– Может, уехать? Откуда выдачи нет?
– С Дона, – буркнул Фёдор.
– Я серьёзно. – Урмас покрутил в руке бокал. – Пересидеть надо.
– Если о нас узнают, то объявят в международный розыск.
– Там всем плевать, что мы здесь преступники.
– А вдруг окажется, что не плевать и нас выдадут?
– У меня есть второе гражданство.
– У меня тоже, и что? Для них мы просто ребята, которых интересно раздеть.
– Здесь мы тоже ребята, которых интересно раздеть.
– Да, но здесь мы можем отбиваться.
– Как ты собираешься отбиваться от обвинений в педофилии?
– А как они сумеют привязать нас с тобой к тем развлечениям? – поинтересовался в ответ Селиверстов. – Ты снимал свои игры на видео?
– Нет.
– И я нет. Доказательств нет, а от всего остального можно отболтаться.
– А если нас снимали скрытно?
В ответ Фёдор махнул рукой:
– Предполагать можно что угодно.
И почти минуту они сидели молча. Затем Кукк осторожно уточнил:
– То есть ты рискнёшь и останешься?
– Сразу точно не побегу.
– Предлагаешь сидеть и ждать, чем всё закончится?
– В первую очередь я предлагаю подумать над тем, как это вообще стало возможным? – Селиверстов подался к собеседнику и понизил голос: – Как получилось, что Абедалониум узнал о наших маленьких секретах? И узнал такое, о чём мы с тобой даже не подозревали?
– Я всю голову сломал, – признался Кукк. – На вечеринки Ферапонтов чужих не звал.
– А что мы знаем об Абедалониуме? Как его настоящее имя? Как он выглядит? Мы ничего не знаем, и можно предположить, что он был на тех вечеринках.
Урмас покачал головой:
– Фёдор, ты перегибаешь. Во-первых, Ферапонтов в компанию людей не по объявлению набирал. Я перебрал в памяти всех и считаю, что ни один из нас не может быть Абедалониумом.
– Я не уверен, что мы вспомнили всех, но скорее соглашусь с твоим выводом.
– Во-вторых, мы все замазаны, если не в убийствах, то по другой статье, тоже весомой. И ни у кого из наших, я специально навёл справки, нет сейчас настолько серьёзных проблем, чтобы он слил ту историю. К тому же таким замысловатым способом. Если бы кого-то прижали, причём втайне, что само по себе звучит неправдоподобно, мы бы узнали о происходящем не из скандала в прессе, а во время визита следователя. Или визита к следователю.
– Я тоже подумал, что происходящее выглядит слишком напыщенно, – поддержал собеседника Селиверстов. – Скандал изначально вычурный, не в духе деловых людей. А ещё я подумал, что скандал бьёт по всем, кроме…
Фёдор замолчал, глядя в прозрачные глаза Кукка.
– Кроме? – после короткой паузы осведомился тот.
– Урмас, я думал, ты пришёл к такому же выводу. – Селиверстов допил коньяк. – Скандал бьёт по всем, кроме тех, кто уже умер.
– А-а, – оторопело брякнул Кукк.
– Ага.
– Но ты сказал, что Сказочник умер только что?
– Сегодня утром. Или ночью. – Фёдор улыбнулся. – Но я не его имел в виду.
– А-а… – Кукк наконец-то сообразил, к чему ведёт Селиверстов. – Ферапонтов?
– Да.
– Но зачем?
– Нам, наверное, не следовало рвать его империю сразу, как мы узнали, что он при смерти, – тихо ответил Селиверстов. – Нужно было подождать, пока сдохнет, а мы пожадничали и заторопились.
– Да, Илья был зол на нас, – задумчиво произнёс Кукк. – И такая напыщенная месть, в общем, в его стиле… Но для чего это Абедалониуму? Если принять твою версию, то с Ильёй всё понятно: он видит, как мы его грабим, обижается и решает мстить. Допустим. Но Абедалониум должен был понимать, с кем связывается.
– Мы ничего не знаем об Абедалониуме, – напомнил Фёдор. – Возможно ему близка подобная тема – восстановление справедливости и всё такое, а Ферапонтов наверняка выставил себя свидетелем, а не организатором, вот разъярённый Абедалониум и согласился нас утопить.
– Хочешь сказать, что в детстве ему довелось пережить нечто подобное?
Глаза Селиверстова на мгновение стали очень холодными, а затем в них вновь засверкали весёлые искры.
– Вполне возможно.
– Я не верю в то, что здесь остались такие графы монте-кристо, – криво улыбнулся Кукк. – И здесь их нет, и нигде их нет – только в кино.
– Соглашусь. Но Ферапонтов мог заплатить Абедалониуму за то, чтобы тот поднял скандал, привлёк внимание к себе и теме, затем эффектно появился на публике и вывалил имеющиеся доказательства.
– Какие у него могут быть доказательства? – забеспокоился Кукк.
– Я предположил возможное развитие событий, а не спланировал его, – ответил Фёдор. – Я не знаю.
– Ну, да… – Урмас сделал глоток остывшего кофе. – Только в этом случае Абедалониуму придётся раскрыть инкогнито. А оно – часть имиджа.
– Громкий скандал – отличный повод для выхода на настоящее имя. И не забывай, что Ферапонтов мог предложить Абедалониуму очень большие деньги.
– Они были знакомы?
– Мне откуда знать? Но Ферапонтов с художниками общался.
– Знаю… – Кукк потёр виски. – На нас может давить сын Ильи?
– Николай? – удивился Селиверстов. – Ему зачем?
– Как ты правильно заметил, мы отожрали изрядный кусок от его наследства, а это весомый повод разозлиться. Ты хорошо его знаешь?
– Не очень, – медленно ответил Фёдор. – А когда Николай разошёлся с отцом, мы и вовсе перестали видеться. Пересекались иногда на светских мероприятиях, но и только.
– Я бы не сбрасывал его со счетов.
– Если так, то скоро Николай сделает предложение, и нам придётся вернуть ему то, что мы отобрали у его папашки, – рассмеялся Селиверстов.
– Или придумаем ответную гадость, – добавил Урмас, который не любил расставаться с собственностью.
– Будет зависеть от того, что у Николая на нас есть.
– Да, это важно. – Кукк помолчал. – Так что мы делаем?
– Пытаемся добраться до Абедалониума. В настоящий момент, против нас играет он, всё остальное – домыслы. Значит, нужно определить, кто он, кто его натравил на нас и на каких условиях он от нас отстанет.
– Звучит разумно.
– Спасибо.
Кукк выдержал паузу, словно хотел заказать ещё одну порцию коньяка, а затем, глядя собеседнику в глаза, спросил:
– Больше ничего не хочешь сказать?
Но смутить Фёдора у него не получилось.
– Ты об этом? – Селиверстов открыл на смартфоне фотографию и показал Урмасу. – Авторская копия «Демона скучающего» и благодарственное письмо от Абедалониума. Доставлены вчера.
– Мне тоже привезли вчера. Прямо на работу. – Голос Кукка дрогнул. – И мне это не нравится.
* * *
Шиповнику Феликс позвонил из машины, когда ехал от дома Орлика в «Манеж». Вчера, разумеется, тоже звонил, доложил, как добрался и устроился, сейчас же рассказал о мёртвом ювелире и его связи с делом Кости Кочергина. В конце доклада не забыл поделиться сомнениями:
– Слишком гладко, Егор Петрович. Преступление старое, следы наверняка заметали надёжно, несколько лет царила тишина, но всё рассыпалось, как по щелчку. Мы ведь не по следу идём, а улики лопатой в мешок собираем.
– Согласен, – отозвался Шиповник. – Будем надеяться, что токсикология покажет что-нибудь интересное, тогда будет за что зацепиться.
– Будем, – согласился Вербин. – Если в естественной смерти Орлика возникнут сомнения, мне станет проще.
– Тебе уже сказали, что преступник найден, а значит, ты можешь ехать домой? – понял Шиповник.
– Пока – в шутку. Но если вы скажете…
– Ты знаешь, что я могу тебе сказать: ищи преступника.
– Спасибо, Егор Петрович.
– Ждал чего-то иного?
– Никак нет.
– Вот и хорошо. – Подполковник помолчал. – Коллеги что-нибудь узнали о Чуваеве?
Учитывая, что последним местом жительства убитого значился Санкт-Петербург, москвичи направили запрос Гордееву, который вчера вечером сбросил информацию Феликсу.
– Родился в Таджикской ССР, отец был преподавателем в университете, мать – врач. Во время погромов в тысяча девятьсот девяностом семья бежала в Омск, а ещё через несколько лет эмигрировали в Германию, поскольку мать Чуваева – этническая немка. Но все они сделали себе двойное гражданство. Затем Чуваев объявился в Санкт-Петербурге, купил квартиру, довольно долго жил в городе, а потом снова стал мотаться и жить на две страны.
– То есть почти такой же закрытый, как Абедалониум, – отметил Шиповник.
– Совершенно верно, – поддержал начальника Феликс. – И у нас нет никакой информации о том, что в прошлом Чуваева была художественная школа.
– Это ни о чём не говорит.
– Согласен, Егор Петрович, тем более что среди вещей Чуваева коллеги обнаружили альбом с карандашными набросками и сами карандаши.
– Вот видишь!
– Но лучше бы они нашли диплом выпускника художественной школы. Или Академии художеств.
– Педант.
– Раньше вы называли меня перфекционистом.
– Время идёт, всё меняется. Что с альбомом?
– На экспертизе. И я жду, сообщат ли немцы о возможном художественном прошлом Чуваева.
– А до тех пор ты не называешь его Абедалониумом, – усмехнулся Шиповник.
– Не могу.
– Представляю, как на тебя питерские злятся.
– Немного есть, – не стал скрывать Феликс.
– Как они тебе?
– Никита хорошо отрабатывает, грамотно. Считает, что Орлик не одиночка, а действовала – или действует – группа педофилов, и хочет их взять.
