна отца и кормильца двух младших братьев. До этих печальных событий Иоганн считался неплохим музыкантом и опытным преподавателем музыки, которого приглашали давать уроки и музицировать в самых респектабельных домах, в том числе у английского и французского послов. С Людвигом он действительно бывал строг и нередко прибегал к рукоприкладству, но при этом гордился дарованием сына и видел в нем надежду семьи.
Людвиг также с детства зарабатывал на хлеб, давая частные уроки, поскольку его жалованье помощника органиста в придворной капелле, назначенное ему в 1784 году, было очень небольшим, а разраставшаяся семья нуждалась в дополнительном доходе.
Некоторые ученики становились его близкими друзьями, как, например, дети вдовы надворного советника Елены фон Брейнинг, особенно Лоренц (Ленц), Стефан и Элеонора (Лорхен). Но в других случаях он рассматривал преподавание как ненавистную обузу. Франц Герхард Вегелер, впоследствии зять госпожи фон Брейнинг, также общавшийся с Бетховеном в ее доме, вспоминал: «Иногда г-же фон Брейнинг приходилось заставлять его идти давать урок к австрийскому послу графу фон Вестфалену, ныне Фюрстенбергу, жившему напротив нее. Тогда он шел, ut unique mentis asellus[8 - Точно упрямый осленок (лат.). Цит.: Гораций. Сатиры. I, IX.] (так он сам о себе говорил), но нередко, дойдя до того дома, бежал обратно, пообещав, что завтра даст двухчасовой урок, а сегодня никак не может. Его вынуждало к этому не столько собственное стесненное положение, сколько мысли о семье, особенно о его милой матери»[9 - Вегелер, 2007. С. 41.]. Мария Магдалена ван Бетховен умерла 17 июля 1787 года, то есть рассказ Вегелера относится к более раннему времени, когда нерадивому учителю было всего лишь от тринадцати до шестнадцати лет (Вегелер вспоминал, что они познакомились, когда Бетховену исполнилось примерно двенадцать, но он уже слыл «сочинителем»). Дипломат, о котором здесь говорилось, – барон Клеменс Август фон Вестфален, получивший в 1792 году титул имперского графа; в течение долгого времени он занимал пост уполномоченного посланника императорского двора при княжествах Кёльнском, Трирском и в Вестфалии. У него было пятеро детей, которых обучал музыке юный Бетховен (возможно, не всех, но подробностей мы не знаем). Нельзя утверждать, что барон Вестфален и другие дипломаты были в полном смысле меценатами Бетховена, однако уроки их детям он давал не бесплатно, и, скорее всего, его выступления в светских салонах также вознаграждались гонорарами или подарками, как это было принято в то время.
Бонн. Площадь перед ратушей.
Фрагмент старинной открытки
«Русский агент» Фациус
В ряду боннских любителей музыки обычно упоминается Иоганн (Иван) Фациус, находившийся на службе у российского правительства. Такие служащие назывались тогда агентами. Они выполняли различные обязанности и поручения, а некоторые могли из агентов стать дипломатами.
Учитель Бетховена, Кристиан Готлоб Нефе, в своем очерке о боннской капелле и городской музыкальной жизни, напечатанном в 1783 году, писал: «Три сына господина Фациуса, здешнего русского агента, весьма музыкальны. Двое старших играют на флейте, а младший – на виолончели»[10 - Цит. по: TDR I. S. 100.]. Готфрид Фишер в одном месте своих воспоминаний писал, что семью Бетховен посещали «господин Фациус, гофмейстер английского посланника, и три его сына и две дочери», а в другом месте сообщал забавные подробности: три сына Фациуса, приходя в дом на Рейнгассе, пристально разглядывали хозяйскую дочку, хорошенькую Цецилию Фишер, всегда одетую как куколка, на что девочка сердилась и возмущалась[11 - Wetzstein, 2006. S. 54, 129.].
Из скупых слов современников, Нефе и Фишера, совершенно неясно, как звали этих сыновей Фациуса, какого они были возраста и кто из них на каком инструменте играл. Между тем вопрос этот не совсем праздный, поскольку семья «русского агента» была весьма многочисленной, а сам он – человеком чрезвычайно интересным и одаренным.
Историей семьи Фациуса в связи с музыкальными связями XVIII века подробнее всех занимался Павел Георгиевич Сербин, продолжающий работать над исследованием об одном из сыновей «русского агента», виолончелисте и композиторе Иоганне Генрихе, который в 1780 году уехал в Россию, служил в капелле графов Петра Борисовича и Николая Петровича Шереметевых в Москве и Петербурге, а с лета 1809 года проживал в глубокой провинции – Краснослободске в Пензенской губернии. После 1810 года его след теряется. Попутно П. Г. Сербин установил даты жизни всех членов семьи Фациус по метрикам, хранящимся в Регенсбурге, Нюрнберге и Кёнигсберге. Этой информации в столь полном виде нет ни в одном из печатных источников, и я выражаю коллеге глубокую благодарность за то, что он разрешил мне ею воспользоваться[12 - Данные о семье Фациус сообщены П. Г. Сербиным автору в частной переписке.]. Сербин изучил также переписку Иоганна Фациуса, хранящуюся в АВПРИ, и пришел к аргументированному выводу о том, что упомянутыми в мемуарах Нефе тремя сыновьями «русского агента», общавшимися с семьей Бетховена, могли быть Иоганн Кристоф (или Христофор, 1752–1812), Фридрих Вильгельм (1758–1815) и Иоганн Георг Септимус (1762 – после 1791). Вероятно, что среди братьев Фациус, посещавших дом Фишера, был также и Иоганн Леонард (или Леонхардт, 1754–1823). Все названные здесь сыновья Фациуса находились в Бонне в начале 1780-х годов, а Леонард бывал или проживал там вплоть до лета 1794-го. Даты жизни Иоганна Кристофа, Леонарда и Фридриха Вильгельма заставляют думать, что они могли водить дружбу не столько с подростком Людвигом, сколько с его отцом Иоганном (ок. 1740–1792); разве что их младший брат Септимус годился в приятели Людвигу, но все равно был на восемь лет старше него. Однако ощутимая разница в возрасте не исключает вероятного совместного ансамблевого музицирования всех членов обоих семейств.
Из сопоставления свидетельства Нефе с датами рождения сыновей Фациуса явствует, что на флейтах играли Кристоф и Фридрих Вильгельм (возможно, и Леонард), а на виолончели – Септимус, который в отличие от брата Иоганна Генриха профессиональным музыкантом не стал. Готфрид Фишер упоминал в числе частых посетителей квартиры Бетховена не только братьев, но и двух сестер Фациус. Ими, несомненно, были София Генрика Доротея (1765–1814) и Фредерика Луиза (1767–1835), которые по возрасту также могли быть приятельницами Людвига. В 1784 году обе девушки вместе с отцом и матерью покинули Бонн; замуж они не вышли и ничем не прославились, хотя в юности, скорее всего, обучались музыке.
Документы, выявленные и опубликованные в наши дни, помогли уточнить детали биографии и деятельности отца семейства. В отечественных анналах он остался как Иван (Иоганн Кристоф) Фациус (1721–1798). Родился Фациус под Франкфуртом-на-Майне, в молодости жил в Регенсбурге, там же обзавелся семьей, женившись в 1747 году на Элизабете Ауэрнхаммер (дата ее рождения неизвестна, а умерла она, как установил П. Г. Сербин, в 1787 году в Брюсселе). Уже в 1747 году у пары начали рождаться дети, которых всего было двенадцать: три дочери и девять сыновей. Лишь два мальчика умерли в раннем детстве, все остальные росли, радуя родителей, однако постоянно озадачивая отца семейства заботой об их пропитании и образовании.
Несколько лет Фациус служил на скромных секретарских должностях при дипломатах, связанных как с английским, так и с русским дворами. Регенсбург был в то время важным центром европейской политики, поскольку в этом небольшом городе с 1663 до 1806 года действовал постоянный рейхстаг Священной Римской империи, ее высший законодательный и представительный орган. Иметь своих послов в Регенсбурге считали необходимым все европейские державы, включая Россию. И вряд ли случайно многие немцы, поступавшие на русскую дипломатическую службу, происходили из Регенсбурга или работали здесь.
Как описывал Фациус этот период в автобиографии 1783 года, «с начала 1745 до 1755 года я был связан с Гольштейн-Готторпской дипломатической миссией в Регенсбурге, служа под начальством советника юстиции [Клауса] Реймерса, а после его смерти еще более года служил там ради его детей. Благодаря этой службе я снискал благосклонность покойного графа Кайзерлинга, милостивое расположение г-на Симолина и дружбу советника [Антона Себастьяна] Струве»[13 - Цит. по: Baird, 2018. P. 3.]. Эти подробности были бы для нас не очень интересны, если бы перечисленные Фациусом имена не встречались в биографиях великих музыкантов: Иоганна Себастьяна Баха (граф Кайзерлинг) и Бетховена (семья Струве). Иван Матвеевич Симолин (1720–1799/1800[14 - Год смерти Симолина в большинстве старых источников указан по старому стилю как 1799-й. По новому стилю, он скончался в Вене 9 января 1800 года (WZ. 1800. 25 Januar. S. 286). Разница между григорианским и юлианским календарями в то время составляла 11 дней.]), происходивший из балтийских немцев, в будущем видный российский дипломат с длинным послужным списком, в те годы был министром-резидентом российского правительства при имперском рейхстаге в Регенсбурге. Именно Симолин склонил Фациуса, нуждавшегося в увеличении доходов из-за постоянного роста своей семьи, к поступлению в 1765 году на русскую службу в качестве агента по иммиграции. Екатерина II издала 22 июля 1763 года указ, приглашавший немецких колонистов поселиться в Поволжье. Однако для проведения указа в жизнь требовалась пропаганда этой идеи в Германии и организационные меры, обеспечивавшие благополучный переезд желающих. Симолин разработал схему, по которой три уполномоченных комиссара (одним из них стал Фациус) отбирали завербованных переселенцев (преимущественно молодых, здоровых, работящих и желательно семейных), снабжали их документами и деньгами и переправляли в Любек, откуда они морем прибывали в Россию и следовали к месту назначения[15 - Подробнее см.: Ибнеева, Лебедева, 2019. С. 297–304.].
Такая деятельность иностранных агентов отнюдь не приветствовалась в германских городах и княжествах, не желавших терять значительное количество трудоспособных подданных, поэтому работа Фациуса оказалась нелегкой и часто сопряженной с неприятностями. Он начал вербовать поселенцев во Франкфурте-на-Майне, но его вынудили оттуда уехать, поставив невыполнимые условия – предъявить аккредитацию от императрицы Екатерины II и разрешение на вербовку переселенцев от императора Франца II[16 - Там же. С. 300.]. Гораздо лояльнее к деятельности Фациуса отнеслись в графстве Бюдинген, где ему на первых порах оказывали всяческую помощь. Но через некоторое время его попросили покинуть и Бюдинген. В общей сложности Фациус сумел переправить в Россию более 10?000 человек. Несмотря на большой поток проходивших через его руки документов и финансов, Фациус славился исключительной честностью и нисколько не разбогател на своем хлопотном поприще, между тем его семейство продолжало разрастаться.
В Бонне он находился с 1767 года, но уже не занимался делами переселенцев. Формально Фациус должен был помогать российским подданным, оказавшимся на берегах Рейна, – торговцам, путешественникам и прочим. Таких было совсем немного, но в обязанности Фациуса входило также регулярное отправление в Петербург депеш, в которых подробно описывались все важные события, происходившие при дворе курфюрста, в дипломатической среде и в окружающих Бонн землях и городах. При отсутствии нынешних средств информации и коммуникации такие депеши были очень важным источником достоверных сведений о том, что происходило на местах, особенно в периоды военных и политических катаклизмов. В этом качестве Фациус также проявил себя незаурядным, хотя отнюдь не беспристрастным наблюдателем и литературно одаренным человеком. Огромное количество его писем, хранящихся в АВПРИ, еще ждет заинтересованного исследователя; остается лишь мечтать об их переводе на русский язык и научной публикации. Хотя отечественные историки регулярно обращаются к этому богатейшему материалу, фигура Фациуса возникает в их трудах в связи с другими темами, а не как предмет самостоятельного интереса.
В 1782 году Фациус получил формальное назначение русским консулом в Остенде, а с 1784-го – генеральным консулом России в Брюсселе. Однако в 1783–1784 годах два его сына числились в списках студентов Академии Кёльнского курфюрста в Бонне, преобразованной в 1784-м в университет. По мнению П. Г. Сербина, хотя их имена в матрикуле не указаны, это могли быть Иоганн Кристоф и Вильгельм Фридрих, принятые летом 1783 года на русскую службу в качестве секретарей и переводчиков при отце с жалованьем в 200 рублей в год каждому[17 - Сербин П. Г. Иоганн Генрих Фациус. Жизнь и творчество. Рукопись. Ссылка на документы АВПРИ: Ф. 55. Оп. 8. Д. 20. Письма И. Фациуса от 20 (31) марта и от 19 (30) июня 1783 года.]. Видимо, отец счел нужным усовершенствовать их образование, направив изучать курс истории Германии. По этой или по другой причине вплоть до весны 1784 года семья Фациус оставалась в Бонне.
Между тем к этому времени Бетховен уже стал местной знаменитостью. Из печати продолжали выходить его новые произведения: два рондо для фортепиано WoO 48 и 49 (1783 и 1784), песни «Портрет девушки» WoO 107 и «Младенцу» WoO 108 (также 1783 и 1784). Понятно, что сам Фациус, будучи небогатым человеком, содержавшим многочисленную семью, не был собственно «меценатом» Бетховена. Более того, в определенный период времени (до рождения Людвига и в первые три года его жизни) семья Бетховенов занимала в Бонне более заметное и финансово выигрышное положение, чем семья «русского агента»: дед будущего великого композитора, Людвиг ван Бетховен – старший, был капельмейстером курфюрста и получал солидное жалованье, а также имел доходы от виноторговли. Иоганну ван Бетховену не удалось продвинуться выше должности придворного певчего, но благодаря полученному от отца наследству и широкому кругу знакомств он в начале 1780-х годов, как уже говорилось, вел вполне респектабельный образ жизни. Поэтому семьи Фациус и Бетховен могли поддерживать дружеские отношения примерно на равных. Речь о каком-либо покровительстве здесь не велась; к общению их побуждали взаимные симпатии и общие интересы. Правда, Фациус и его сыновья были намного более образованными людьми, чем Иоганн ван Бетховен, который за пределами своего ремесла мало в чем разбирался, да и в музыке его кругозор был весьма ограничен. До появления в Бонне проницательного Нефе, разглядевшего в Людвиге задатки гениального композитора, отец запрещал мальчику играть музыку «из головы», считая это вздорной прихотью; равным образом он забрал Людвига из школы, полагая, что, помимо умения читать, писать и считать, другие знания ему не понадобятся. Творческие же интересы семьи Фациус хотя и включали в себя музыку, в большей мере были связаны с изобразительным искусством.
Старшие сыновья Фациуса, Иоганн Готлиб (1748–1814) и Георг Зигмунд (1750–1819), стали известными художниками-граверами; с середины 1770-х годов они работали в Лондоне и с Бетховеном никак не соприкасались. Еще один брат, уже упоминавшийся Иоганн Георг Септимус, художник-миниатюрист и виолончелист, уехал в Англию примерно в 1784 году[18 - Даты жизни сыновей Фациуса и уточненные данные об их жизненном пути установлены Павлом Георгиевичем Сербиным и Ольгой Байрд. См.: Baird, 2018. P. 4–5.]. Иоганн Готлиб и Георг Зигмунд до своего отъезда в Англию публиковали в Бонне гравюры, карты и ноты. О художниках и граверах из семьи Фациус существует исследование Ольги Байрд, и далее мы приведем сведения из ее очерка.
Среди продукции Фациусов оказалась, в частности, изданная в 1769 году за подписью обоих братьев «Точная карта части Российской империи и центральной Польши, включая Украину, Подол, Волынь, Русины, Малую Польшу, Мазовию и часть Литвы вместе с небольшой частью Тартарии, Молдавии, Валахии и Трансильвании» (Carte exacte d’une Partie de L’Empire de Russie et de la Pologne meridionale renfermant l’Ukraine, la Podolie, la Volhynie, la Russie, la petite Pologne, la Mazovie, et une Partie de la Lithuanie avec la petite Tartarie la Moldavie la Valaquie et la Transylvanie Suivant). В 1770 году Георг Зигмунд Фациус напечатал награвированную им карту Чесменского сражения, в котором русский флот одержал победу над турецким[19 - Baird, 2018. P. 8–9.]. Тот же Георг Зигмунд награвировал едва ли не первое в Бонне нотное издание, выпущенное в свет в 1772 году. Это был сборник сонат Андреа Лукези, который после смерти деда Бетховена, Людвига-старшего, занял пост капельмейстера капеллы курфюрста. Чтобы точно награвировать сонаты, нужно было достаточно хорошо разбираться в музыкальных материях.
В Брюсселе Иоганну Фациусу довелось стать свидетелем и отчасти летописцем Брабантской революции 1787–1790-х годов – восстания против политики императора Иосифа II, а по сути против владычества Габсбургов и феодального уклада жизни в Австрийских Нидерландах. Историк Алла Сергеевна Намазова подсчитала, что в АВПРИ хранится около тысячи писем Фациуса, причем «более 500 из них раскрывают события 1787–1790 гг. и представляют собой важный источник для изучения Брабантской революции»[20 - Намазова, 2001. С. 152.]. По-видимому, личные письма от Фациуса постоянно приходили также в Бонн, и свежие известия из Брюсселя обсуждались в той самой среде, в которой вращался и молодой Бетховен. Более того, поскольку дед Бетховена был родом из Фландрии, Людвиг, вероятно, принимал поступавшие оттуда вести близко к сердцу. В 1788 году была опубликована трагедия Гёте «Эгмонт», сюжет которой, связанный с борьбой Нидерландов против испанского владычества в XVI веке, оказался необычайно злободневным. Возможно, в боннском Обществе любителей чтения, к которому принадлежали Нефе и другие старшие сослуживцы Бетховена, эту трагедию читали и обсуждали.
Фациус, человек уже пожилой, многое на своем веку повидавший и оставшийся убежденным монархистом, воспринимал любую революцию как катастрофу. Боннская же молодежь, либерально настроенные профессора университета и некоторые коллеги Бетховена по придворной капелле были, напротив, увлечены революционными идеями, которые в тот момент еще не повлекли за собой кровавых последствий и воспринимались как порыв человечества к более справедливому общественному устройству. Среди юношеских песен Бетховена около 1792 года появилась декларативно-плакатная песня на стихи Готлиба Конрада Пфеффеля «Свободный человек» WoO 117; она была напечатана в Бонне лишь в 1808 году во второй редакции 1795 года – в Вене такой текст цензура бы, разумеется, не пропустила. В Бонне же ее, несомненно, распевали друзья Бетховена во время совместных встреч и пирушек.
Иоганн Фациус еще раз появился в Бонне при весьма драматических обстоятельствах в 1794 году, когда Бетховена там уже не было. Хронику событий описал сам Фациус в своих регулярных депешах в Петербург, адресатом которых был тогдашний вице-канцлер Российской империи граф Иван Андреевич Остерман (1725–1811). Письма Фациуса написаны на французском языке очень аккуратным почерком его сына-секретаря Иоганна Кристофора (почерк Кристофора установлен П. Г. Сербиным). Первое письмо Фациуса из Бонна датировано 19 (30) июня 1794 года; в нем сообщается о вынужденном бегстве Фациуса из Брюсселя после начала там боевых действий между французскими и имперскими войсками и об эвакуации из города властей и правительства Австрийских Нидерландов[21 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 43. Л. 16–17 об.]. Не имея возможности заниматься своей основной служебной деятельностью в качестве консула, Фациус фактически стал военным корреспондентом (а в какой-то мере и шпионом), оперативно передававшим в Россию последние сведения о перемещениях враждующих армий, о действиях князей и полководцев, о поступках и передвижениях августейших особ и политически значимых лиц, о настроениях в войсках и в народе.
Каждое письмо снабжено в конце карандашной пометой на русском языке о дате получения. Обычно дипломатическая почта доходила в Петербург за 10–11 дней, иногда чуть дольше; бывали случаи, что два-три письма доставлялись одновременно (видимо, это было связано с датами отправки курьеров). С нынешними темпами распространения информации такие сроки сравнивать невозможно, но для XVIII века они выглядели весьма оперативными – в газетах новости появлялись с куда большим опозданием.
В Бонне Фациус находился до двадцатых чисел июля 1794 года, после чего перевез свою семью вместе со всем имуществом в баварский Ашаффенбург – резиденцию князей-электоров Майнца, откуда продолжал неутомимо слать депеши Остерману. Из этих писем можно извлечь немало подробностей, не имеющих, конечно, отношения к музыкальным материям, но раскрывающих исторический контекст этого бурного времени.
Бетховен, живший тогда в Вене, имел, очевидно, очень смутное понятие о том, что происходило летом 1794 года в его родном Бонне, и его вряд ли можно за это винить: официальная пресса строго цензурировалась, частная переписка также подвергалась перлюстрации, если не была отправлена с оказией. Два письма, отосланных Бетховеном летом 1794 года в Бонн Николаусу Зимроку его старому сослуживцу по придворной капелле, занявшемуся нотоиздательством, выдержаны в жизнерадостном тоне. Первое из них, от 18 июня, вполне безмятежно: Бетховен говорит о гравировке своих Вариаций WoO 67 на тему графа Фердинанда Вальдшейна и предлагает отослать с оказией рукопись этих вариаций из Вены в Бонн «к моему другу, графу Вальдштейну»[22 - БП 1. № 11. С. 107.]. Между тем Фациус сообщает Остерману из Бонна 26 июня (10 июля), что страну наводнили многочисленные беженцы из Австрийских Нидерландов: вереницы повозок беспрестанно движутся по направлению к Кёльну, и несчастные люди вынуждены ночевать на улицах, в том числе и в Бонне, а в военных госпиталях, развернутых в Кёльне и близ Бонна, находится 12?000 раненых и больных[23 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. ?1248. Письма № 45 и 46. Л. 21 об. и 24.]. Судьбы беженцев явно сильно волновали Фациуса, много работавшего ранее с переселенцами; он постоянно упоминал о бедствиях беженцев в своих посланиях к Остерману, который, разумеется, не мог и не желал ничем помогать этим людям, это было вне его компетенции, полномочий и личных интересов.
Фациус тщательно отслеживает лихорадочные переезды курфюрста-архиепископа Кёльнского, того самого Максимилиана Франца, который отправил Бетховена в Вену совершенствоваться в мастерстве у Гайдна, а с марта 1794 года перестал выплачивать ему полагавшееся содержание. Не зная исторического контекста, трудно удержаться от упреков в адрес князя, который отказал гениальному музыканту в какой-либо поддержке и вообще крайне скептически отнесся к заверениям Гайдна в том, что «самые высокие милости, оказанные Вашей курфюрстской светлостью Бетховену, окупятся с лихвой»[24 - БП 1. С. 106 (коммент. к № 10).]. Вероятно, Максимилиан Франц был неплохим правителем для мирного времени, но в военной обстановке его склонность к созерцательной жизни и полное отсутствие боевых качеств сыграли роковую роль в судьбе его княжества. Не обладая ни стратегическим мышлением, ни умением властно вести за собой людей, ни сильной политической волей, курфюрст метался из Бонна в Мюнстер и обратно, заезжая также в Ашаффенбург, но, похоже, его главной заботой было спасение собственной жизни (брату казненной на гильотине королевы Марии Антуанетты, безусловно, было чего опасаться) и сохранение материальных ценностей. В письме от 26 июля (6 августа) 1794 года, написанном уже из Ашаффенбурга, Фациус сообщал, что князь-электор, готовый бежать из Бонна, уже переправил в Мюнстер все драгоценности, архивы и казну[25 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. ?1248. Письмо № 51. Л. 35 об.].
Очень интересно сравнить свидетельства об умонастроениях того времени, зафиксированные в репортажных депешах Фациуса и в письме Бетховена к Зимроку от 2 августа 1794 года, явно отправленном с оказией и потому написанном без оглядки на цензуру. Несмотря на шутливый и даже ёрнический тон, в письме Бетховена проскальзывает его симпатия к революции и революционерам:
«Я посулил Вам в предыдущем письме прислать что-нибудь из своих сочинений, и Вы истолковали это обещание как галантную фразу придворного кавалера. Чем заслужил я такой титул? Тьфу, кто же станет усваивать придворный диалект в наши нынешние демократические времена! Чтобы избавиться от навязанного Вами титула, я сразу же после предпринятого мною и близкого уже к завершению основательного пересмотра своих композиций пошлю Вам нечто такое, что непременно Вами будет вырезано на меди. <…> У нас тут очень жаркая погода; венцы опасаются, как бы не пришлось им в скором времени остаться без мороженого, так как зима была до того мягкой, что стало трудно раздобыться льдом. Здесь взяты под стражу различные видные люди и ходят слухи, будто должна была вспыхнуть революция. Но я полагаю, что покуда австриец располагает темным пивом и сосисками, он на восстание не поднимется. Отдан приказ, чтобы после 10 часов вечера ворота, ведущие в предместья, были заперты. Солдаты зарядили ружья. Громко разговаривать нельзя, а то полиция предоставит квартиру»[26 - БП 1. № 12. С. 108–109.].
Между шутками по поводу гедонизма столичных жителей в письме Бетховена кратко говорится о раскрытии 21 июля 1794 года заговора «венских якобинцев». В ночь на 24 июля начались аресты руководителей тайной организации во главе с обер-лейтенантом Францем Гебенштрейтом. Под «видными людьми», которых Бетховен предусмотрительно не называет по именам, подразумевались сподвижники Гебенштрейта: барон Андреас фон Ридель (бывший воспитатель детей императора Леопольда II, в том числе и правившего с 1792 года императора Франца II), советник магистрата и поэт Мартин Йозеф Прандштеттер и другие[27 - См., в частности: Reinalter, 2005.]. Скорее всего, с некоторыми из этих «видных людей» он был знаком – они вращались в венских литературных, артистических и интеллектуальных кружках, будучи либо поэтами, либо искусными полемистами. В январе 1795 года некоторые венские якобинцы (в первую очередь Гебенштрейт) были казнены через повешение, другие приговорены к длительным срокам тюремного заключения (амнистия, впрочем, последовала в 1802 году, но не все помилованные до нее дожили). Н. Л. Фишман полагал, что эти события вызвали появление второго варианта песни Бетховена «Свободный человек» WoO 117, у которой в Вене 1795 года не было ни малейших шансов на публикацию, но этот внутренний порыв красноречиво запечатлел отношение Бетховена к аресту и казни «видных людей». По мнению Фишмана, «Бетховен не простил этой казни императору Францу до конца своих дней; во всяком случае, его ненависть к императору была столь глубока, что в 1816 году он якобы сказал сыну Николауса Зимрока, Петеру, что такого негодяя, как император Франц, “надо бы повесить на первом хорошем дереве”»[28 - Фишман, 1982. С. 147.].
Почему казнь Гебенштрейта и его единомышленников должна была произвести шокирующее впечатление на Бетховена и всех прочих очевидцев, каких бы взглядов они ни придерживались, отчасти проясняется из депеши посла Андрея Кирилловича Разумовского к вице-канцлеру Остерману от 3 (14) января 1795 года. Разумовский сообщил, что казнь состоялась на Глацисе (пустыре под стенами Вены) три дня назад, то есть первого января, сразу же после празднования Нового года или даже одновременно с продолжавшимися праздниками. В Вене этому дню придавали особое значение. Если Рождество отмечали в церкви и у семейного очага, то Новый год непременно сопровождался публичными визитами, приемами, балами, подарками и поздравлениями. На улицах Вены царило веселое оживление, и, хотя многие небогатые люди сетовали на то, что новогодние праздники обходятся им слишком дорого (каждому лакею и посыльному нужно было дать чаевые, не говоря уже о расходах на обязательные подарки родственникам, покровителям и друзьям), обычай соблюдался неукоснительно. Мрачное зрелище казни 1 января 1795 года резко нарушило эту хлопотную, но обычно радостную атмосферу. Более того, Разумовский обратил внимание на то, что смертный приговор был вынесен и исполнен вразрез с действовавшими на тот момент законами покойного императора Иосифа II, который отменил смертную казнь даже для государственных преступников[29 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 835. Депеша от 3 (14) января 1795. Л. 1–2.]. Следовательно, и Бетховен, и его сверстники успели вырасти и возмужать, не становясь очевидцами публичных казней. На фоне гуманного правления Иосифа II и Леопольда II те реки крови, которые лились в послереволюционной Франции, казались проявлением дикого варварства, и тут почти не было разногласий между поклонниками и противниками революционных идей. Разумовский, нисколько не сочувствуя революционерам, отметил хладнокровное мужество, с которым Гебенштрейт принял свою судьбу. В глазах же своих сторонников вождь венских якобинцев выглядел настоящим героем, а император Франц – предателем заветов Иосифа, поскольку устроил показательно жестокую и беззаконную казнь в качестве зловещего новогоднего «подарка» жителям Вены.
Между тем Фациус занимал другую позицию и вполне одобрял действия императора. В депеше к Остерману от 1 (12) января 1795 года из Ашаффенбурга он сообщал, что туда прибыл некий офицер из Вены, сообщивший о раскрытии нового заговора. «К счастью, зачинщики схвачены, и остается надеяться, что это смертоносное племя будет, наконец, истреблено»[30 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1249. Письмо № 1. Л. 2.]. Антиреволюционные и антиреспубликанские взгляды Фациуса – отнюдь не формальная дань его официальному положению русского дипломата и подданного Екатерины II; таковы, по-видимому, были его собственные убеждения, хотя кровожадность ему, безусловно, претила. В депешах за 1794 и 1795 годы Фациус неоднократно именует наступающих на рейнские области французов «варварами», а вождей революции – «чудовищами». Он использует столь экспрессивные выражения, как «опустошительные орды варваров»[31 - Les hordes devastatrices des barbares (АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 52. Л. 38 об).], и называет якобинцев «свирепыми врагами всего сущего»[32 - Ennemis feroces de la creation (АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 49. Л. 31 об).], приравнивая их тем самым к дьяволу, «врагу человечества».
Среди его депеш обнаруживается поразительный документ в жанре, совершенно неподходящем для служебной, и тем более дипломатической переписки: сочиненное Фациусом на французском языке весьма длинное (26 катренов) стихотворение «Республика в воздухе», в котором он сравнивает Французскую республику с воздушным шаром и предрекает ей печальную судьбу. Стихотворение, в котором используется весьма специфическая лексика («аэростатический баллон», «газ», «парашюты»), постепенно переходит в жанр политической инвективы против якобинства и внезапно завершается не просто апологией монархии, а дифирамбом в адрес Екатерины II[33 - Стихотворение La Republique en l’air приложено к письму от 7 (18) декабря 1794 года из Ашаффенбурга, полученному Остерманом 27 декабря (АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 76. Л. 94–96).]. Никакой фактической информации этот стихотворный памфлет не содержит, видимо, Фациусу требовалось дать выход своим чувствам и заодно заявить о себе как о человеке, наделенном в том числе и литературными талантами (впрочем, по его письмам это и так видно).
При этом никаких иллюзий относительно ума, воли и военных способностей тех, кто противостоял в 1794 году французской «заразе», у честного и трезвомыслящего Фациуса не было. Находясь в гуще событий и будучи одновременно немцем по крови и русским подданным в силу собственного выбора, он мог позволить себе занимать позицию объективного наблюдателя, высказываясь о прусских и австрийских политиках и военачальниках вполне корректно, однако совершенно нелицеприятно. В описаниях Фациуса встречи и перемещения августейших особ, эрцгерцогов, принцев, курфюрстов и генералов выглядят хаотичными и бессмысленными. В письме от 7 (18) августа 1794 года он замечает: «Беда возрастает еще и оттого, что враг действует по единому плану, в то время как союзники (Пруссия и Австрия. – Л. К.), похоже, никакого плана не имеют. У них нет ни согласия, ни энергии. Когда совершаются ошибки, одна из сторон возлагает вину за них на другую. Оставление Трира приписывают нехватке паролей у пруссаков. Смерть Робеспьера рассматривается как несчастье. Он был вроде тех заразных болезней, которые разрушительно действуют на другие, более многочисленные, инфекции и в конце концов уничтожают сами себя. Он представлял якобинскую Францию, но теперь власть там попала в руки бешеных (enragеs), с которыми вряд ли стоит ожидать каких-то переговоров»[34 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 54. Л. 42 об.].
Столь же честно и с искренней горечью Фациус описывает умонастроения жителей Бонна и его окрестностей, вполне характерные для молодежи из круга общения Бетховена. После сдачи французам Брюсселя и отступления из Рейнской области главнокомандующий австрийскими войсками фельдмаршал Кобург (Саксен-Кобург-Заальфельдский) выпустил 30 июля 1794 года печатное воззвание «Немецкие братья и друзья» (Deutsche Br?der und Freunde), в котором призывал жителей продолжать сопротивление, создавая народное ополчение и присоединяясь к армии: «Вставайте! Вставайте тысячами! И сражайтесь вместе с нами за ваши алтари, за ваше войско, за вашего императора – за вашу свободу!»[35 - Экземпляр воззвания был приложен к депеше Фациуса от 16 июля (6 августа) 1794 года, в которой критически анализировался этот текст (АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 51, приложение. Л. 37–37 об.).] Однако «братья и друзья» (лексика обращения, заметим, перекликается с весьма популярной тогда «Одой к радости» Шиллера) отнюдь не спешили восторженно откликнуться на эти призывы. Фациус писал: «Эта прокламация вызвала некоторое движение, ибо электор Майнцский (барон фон Эрталь. – Л. К.) приказал поставить под ружье 3000 рекрутов. Электор Кёльнский созвал свое правительство и отдал распоряжение о том, чтобы все его подчиненные и клирики скорейшим образом разъяснили обывателям неминуемую опасность и побудили их взяться за оружие. К несчастью, народ не проявил большого желания прислушаться к этим увещеваниям, и если французы с их превосходящими силами пожелают проникнуть дальше, принцу Кобургу придется противостоять им без подкреплений, со своей единственной армией»[36 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 52. Л. 39.]. Чуть позже, в депеше от 7 (18) августа 1794 года, Фациус развивает эту же тему: «Электор Кёльнский не встречает больше прежнего рвения в городах своего электората. Там заявляют, что французы ведут войну только против священников, знати и князей, а те не желают участвовать в обороне страны, прежде чем им не гарантируют полного запрета на конфискацию земельных владений знати и церкви. И нет никакой нужды сопротивляться врагу, который не угрожает ни крестьянам, ни горожанам <…>»[37 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 54. Л. 43 об.]. Через неделю, 14 (25) августа 1794 года, Фациус сообщает: «В Бонне горожане вооружились, но лишь ради охраны своих собственных очагов, и чтобы их вразумить, нужно, чтобы представители церкви, знать и все привилегированные особы встали на стражу вместе с ними»[38 - Там же. Письмо № 55. Л. 46.]. Идея вооружить жителей Бонна, раздав им оружие и патроны, обернулась фарсом (именно это слово использует Фациус в своей депеше): два чиновника не поладили между собой, а князь-архиепископ Максимилиан Франц, находившийся в безопасном отдалении, заявил, что ничего не знал о подобных намерениях.
Любопытно читать эти донесения, представляя себе друзей и бывших сослуживцев Бетховена, находившихся в это время в Бонне. Некоторые из них покинули город, когда обозначилась угроза войны или когда война стала реальностью (в частности, вслед за Бетховеном в Вену вскоре перебрались оба его брата, Карл Антон Каспар и Николаус Иоганн). Другие не могли или не хотели уезжать по разным причинам, хотя капелла, естественно, прекратила свое существование и постоянной работы у музыкантов больше не было. Николаус Зимрок остался в Бонне навсегда, будучи обременен большой семьей и, похоже, не ожидая для себя особых неприятностей со стороны французов. Впоследствии он довольно успешно занялся нотоиздательством, не брезгуя в том числе и пиратством (Бетховен смотрел на это сквозь пальцы, а иногда и поощрял старого друга). Семья Рис также пережила самое трудное время в Бонне: скрипач Франц Антон Рис, глава семьи, один из наставников и старших друзей Бетховена, был уже немолодым человеком, а его сыновья, наоборот, еще слишком юны, чтобы попасть в рекрутский набор. Однако эта опасность, которой столь удачно избежал сам Бетховен (в 1790-х годах его вполне могли забрать в ту или иную армию), догнала Фердинанда Риса, ученика Бетховена, в 1805 году в Вене. Поскольку Рис находился в Бонне в момент заключения Люневильского мира 1801 года, когда город был официально объявлен французским владением, он волей или неволей сделался гражданином Франции. Повестка о призыве Риса во французскую армию была получена им осенью 1805 года, когда Австрия и Франция в очередной раз находились в состоянии войны и войска Наполеона приближались к Вене. Для австрийских властей Рис был иностранцем, вражеским подданным, обязанным в военное время немедленно покинуть город, а французы ожидали увидеть его на призывном пункте в Бонне, куда он был вынужден добираться с огромными трудностями[39 - См. коммент. к БП 1. № 123. С. 263–264 (Бетховен просит княгиню Лихтенштейн оказать помощь «бедному Рису»).]. История эта разрешилась относительно счастливо: из-за дефекта зрения его комиссовали и отпустили. Не столь драматично, но тоже переменчиво складывалась судьба близкого приятеля Бетховена, композитора и флейтиста Антонина Рейхи (1770–1836), который после захвата Бонна французами бежал в Гамбург, а в 1799-м решил попытать удачу в Париже, но спустя несколько лет уехал в Вену, где тоже не добился успеха, и лишь после возвращения в Париж в 1808 году занял достойное место на французском музыкальном олимпе.
Судьбы Бетховена и его боннских друзей и знакомых оказались очень различными не только вследствие их профессиональных занятий, но и вследствие личного выбора, который иногда выглядел парадоксальным. Бетховен, невзирая на свои республиканские симпатии, в 1792 году отправился в имперскую столицу Вену, а вовсе не в революционный Париж.
Сыновья русских дипломатов из немецких семей Струве и Фациус пошли по стопам отцов и принесли присягу Екатерине II. Иоганн Кристофор Фациус долгое время служил секретарем отца; в марте 1794 года он был назначен переводчиком при отце[40 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1248. Письмо № 27. Л. 37. Письмо № 25. Л. 59.], а позднее сделал успешную самостоятельную карьеру[41 - Согласно информации на сайте Генерального консульства РФ в Бонне (http://www.ruskonsulatbonn.de), Иоганн Кристофор Фациус «был российским консулом в Лейпциге (1798–1800 гг.), с 1800 по 1811 г. – консулом, а с 1811 по 1812 г. – генконсулом в Кенигсберге (Пруссия). После его смерти в 1812 году император Александр I подписал указ о назначении пожизненных пенсий его сестрам и младшему брату Фридриху – за заслуги отца и брата (в записке МИД России по этому вопросу отмечалось, что Фациус-старший прослужил в ведомстве 32 года, а сын – 31 год – “с отличием”)».]. Из всей многочисленной семьи «русского агента» Фациуса прочнее всего с Бонном был связан Леонард, несомненно, входивший в круг общения Бетховена. Об этом косвенно свидетельствует запись Леонарда, украшенная его собственноручно выполненным силуэтом[42 - Braubach, 1995. S. 101.], сделанная между 1790 и 1794 годами в альбоме их общей приятельницы, первой боннской красавицы Барбары Кох, предмета тщетных воздыханий многих боннских юношей (в 1802 году она вышла замуж за графа Антона фон Бельдербуша). Леонард покинул Бонн вместе с отцом в конце июля 1794 года и затем помогал Фациусу-старшему в его делах, выполняя различные поручения. Осенью 1797 года он приехал в Петербург для сопровождения бронзовой группы для фонтана в Гатчине. Скульптуры были приобретены неутомимым Иоганном Фациусом в Нюрнберге. Фациус-старший получил одобрение вице-канцлера князя Александра Борисовича Куракина и со всеми необходимыми счетами и документами переправил их под присмотром сына в Гатчину, однако там никто не спешил заниматься их установкой, и Леонард Фациус, оказавшись на чужбине без денег и покровителей, жаловался Куракину в письме от 9 ноября 1797 года на свое бедственное положение[43 - АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1259. Л. 1–1 об.]. Как удалось выяснить П. Г. Сербину, в Петербурге он оставался как минимум до августа 1798 года[44 - Эти сведения были сообщены мне в личной переписке.].
После 1794 года никаких контактов Бетховена с членами семьи Фациус не прослеживается. Единственный профессиональный музыкант из этой семьи, Иоганн Генрих, сумевший оставить след в русской музыкальной культуре, вряд ли что-либо знал о Бетховене, поскольку уехал из Бонна, когда Людвиг был совсем ребенком, а в России начала 1800-х годов имя Бетховена еще не было достаточно известно; музыка Бетховена начала публично исполняться в Москве и Петербурге уже после 1812 года[45 - Григорович, 1972. С. 311–312.].
История семьи Фациус интересна сама по себе, даже вне связи с Бетховеном. Но, как уже упоминалось, эта семья много лет дружила с семьей Струве, один из представителей которой был в юности близким другом Бетховена.
Вена. Панорама города в XVIII веке.
Фрагмент
Семья Струве
В 2012 году в Гамбурге было обнаружено неизвестное ранее письмо Бетховена, адресованное из Вены в Санкт-Петербург начинающему дипломату Генриху фон Струве (1772–1850). Письмо датировано «17 сентября», год написания – 1795 – легко устанавливается по содержанию. Столь ранних писем Бетховена сохранилось очень немного. К тому же письмо к Струве содержит чрезвычайно важные подробности, касающиеся личности и биографии Бетховена, так что интерес к находке изначально был очень велик.
