С передней скамьи встают мужчина с женщиной и подходят к указанному Брином ящику. Провозившись с добрую минуту, они наконец-то подтаскивают ящик поближе, и мы все тянемся вперед, пытаясь в него заглянуть. За этим мы и собрались – узнать, что за улов нам достался вчера.
Агнес хватает меня за руку, и мы, едва дыша, наблюдаем, как Брин выламывает крышку ящика. Я привстаю, и сердце колотится, будто заяц в силках.
И тут я понимаю, что внутри.
Стеклянные бусины. Сотни бусин. Переливчатых, прелестных бусин, поблескивающих на свету из окна. Мириады цветов и оттенков: серебристые, зеленые, лиловые, золотые.
Блестки, как их называют. Изготавливают, как и винтовки, на севере, судя по слухам. Нашивают на изысканные платья или обвешивают ими шею, даже носят, словно переливчатые слезинки, в мочках элегантные жены купцов.
По комнате прокатывается радостный крик, а следом – улюлюканье и веселые возгласы. Румянец у меня на щеках полыхает. Какие же сокровища. Какая красота.
– А знаешь, Мира, что это значит? Знаешь, что это значит? – тараторит Агнес, дергая меня за руку.
Я киваю. У меня нет слов. Вокруг все хлопают друг друга по спине, обнимаются, отирают слезы. Ведь если этот ящик доверху наполнен бусинами, то и другие тоже. Такого улова мы не видели уже лет десять, а товара на продажу тут на много лет вперед. А это означает не только сытый желудок. Это означает свободу. Это означает возможности. И на этот раз мы с Агнес в доле.
Большая часть улова принадлежит острову, а распределением ресурсов, как предводитель, занимается Брин. Но мы были среди семерки на канате.
И нам причитается доля.
Глава 3
КОГДА МЫ РАСХОДИМСЯ ПОСЛЕ СОБРАНИЯ, солнце уже высоко. Я стараюсь сдержаться, не слишком выказывать радость, но она так и клокочет в груди, переливаясь через край беззвучным смехом. Это кораблекрушение – как благословение, и я невольно думаю, что оно было дано нам свыше. Как мы того и заслуживаем. Ведь мы заслуживаем несравнимо большего, чем впалые животы. Мы давно уже особо не празднуем, хотя в былые дни устраивали пиршества вместе с жителями острова Пенриф. Либо они к нам приплывали на яликах, либо мы к ним и делили пополам последнюю добычу. Пели, танцевали, разжигали костры, и те до поздней ночи нас согревали. Но этой зимой жители Пенрифа к нам пока не заглядывали – для праздника добытого не хватало. Меня так и тянет отбросить наконец мысли о холоде и голоде, затянуть какую-нибудь праздничную песню и наесться досыта.
Но только Кай приобнимает Агнес за плечи, подрядившись проводить ее до отцовской пекарни, я ощущаю, как меня что-то тянет. Так же, как и прошлой ночью на корабле, когда я обнаружила выжившего. Умом я понимаю – надо бы пойти с Агнес и Каем, выпить сидра, заготовленного с прошлого года, взять ломоть хлеба и с наслаждением вгрызться в него зубами. Но тянущее чувство, будто трос, уводит меня.
Зовет меня к берегу.
И я бреду по тропинке вдоль скал. Ветерок треплет волосы, перекидывая их на лету через плечо. Резкий привкус соли бередит мои чувства, и я иду за ним, все ближе к морю. Чтобы узнать, что на том конце троса, что зовет меня обратно к воде.
– С Агнес праздновать не пошла? – раздается голос за спиной.
Я останавливаюсь и, обернувшись, вижу на тропинке отца. Руки в карманах, а в чертах лица явно проступает упрямство. Может, он и рад улову, но не рад, что я тоже приложила к этому руку. Что каждый раз рискую жизнью, отправляясь на кораблекрушение, а он только и может, не находя покоя, ждать на берегу.
– Скоро пойду. Просто хочу…
– Пойти по стопам матери?
Я в замешательстве смотрю на него – в горле у меня пересыхает, а сердце так и заходится.
– Знаешь, после хорошего улова она всегда ходила к морю. Говорила, что не ходит, но я знал, где она пропадает. Снова у воды, всякий раз. Нет чтобы пойти с нами праздновать.
В его глазах мелькает смутная печаль, но тут же исчезает. Я делаю глубокий вдох и думаю, как бы ему объяснить, что я не она. Что я не собираюсь пропадать по нескольку месяцев и возвращаться с волосами, спутанными, будто драгоценным убором, зелеными водорослями. По-видимому, тихой жизни на Розвире ей не хватало, как бы сильно она нас ни любила. Ее всегда тянуло в океан.
– Дай мне минуту. Побыть наедине с собой, подумать, – ласково говорю я, протягивая к нему руки. – Я быстро. Обещаю.
Отец сухо кивает и отводит взгляд. Мы оба понимаем, что скрывается под этими словами, чувствуем глубинный подтекст, пронизывающий каждый наш разговор.
– Увидимся в полдень. Слишком долго одна не сиди; скоро нагрянут дозорные.
Он разворачивается и медленно идет обратно в деревню. Я смотрю ему вслед, и выцветшая шерсть зеленой куртки сливается с кустами вереска. Надо пойти за ним. Взять его за руку, напомнить, что я в его жизни – константа; что я способна сопротивляться зову сердца и океана. Но не стану, не могу такое сказать. Потому что не уверена в своих словах.
Весь пляж усеян обломками. Возле дальних валунов, припав на бок, лежит ободранный остов корабля, и его со всех сторон омывает прибой. При виде зияющей пробоины, из которой так и сыпятся труха и обломки, меня передергивает. При свете дня корабль – словно умирающий зверь, и я тихонько умоляю море упокоить души погибших. Мы не желаем зла, но причиняем его. Снова и снова.
Горечь внутри меня разрастается, перекручивается нитью и замыкается. Я стараюсь отрешиться от этого чувства, и, как правило, мне это удается. Но прошлой ночью, когда тот парень, по лицу немногим старше меня, поднял на меня глаза – у меня перехватило дыхание.
Ступая по мягкому, как порошок, песку, я наклоняюсь и набираю целую пригоршню. Он утекает сквозь пальцы, рассыпаясь на искрящиеся в солнечном свете крупицы. Мне хочется нырнуть под воду. Прямо сейчас. Испытать вчерашнее чувство неистовой свободы, когда ты один на один с морской пучиной. Но мне невыносима мысль, что я заставлю отца гадать, когда океан заберет и меня, как забрал у нас ее.
Я никогда не ощущала под водой пронизывающего холода, даже в самый разгар зимы. Поэтому меня и взяли в семерку: я гораздо выносливее остальных. Еще девчонкой я умела дальше плавать и глубже нырять. Для меня это все равно что дышать. Учиться этому мне никогда не приходилось. Остальные попали в семерку благодаря тому, что все они – отменные пловцы. А еще потому, что умеют обращаться с ножами и работать в команде. Вслух никто не говорит о том, что я какая-то другая, но порой, выходя из воды, я ловлю на себе чей-нибудь пристальный взгляд.
Мать говорила: родственные души притягиваются, так что, может, мы с ней обе родились от моря. Она попала сюда на корабле, среди ночи, как довесок к контрабандным товарам, и так тут и осталась. Но случались времена, когда ее не было рядом, и по ночам меня укладывал отец, читал мне сказки о ведьмах и свирепых созданиях, как те, которых можно обнаружить на севере Арнхема, где сейчас строят заводы. Он рассказывал, что магия в наш мир приходит с окраин, а ведьмы знают, как с ней управляться. Я только недавно начала догадываться, что отец, рассказывая мне все эти сказки о магии, не знал, куда уходит мать или когда она вернется. Хотя в итоге она неизменно возвращалась к нам. К нему.
На свою долю от улова с затонувшего корабля я могла бы отправиться в Арнхем, на материк, и оплатить в каком-нибудь портовом городе стажировку. Могла бы поступить в матросы и сама себе прокладывать путь. Узнать, кто я такая, как это сделала она, – вдали от нашего островка. Торговые пути тянутся к материку, огибая необъятные пространства, вплоть до Стэнвардских шахт на востоке, где из жарких недр земли добывают металл.
Я делаю глубокий вдох и представляю необъятный мир за чередой Везучих островов. За пределами мира, который я знаю, сколько себя помню. Я вожу пальцем по горизонту, воображая к северо-востоку вереницу Дальних островов, а за ними – Перевал, который огибают все торговые суда, вплотную между северными хребтами и южным Скайланом. Затонувший корабль наверняка шел как раз из Скайлана – через Стэнвард вдоль Перевала, огибая Дальние острова, а там уже встал на якорь в каком-нибудь портовом городе Арнхема. Торговцы разгрузили и опять наполнили трюм, а затем, взяв курс на юг, отправились в Лицину. Как раз мимо Везучих островов, где мы их и поджидали.
Я отгоняю мысли об отце и даю себе секунду помечтать о моряцкой жизни на каком-нибудь таком корабле. Как попаду в самые отдаленные уголки океана и, может, даже своими глазами увижу рыскающих в бездне свирепых созданий. Я слышала сказания о кракене, сиренах и призраках, что заманивают моряков и вырывают им когтями сердца…
Она так близко, эта мечта, буквально на кончиках пальцев. Вот только я знаю, что так разобью отцу сердце. И никакой богатый улов жену ему не вернет.
С Розвира редко кто уезжает. В сезон призыва, когда раз в десятилетие Арнхем ищет чемпиона, кто бы смог представить нашу нацию на Состязаниях и сразиться с чемпионами других наций с материка, кто-то то и дело отправляется в столицу, Хайборн, на отбор. Иногда они возвращаются, избитые, все в крови, и тогда передают грядущим поколениям истории, предостерегая их от участия. Иногда они вообще не возвращаются, и нас извещают об их гибели на отборочных состязаниях. Сезон призыва уже скоро, но на сей раз с Розвира никто не откликнется. Никто не хочет представлять нацию, которая пытается истребить нас.
Солнце скрывается за медленно ползущим облаком, и я уже сворачиваю обратно к скалам, как вдруг замечаю на песке чье-то тело.
Я встаю как вкопанная. Тело лежит на боку, и мокрая одежда облепляет изгиб позвоночника. Я тут же прихожу в себя и кидаюсь к нему. Пять шагов, десять, двенадцать, и вот я на месте, опускаюсь перед ним на колени. Кровь стучит в висках и вытесняет все вокруг, кроме этого тела, этого человека, в этот самый момент.
Это он.
Я узнаю его, едва дотронувшись до лица.
Узнаю, не успев даже перевернуть его на спину. Трос внутри натягивается до предела, так что меня бросает в дрожь. Я приподнимаю его за плечо, чтобы рассмотреть его лицо. Он лежит с закрытыми глазами. По лбу разметаны каштановые кудри, резко оттеняющие смертельную бледность лица. Губы приобрели безжизненно-синеватый оттенок. Я провожу рукой по его подбородку, и холод пробирает аж до запястья. Я настраиваю себя на возможность смерти. Этот выживший может умереть прямо на моих руках.
Я прижимаю ладони к его груди. Там еще сохранилось немного тепла, но сердце еле трепещет. Я склоняюсь над ним, как будто мы любовники, и ощущаю на лице слабое прерывистое дыхание. Руки сами тянутся к нему. Недолго думая, я припадаю к его губам. На выдохе ощущаю, как от нашего соприкосновения меня бросает в жар. Легкие его, как крылья, расправляются, и тело подо мной дергается.
Он закашливается, и я, отпрянув, падаю на песок, а парнишка бьется в судорогах, отхаркивая морскую воду. Я наблюдаю, как он приходит в чувство, и сердце у меня начинает бешено колотиться, а в груди снова разливается жар. Он хватает ртом воздух, озирается… и видит меня.
Я прочищаю горло и, едва дыша, говорю:
– Как… как себя чувствуешь?
– Это ты, – отзывается он, пронзая меня взглядом. Таким жгучим, что сердце у меня аж подскакивает. – Это ты.
И тут парень валится на песок без сознания.
Я стучусь в дверь дома знахарки. При виде выжившего глаза у нее округляются, и она свистит, не разжимая губ, как повелось у нас на острове. И навстречу мне тут же несутся двое мужчин – ее братья.
– Это… выживший, – выпаливаю я, но его уже заносят в дом.
Я сгибаюсь, упершись в бедра руками. Легкие будто огнем горят, и я стою, пытаясь отдышаться, ожидая, пока голос не перестанет хрипеть, а сердце не угомонится.
Парень обмяк, и я насилу его подняла. Но все-таки сумела взвалить на спину и, склоняясь под его тяжестью чуть не до земли, потащилась вместе с ним через пляж. На скалы я карабкалась целую вечность, все время боялась его уронить. И все же добралась, спотыкаясь и чертыхаясь, до домика знахарки.
Я разгибаюсь, утираю лоб и захожу вслед за мужчинами в дом. Мы оказываемся в небольшой комнате; по указу знахарки парнишку кладут на кухонный стол. Ее братья стоят у очага и смотрят на него, как будто этот мальчик – порождение зла. Я кидаюсь прямо к нему, а знахарка тем временем бережно проверяет, целы ли кости.
– Мира, ты вчера на канате была? – спрашивает она и откидывает с глаз упавшую прядь.
Глаза у нее пронзительного бледно-голубого цвета на фоне смуглой морщинистой кожи.
Она гораздо старше отца, может, даже нашей деревне ровесница. Знаю только, что она не из ведьм. Магии на Розвире никогда не водилось, не появлялось никого, кто ею бы владел и управлял. Будь она ведьмой или будь хоть у кого-нибудь магия, может, мы бы преуспели в жизни. Отец рассказывал, что ковены Арнхема насчитывают сотни поколений, а сундуки у них бездонные, как сам океан. Может, будь на Розвире свой ковен, нам не приходилось бы устраивать кораблекрушения, чтобы выжить. Правда, моя мать ведьм всегда недолюбливала. По ее рассказам, их жадность не знает границ и ведьмы просто истощают магию этого мира. Так что, может, это и к лучшему. Что на Розвире их нет.
– Да, была, – отвечаю я и защитным жестом стискиваю руку выжившего.
Она все еще ледяная на ощупь. Я сплетаю наши пальцы и надеюсь, что он очнется. И, сама того не ожидая, надеюсь, что он сожмет мою руку в ответ.
– И нашла его на корабле? Сама его видела?
Я перекатываю ложь на языке. Но старые глаза знахарки всех видят насквозь, и я знаю, что выдумкой ее не проведешь.
– Он был на корабле. Я пыталась спасти его, но по пути на берег он сорвался с веревки.
– То есть он тебя видел? Только тебя?
– Наверное. И Кая еще.
Она удовлетворенно кивает. Я оглядываюсь на ее братьев, мощных плечистых здоровяков с седеющими бородами. Они выдерживают взгляд, и я прекрасно понимаю, почему они остались. Мы не доверяем выжившим. Пока не убедимся, что они не станут болтать, или не увидим, что они считают нас за спасителей. Мы всегда стараемся их спасти, но если нас обвиняют или заводят речь о дозорных либо же нам кажется, что они слишком много узнали… кое-кто из жителей настораживается. Прямо как Кай тогда, на борту корабля.
– Он выживет?
– Если его согреть, может, и выживет, – отзывается знахарка, поджимая губы. – Йован, Итан, разведите тут огонь и принесите дров. Его лихорадит. Пусть пропотеет хорошенько.
Тут у парнишки дергаются пальцы, он вцепляется в мою руку, и внутри у меня все переворачивается. Глаза его распахнуты, но взгляд блуждает. Я наклоняюсь к нему, почти не дыша, и слышу горячечный шепот:
– Не дай им убить меня.
Я оглядываюсь на знахарку, но та нарочно на меня не смотрит. Я отстраняюсь от парня, неохотно отпуская его руку, а она тем временем хлопочет вокруг. Замешав живительный отвар, знахарка бережно приподнимает голову выжившего и помогает ему отпить. Опершись спиной о буфет, я смотрю, как он сдается на уговоры знахарки и давится этой жижей. Взгляд его проясняется и мечется по стенам, падает на знахарку, потом на меня и, наконец, на дверь в углу комнаты. Я подхожу к ней и, скрестив руки, перекрываю выход. Я хочу, чтобы этот парень жил.
Сейчас, при свете дня, можно его рассмотреть до мельчайшей черточки. Как он проводит по губам языком, как медленно моргает широко расставленными глазами. Как мотает головой, и кудри рассыпаются в разные стороны, поблескивая в свете очага. Сердце у меня начинает трепетать, и я тихонько отвожу взгляд. Надо быть начеку. Нельзя расслабляться, пока мы не решим, представляет ли он угрозу.
– Как тебя зовут? – спросила я, немного резче, чем хотела.
– Сет, – просипел парень и закашлялся, прикрывая рот рукой.
– Откуда родом будешь? – спросила знахарка и метнула на меня упреждающий взгляд.
Надо не подавать вида, будто мы их допрашиваем, и в то же время иметь возможность распознать их жгучую ложь. Нужно понять, ополчится он на нас, когда уйдет, или нет.
Знахарка неспешно возвращается к плите.
Сет садится, медленно распрямляясь, словно кости у него поношенные, дряхлые. Когда ты чуть не утонул – такое бывает.
– Отовсюду, – отвечает он и, морщась от боли, потихоньку потирает круговыми движениями грудь.
Я слежу глазами за его рукой и сглатываю.
– Я в открытом море родился.
– Давно на том корабле ходил? – спрашивает знахарка.
– Только устроился. Раньше служил на другом. Но там купец нам совсем не платил.
Знахарка кивает и протягивает ему кружку. До меня доносится запах напитка, и от него аж скручивает живот. Цыкнув языком, знахарка и мне наливает черпак этой жижи. Я подхожу за своей порцией, и взгляд ее самую малость смягчается, когда я отпиваю теплый отдающий лесом отвар из высушенных прошлогодних трав. Это она привела меня в этот мир. Как и многих других: Кая, Агнес, да даже отца. А теперь она готовит в преемницы и обучает Джилли Мэтьюс, но я уверена, что у Джилли никогда не будет таких же умелых и ласковых рук. Сердце обучением не смягчишь.
– Не терпится вернуться, наверное.
Сет смотрит на меня в упор, и мы какое-то время оценивающе глядим друг на друга. Интересно, что он помнит с прошлой ночи. И помнит ли прикосновение моих губ уже на пляже.
Он пожимает плечами и, снова морщась от боли, усаживается еще прямее.
– Нужно добраться до ближайшего города. Новый экипаж, наверное, искать.
– А сложно это? На корабль наняться? – само собой вырывается у меня.
Сет неспешно окидывает меня взглядом. Подмечает мои бриджи, рубаху, растрепанные волосы. Взгляд скользит выше, к выступам груди, охватывает тонкую шею и поднимается к залитым румянцем щекам. Я открываю рот, но отвожу глаза, негодуя на себя за то, как сильно колотится сердце. Он переводит взгляд обратно на кружку с отваром, и на губах его мелькает легкая улыбка.
– С виду ты вроде крепкая.
– А, нет, я к тому… – начинаю я, но осекаюсь, уже жалея, что обмолвилась на эту тему. С чего вообще мне это в голову пришло?
Тут окно перегораживает тень, оставляя комнатушку почти что без света, и я прищуриваюсь. Это братья знахарки неуклюже понеслись в сторону скал, прочь от деревни. Я тут же кидаюсь к двери; по спине бегут мурашки, тело напружинивается.
– Что такое, Мира? – подходя ко мне, спрашивает знахарка.
– Мне показалось…
Но тут меня на полуслове обрывает свист, пронзительный и протяжный. Сунув кружку в руки знахарке, я выскакиваю за порог.
