Не только труд имеет двойственную природу. И сегодня, и во время моего взросления доминирует пропаганда, согласно которой прибыль – это цена или вознаграждение за обладание некой субстанцией, называющейся «капитал», и что люди, у которых есть «капитал» – например, инструменты, сырье, деньги и всё, что может быть использовано для производства продаваемых товаров, – получают прибыль, используя его, так же как рабочий получает заработную плату, используя свой труд. Но вывод о том, что прибыль является результатом противоречивой двойственной природы труда, заставил меня отвергнуть и это представление. Опять же, еще до того, как я прочитал Маркса, и благодаря вниманию к тому, что рассказывали мне мама и папа, чем больше я думал о капитале, тем больше убеждался, что, как свет и труд, он также имеет двойственную природу.
Первая – товарный капитал, например, удочка, трактор, сервер компании или любой товар, который производится для использования в производстве других товаров. Однако вторая природа капитала не имеет ничего общего с товаром. Предположим, я обнаружил, что владею инструментами, которые нужны вам для производства вещей, жизненно необходимых для вашего выживания и выживания вашей семьи, например, вышеупомянутыми удочкой, трактором, сервером. Внезапно я обрел власть над вами: я могу заставлять вас делать что-то, например работать на меня, в обмен на использование моих инструментов. Короче говоря, капитал – это и вещь (товарный капитал), и сила (власть капитала) – точно так же, как труд делится на товарный и опытный.
К тому времени, как я начал читать Маркса, я не мог не смотреть на его слова через призму маминого разочарования своей работой и папиного вдохновения открытиями великого физика ХХ века. Как бы я ни был восхищен той двойственностью, которую сам обнаружил, в глубине души меня мучил вопрос, что бы сказал Эйнштейн о моих диких экстраполяциях – от его теории о природе света, или, скорее, от моего примитивного ее понимания, к сущности капитализма. Может быть, мой отец непреднамеренно исказил Эйнштейна, заставив мое воображение пройти по касательной, благодаря ненадежной и, возможно, ложной метафоре?
Много лет спустя я случайно наткнулся на такое предложение, написанное самим Эйнштейном: «Важно понимать, что даже в теории оплата труда рабочего не определяется стоимостью его продукта». Оно появилось в статье под названием «Почему социализм?», опубликованной в мае 1949 года. Прочитав ее, я вздохнул с облегчением. Нет, в конце концов, я всё же не слишком вольно интерпретировал открытия Эйнштейна. Он тоже считал, что сущность капитализма заключается в несовместимой двойственности природы труда.
Столь же странное введение в природу денег. Дядя Альберт, как отец иногда называл Эйнштейна, не закончил мое образование в области капитализма. Открыв мне глаза на двойственную природу труда и капитала, он направил меня к двойственной природе денег еще более окольными путями при участии некоего Джона Мейнарда Кейнса.
В 1905 году двадцатишестилетний Эйнштейн нашел в себе смелость заявить глубоко скептически настроенному миру, что свет – это непрерывное поле волн, состоящее из вещей, подобных частиц, и, более того, что энергия и материя – это, по сути, одна «вещь», связанная самым известным уравнением в истории: E = mc
(то есть содержание энергии в теле равно его массе, умноженной на скорость света, умноженную на себя). Десять лет спустя Эйнштейн расширил специальную теорию относительности, чтобы прояснить одну из величайших загадок – гравитацию.
Получившаяся в результате общая теория относительности была не для слабонервных. Чтобы понять ее, нужно было сначала принять образ мышления, который отвергает то, что говорят нам наши органы чувств. Если вы хотите понять гравитацию, объяснял Эйнштейн, вам нужно перестать думать о пространстве как о коробке, в которой находится вселенная. Материя и энергия, действуя как единое целое, формируют контуры пространства и определяют течение времени. Единственный способ понять пространство и время, или материю и энергию, – это представить их как партнеров, заключивших друг друга в самые интимные, самые неразрывные объятия. Гравитация – это то, что мы чувствуем, когда проходим кратчайшим путем через это четырехмерное пространство-время.
Неудивительно, что нашему мозгу трудно постичь реальность, которую рисует общая теория относительности Эйнштейна. Мы эволюционировали на поверхности планеты, которая ничтожно мала по сравнению со всей Вселенной. В нашем ограниченном мире мы можем прекрасно обойтись полезными иллюзиями от наших органов чувств: например, убеждением, что трава зеленая, что существуют прямые линии или что время постоянно и независимо от нашего движения. Эти убеждения ложны, но всё же полезны в той мере, в какой они позволяют нашим архитекторам проектировать безопасные здания, а нашим часам – координировать наши встречи в заранее согласованные моменты времени. Каждый раз при игре в бильярд, ударяя кием по цветному шару, мы убеждаемся в наличии четкой причинно-следственной связи. Но если бы мы полагались на эти иллюзии при путешествии за пределы нашей планеты, в макрокосм, мы бы буквально потерялись в пространстве. Точно так же, когда мы всматриваемся в мир субатомных частиц, из которых состоит наше собственное тело или стул, на котором мы сидим, даже связь между причиной и следствием исчезает.
Какое отношение всё это имеет к деньгам? Название самой известной книги об экономике ХХ века – «Общая теория занятости, процента и денег». Она была написана Джоном Мейнардом Кейнсом в 1936 году для того, чтобы объяснить, почему капитализм не может оправиться от Великой депрессии, и намек на общую теорию относительности Эйнштейна в названии был намеренным. Кейнс, который встречался с Эйнштейном и знал о его работах, выбрал такие слова, чтобы возвестить о полном разрыве с традиционной экономикой – разрыве столь же полном и решительном, как разрыв Эйнштейна с классической физикой.
О своих коллегах-экономистах, которые настаивали на том, что деньги следует понимать как еще один товар, Кейнс однажды сказал, что они «напоминают евклидовых геометров в неевклидовом пространстве», снова недвусмысленно подтвердив влияние Эйнштейна. Традиционное экономическое представление о деньгах наносит вред человечеству, считал Кейнс. Экономисты напоминают конструкторов космического корабля, гибельно полагающихся на Евклида, а не на Эйнштейна. Они использовали иллюзии, которые, хотя и были полезны в микрокосме отдельного рынка (например, рынка картофеля: снижение цен обычно может привести к росту продаж), вызовут катастрофу при применении к экономике в целом – макроэкономике, где падение цены денег (процентной ставки) может никогда не привести к увеличению денежных потоков в форме инвестиций и занятости.
Точно так же, как Эйнштейн положил конец нашим иллюзиям о том, что время существует вне пространства и отдельно от него, Кейнс хотел заставить нас перестать думать о деньгах как о вещи, как еще об одном обычном товаре, который существует вне и отдельно от наших действий на рынках и рабочих местах.
Сегодня нас бомбардируют фантасмагорически идиотскими представлениями о деньгах. Невежественные политики прибегают к метафоре крохоборства, чтобы оправдать саморазрушительную политику жесткой экономии. Управляющие центробанков, сталкивающиеся одновременно с инфляцией и дефляцией, напоминают пресловутого осла, который страдает одновременно от жажды и голода, но не может решить, что ему делать сначала – пить или есть, а потому умирает. Криптоэнтузиасты предлагают нам исправить мир, перейдя к наивысшей форме денег-как-товара: к биткойну и его различным потомкам. Информационно-коммуникационные корпорации Большой цифры[9 - Под Большой цифрой здесь и далее автор понимает Big Tech, также известные как Tech Giants или Tech Titans, которые являются крупнейшими ИТ-компаниями в мире. Обычно это относится к Большой пятерке технологических компаний США: Alphabet (Google), Amazon, Apple, Meta (Facebook*) [Компания Meta Platforms Inc., владеющая социальными сетями Facebook* и Instargam, по решению суда от 21.03.2022 года признана экстремистской организацией, ее деятельность на территории России запрещена] и Microsoft; в настоящее время к ним добавляют Nvidia и Tesla. – Примеч. пер.] создают свои собственные цифровые деньги, чтобы глубже заманить нас в свою ядовитую паутину платформ.
Я не могу придумать лучшей защиты перед лицом этого организованной какофонии, чем совет Кейнса (выведенный из теории Эйнштейна): перестаньте думать о деньгах как о чем-то отдельном от того, что мы делаем друг с другом, друг для друга, на работе, во время игры, в каждом уголке и щели нашей социальной вселенной. Да, деньги – это вещь, такой же товар, как и любой другой. Но это также одновременно нечто гораздо большее. Это, прежде всего, отражение нашего отношения друг к другу и к нашим технологиям; то есть средствам и способам, которыми мы преобразуем материю. Или, как поэтично выразился Маркс:
Они – отчужденная мощь человечества. То, чего я как человек не в состоянии сделать, то есть чего не могут обеспечить все мои индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким образом, деньги превращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по себе не является, то есть в ее противоположность[10 - Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М.: Политиздат, 1956. С. 216.].
Свобода выбирать? Или свобода проиграть? В начале 2015 года историческая случайность привела меня на пост министра финансов Греции. Учитывая, что в силу обязанностей мне было нужно сталкиваться с некоторыми из самых влиятельных людей и институтов в мире, международная пресса стала вчитываться в мои статьи, книги и лекции в поисках подсказок, чего можно от меня ожидать. Они оказались сбиты с толку моим заявлением о том, что я марксист-либертарианец – самоопределение, над которым немедленно начали насмехаться некоторые либертарианцы и большинство марксистов. Когда один из интервьюеров погрубее спросил об источнике моей «очевидной бестолковщины», я в шутку ответил: мои родители!
Шутки в сторону, отец был, по крайней мере косвенно, ответственен за другой важный компонент моего политического образования: мою неспособность понимать, как можно искренне дорожить свободой и терпеть капитализм (или, наоборот, как можно одновременно быть левым и не быть либералом). Он и моя мать, которая была феминисткой, завещали мне убеждение, диагонально противоположное тому, что стало, к сожалению, общепринятым заблуждением: что капитализм – это свобода, эффективность и демократия, в то время как социализм – это справедливость, равенство и этатизм. На самом деле с самого начала своего существования левые всегда выступали за освобождение.
В феодальную эпоху, которая прочно укоренилась в Европе в XII веке, экономическая жизнь не предполагала экономического выбора. Если бы вы родились землевладельцем, вам бы никогда не пришло в голову продать землю своих предков. А если бы вы родились крепостным, вы были бы вынуждены работать на землевладельца, не питая иллюзий, что когда-нибудь сможете сами владеть землей. Короче говоря, ни земля, ни рабочая сила не были товаром. У них не было рыночной цены. В подавляющем большинстве случаев переход права собственности происходил только в результате войны, на основании королевского указа или в результате какой-то катастрофы.
Затем, в XVIII веке, произошло нечто примечательное. Благодаря прогрессу в судоходстве и навигации международная торговля такими вещами, как шерсть, лен, шелк и специи, стала прибыльной. Это навело британских землевладельцев на мысль: почему бы не начать массово выселять крепостных с земель, на которых они выращивают бесполезную репу, и не заменить их овцами, которые дают драгоценную шерсть для международных рынков? Выселение крестьян, которое получило название «огораживание» – так как оно заключалось в ограждении тех земель, на которых их предки трудились веками, – дало большинству людей то, чего они лишились после изобретения сельского хозяйства: выбор.
Землевладельцы могли выбрать сдачу земли в аренду по цене, отражающей количество шерсти, которое она может произвести. Выселенные с этой земли крепостные могли выбрать продажу своего труда за деньги. Конечно, в реальности свобода выбирать ничем не отличалась от свободы проиграть. Бывшие крепостные, которые отказывались от грязной работы за жалкую плату, умирали от голода. Гордые аристократы, которые отказывались от превращения своей земли в товар, разорялись. По мере отступления феодализма появлялась возможность сделать экономический выбор, но он был таким же свободным, как тот, который предлагает мафиози, с улыбкой говорящий: «Я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться».
К середине XIX века Маркс и другие основоположники левой мысли полностью сконцентрировались на поиске путей нашего освобождения. Конкретно в ту эпоху речь шла об освобождении нас от неспособности, подобно доктору Франкенштейну, контролировать наши собственные творения – и, не в последнюю очередь, машины, появившиеся в результате промышленной революции. Говоря нестареющими словами «Манифеста Коммунистической партии»:
…общество, <…> создавшее как бы по волшебству столь могущественные средства производства и обмена, походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями[11 - Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. С. 38].
Более века левые были в первую очередь озабочены избавлением от самонавязанной несвободы – вот почему они глубоко поддерживали движение против рабства, суфражисток, группы, укрывавшие преследуемых евреев в 1930-х и 1940-х, организации за освобождение чернокожих в 1950-х и 1960-х, первых протестующих геев и лесбиянок на улицах Сан-Франциско, Сиднея и Лондона в 1970-х. Как же мы оказались в ситуации, когда «либертарианский марксизм» звучит как шутка?
Ответ кроется в том, что где-то в ХХ веке левые обменяли свободу на другие вещи. На Востоке (от России до Китая, Камбоджи и Вьетнама) стремление к освобождению было заменено тоталитарным эгалитаризмом. На Западе свободу оставили ее врагам, отказавшись в обмен на нечетко определенное понятие справедливости. Как только люди поверили, что им придется выбирать между свободой и справедливостью, между несправедливой демократией и жалким существованием в навязанном государством эгалитаризме, для левых всё было кончено.
Двадцать шестого декабря 1991 года я приехал в Афины, чтобы провести несколько дней с родителями. Пока мы болтали за ужином перед тем самым камином из красного кирпича, над Кремлем был спущен красный флаг. Благодаря коммунистическому прошлому папы и социал-демократическим наклонностям мамы они испытывали общую боль. Они знали, что в истории этот вечер ознаменует не только распад Советского Союза, но и конец социал-демократической мечты: смешанной экономики, в которой правительство обеспечивало общественные блага, а частный сектор производил изобилие товаров для любых прихотей, – в общем, цивилизованной формы капитализма, где неравенство и эксплуатация сдерживались в связи с политически опосредованным перемирием между владельцами капитала и теми, кому продавать, кроме своего труда, нечего.
Мы осторожно, хотя и не без доли оптимизма, согласились, что являемся свидетелями поражения, которое стало неизбежным, как только наша сторона утратила убежденность в несправедливости капитализма, потому что он неэффективен, что несправедлив, потому что нелиберален, что он хаотичен, потому что нерационален. Возвращаясь к основам, я спросил маму и папу, что для них означает свобода. Мама ответила: возможность выбирать партнеров и проекты. Ответ отца был схожим: иметь время читать, экспериментировать и писать. Каким бы ни было твое определение, дорогой читатель, свобода не должна представлять собой возможность проигрывать различными душераздирающими способами.
Папин вопрос. Почти все сегодня воспринимают капитализм так же, как рыба воспринимает воду, – даже не замечают, относясь к нему как к невидимому, незаменимому, естественному эфиру, в котором мы движемся. Как в известной цитате Фредрика Джеймисона, людям легче представить конец света, чем конец капитализма. Однако для того поколения левых, к которому принадлежал мой отец, в середине – конце 1940-х наступление конца капитализма на короткое время показалось вопросом всего нескольких лет, если не месяцев. Но затем одно, потом другое, и крах капитализма начал отодвигаться в будущее всё дальше и дальше, пока после 1991 года окончательно не исчез за горизонтом.
Будучи представителем поколения, которое считало, что капитализм должен смениться чем-то другим, папа продолжал размышлять о конце капитализма даже после того, как пришел к выводу, что не доживет до него. Тем не менее примерно через десять лет после наших экспериментов у камина, когда мечта о социализме пребывала в глубокой рецессии, я штудировал труды политических экономистов, а отец всё больше погружался в изучение древних технологий.
Время от времени, ощущая, что может, не испытывая чувства вины, предоставить мне заниматься исследованиями тайн капитализма, пока сам наслаждается чистыми радостями археометрии, он размышлял о том, как капитализм может однажды закончиться и что придет ему на смену. Он не хотел, чтобы капитализм рухнул с ужасным грохотом, потому что грохот имеет свойство отнимать ужасающее количество хороших людей; было бы лучше, если бы вместо этого посреди нашего обширного капиталистического архипелага могли спонтанно возникать социалистические острова, которые постепенно расширялись бы и в конечном счете образовывали целые континенты, на которых преобладали бы технологически развитые коммуны.
В 1987 году он обратился ко мне за помощью в настройке своего первого стационарного компьютера. Он назвал его славной пишущей машинкой, обладающей вместе с тем впечатляющей возможностью редактирования текста прямо на экране. «Представь, сколько бы еще томов добавилось к полному собранию сочинений Маркса, если бы у бородатого был такой», – пошутил он. Как будто в доказательство этого он использовал ее в последующие годы, чтобы штамповать объемные статьи и книги о взаимодействии между технологиями и литературой древних греков.
Шесть лет спустя, в 1993 году, я привез в дом в Палеон-Фалироне один из первых громоздких модемов, чтобы подключить его компьютер к зарождающемуся интернету. «Эта штука полностью изменит мир», – сказал он. С трудом дозвонившись до жутко медленного греческого интернет-провайдера, он задал вопрос на засыпку, который в конечном счете вдохновил меня на эту книгу: «Теперь, когда компьютеры могут переговариваться друг с другом, не сделает ли эта сеть свержение капитализма окончательно невозможным? Или, может быть, она наконец раскроет его ахиллесову пяту?»
Погруженный в собственные проекты и драмы, я так и не смог ответить на его вопрос. Когда я наконец решил, что готов дать ответ, папе было уже девяносто пять, и ему было трудно следить за моими размышлениями. И вот наконец несколько лет спустя, всего через несколько недель после его смерти, я пытаюсь изложить на бумаге свой ответ – с опозданием, но, надеюсь, не напрасно.
Глава 2. Метаморфозы капитализма
Папа, она всё-таки оказалась ахиллесовой пятой капитализма: цифровые сетевые технологии, порожденные капитализмом, в конце концов оказались его возмездием. Результат? Человечество оказалось в плену некоего явления, которое я могу описать только как технологически продвинутую форму феодализма. Технофеодализм, безусловно, не является тем строем, который, как мы надеялись, должен будет сменить капитализм.
Я полагаю, что ты озадачен, папа. Сегодня, куда бы мы ни бросили взгляд, капитал торжествует. Повсюду возводятся новые памятники его власти – физические в наших городах и наших ландшафтах, цифровые на наших экранах и в наших руках. Тем временем бедняки всё глубже погружаются в прекарность, а наши демократии преклоняют колени перед его волей. Так как же я посмел даже не то что утверждать, а вообразить, что капитализм уходит; что нечто смеет покушаться на его владения? Неужели я забыл, что ничто не укрепляет капитализм больше, чем иллюзия, что он эволюционирует, покидая свою жестокую форму, во что-то новое – смешанную экономику, государство всеобщего благосостояния, глобальную деревню?
Нет, конечно, я не забыл. Метаморфозы для капитализма – то же, что камуфляж для хамелеона: и сущность, и защитный механизм. И всё же речь не о простой маскировке. Капитализм претерпел несколько эпохальных трансформаций. Одна из них разворачивалась примерно в то время, когда ты обучал меня магии железа перед нашим камином. И на самом деле, чтобы объяснить, что я имею в виду под технофеодализмом, нужно сначала подробно описать эту трансформацию – последнюю из серий метаморфоз капитализма, которые являются предметом этой главы. Только тогда, в следующей главе, я смогу как следует объяснить, что пришло ему на смену.
Извлечение неизвлекаемого. В одном из эпизодов телесериала «Безумцы» о становлении рекламы в 1960–1970-е годы легендарный креативный директор Дон Дрейпер учит свою протеже Пегги, как надо думать о Hershey, шоколадном батончике, который рекламирует их фирма. Маркетинговая философия Дрейпера идеально передает дух времени: «Вы и есть продукт. Вы, то есть ваши чувства». Или, как интерпретирует реплику Дрейпера в журнале Time Джеймс Понивозик: «Вы не покупаете батончик Hershey ради пары унций шоколада. Вы покупаете его, чтобы вернуть то чувство любви и заботы, которое вы ощутили, когда отец вознаградил вас за постриженный газон»[12 - The History of Mad Men by James Poniewozik: How Mad Men rode the carousel of the past into television history // The Time. URL: https://time.com/mad-men-history/].
Массовая коммерциализация ностальгии, на которую намекает Дрейпер, ознаменовала поворотный момент для капитализма. В то время как главными проблемами 1960-х продолжали быть война во Вьетнаме, гражданские права и институты, которые могли бы цивилизовать капитализм (страховка Medicare, продуктовые талоны и государство всеобщего благосостояния), Дрейпер указывает на фундаментальную мутацию его ДНК. Эффективно производить вещи, которых жаждут люди, уже недостаточно. Капитализм теперь включает и искусное производство желаний.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71848150&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Varoufakis Y. Talking to My Daughter About the Economy: A Brief History of Capitalism. London: The Bodley Head, 2017. Рус. пер.: Варуфакис Я. Беседы с дочерью об экономике. М.: Ад Маргинем Пресс, 2023. – Примеч. пер.
2
Гомер. Одиссея. Песнь девятая. Строфы 391–394 (пер. В. А. Жуковского). – Здесь и далее цифрами – примеч. автора.
3
Софокл. Аякс. Эписодий второй. Строфы 651–653. – Примеч. пер.
4
Гесиод. Труды и дни. Строфы 174–200 (пер. В. В. Вересаева).
5
Маркс К. Речь на юбилее «The People's Paper», произнесенная в Лондоне 14 апреля 1856 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. М.: Государственное издательство политической литературы, 1958. С. 4.
6
В оригинале автор отсылает к фразе: «Всё твердое растворяется в воздухе, все святое оскверняется, и человек, наконец, вынужден трезво взглянуть в лицо своим реальным условиям жизни и отношениям с себе подобными». Однако канонический перевод на русский (см. ниже) сделан с немецкого оригинала: Alle festen, eingerosteten Verh?ltnisse mit ihrem Gefolge von altehrw?rdigen Vorstellungen und Anschauungen werden aufgel?st, alle neugebildeten veralten, ehe sie verkn?chern k?nnen. Alles St?ndische und Stehende verdampft, alles Heilige wird entweiht, und die Menschen sind endlich gezwungen, ihre Lebensstellung, ihre gegenseitigen Beziehungen mit n?chternen Augen anzusehen. – Примеч. пер.
7
Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М.: Государственное издательство политической литературы, 1950. С. 36.
8
Маркс К. Заработная плата, цена и прибыль (Доклад К. Маркса на заседаниях Генерального совета I Интернационала 20 и 27 июня 1865 года) // К. Маркс, Ф. Энгельс. Избр. соч. В 9 т. Т. 4. С. 200.
9
Под Большой цифрой здесь и далее автор понимает Big Tech, также известные как Tech Giants или Tech Titans, которые являются крупнейшими ИТ-компаниями в мире. Обычно это относится к Большой пятерке технологических компаний США: Alphabet (Google), Amazon, Apple, Meta (Facebook*) [Компания Meta Platforms Inc., владеющая социальными сетями Facebook* и Instargam, по решению суда от 21.03.2022 года признана экстремистской организацией, ее деятельность на территории России запрещена] и Microsoft; в настоящее время к ним добавляют Nvidia и Tesla. – Примеч. пер.
10
Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М.: Политиздат, 1956. С. 216.
11
Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. С. 38
12
The History of Mad Men by James Poniewozik: How Mad Men rode the carousel of the past into television history // The Time. URL: https://time.com/mad-men-history/
