После секундной напряженной паузы я перевожу взгляд на его прищуренные глаза, а затем, не говоря ни слова, разворачиваюсь и направляюсь в лазарет, чтобы позвать полицейских, которые отведут его в камеру. В Блэкторне постоянно не хватает сотрудников, поэтому мне часто приходится оставаться с заключенными один на один, в то время как мои коллеги и офицеры находятся в другой части лазарета. И сейчас я мысленно проклинаю это.
Я не успеваю дойти до двери.
Мне следовало быть более осторожной. Когда я вошла в кабинет, все мои инстинкты подсказывали мне, что нужно быть начеку. Мне казалось, что как только я отведу от него взгляд, он нападет на меня. И, к сожалению, именно это сейчас и происходит.
Несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, он стоит совсем близко, я чувствую телом его тепло. А затем неожиданно толкает в спину, и я оказываюсь прижатой лицом к стене. Меня охватывает глубокий страх, и я не могу сдержать хныканье, которое рвется из груди. Он не причиняет мне боли, но угроза нависла надо мной, и он хочет, чтобы я об этом знала. Хотя в этом учреждении он и сидит за решеткой, в данную секунду вся власть находится в его руках.
Когда он впервые начинает говорить, я словно превращаюсь в лед. Я хочу верить в это, иначе почему мое тело так немеет и дрожит.
– Кто-то обидел тебя, мышонок? – его голос такой же безжизненный и суровый, как и взгляд.
Безбрежное море тайн и обмана.
Он переминается с ноги на ногу, все еще не прикасаясь ко мне, а затем наклоняется и делает глубокий вдох.
Он что, нюхает мои волосы?
– Так вот почему у тебя такой вид, будто ты хочешь спрятаться обратно в свою норку.
Кажется, что слова даются ему нелегко, но, похоже, это не вызывает у него беспокойства, и он продолжает говорить.
– Как такая девушка, как ты, оказалась в этом месте?
Он не ждет от меня ответа, и я не пытаюсь его дать, хотя сомневаюсь, что смогла бы, даже если бы попыталась.
Я неразборчиво мычу, а руки сжимаются в кулаки, когда он слегка подталкивает меня в плечо, впервые прикасаясь ко мне, и дает понять: он хочет, чтобы я повернулась. Что я и делаю, стараясь не терять его из виду и сохранять бдительность.
Он поднимает руки, и я вздрагиваю, борясь с инстинктивным желанием защититься. В его глазах мелькает понимание, хотя мне показалось, что моя реакция осталась незамеченной. Он слегка отодвигает нагрудный карман моей формы, и я вижу белое пятно, это он подносит к глазам бейдж с моей фотографией и именем.
– Доктор медицинских наук Т. С. Эмерсон, – говорит он, пристально глядя мне в глаза. – Рад официально познакомиться. Думаю, мы будем видеться довольно часто.
Вероятно, я так себя веду от того, что провела утро под моим вечно ворчащим мужем. Или же дело в самоуверенном блеске глаз этого человека, которое вызывает у меня смешанные эмоции? Однако внезапно меня охватывает безумие. Кожа на лице словно натягивается, и я почти ожидаю, что она вот-вот лопнет. Но этого не происходит.
Вместо этого я выставляю руки вперед и упираюсь ладонями в его грудь. Я сталкиваюсь с его крепкими, словно стена, мышцами и от осознания собственной беспомощности чувствую, как на меня давит отчаяние. Я не могу сдвинуть его мускулистое тело с места. Но потом он смягчается и отступает, предоставляя мне несколько сантиметров пространства, в котором я так отчаянно нуждаюсь. Воздух между нами словно сгущается от напряжения, и я ловлю себя на том, что жадно его вдыхаю. Кажется, моя вспышка гнева доставила этому преступнику лишь удовольствие.
В уголках его глаз появляются морщинки, а губы тянутся в хищной улыбке. Его ухмылка так раздражает меня, что я не выдерживаю.
– Прошу вас отойти, – говорю я, пытаясь придать своему голосу твердость.
Я контролирую ситуацию!
Он поднимает руки, показывая, что готов сдаться, и в ту же секунду в кабинет входят офицеры, точно нарочно выбрав самый подходящий момент. Они переводят взгляд с заключенного на меня и обратно, а после обращаются ко мне.
– С вами все в порядке? – спрашивает один из них.
Я могла бы сообщить о непристойном поведении этого человека, но как только эта мысль возникает у меня в голове, я решаю, что не буду этого делать. И заключенный будто читает мои мысли, его ухмылка становится шире. Только он не догадывается, что если я расскажу о случившемся офицерам, то эта информация дойдет до моего супруга, и мне придется нести ответственность за свои действия. Впервые я так возмущена жизнью, которую навязал мне Вик.
Офицер, так и не дождавшись ответа, раздраженно цокает языком. Этот звук, словно назойливое насекомое, щекочет мою чувствительную кожу, заставляет меня вздрогнуть.
– Все хорошо, – отвечаю я через несколько секунд, не в силах вынести эту неловкую паузу. – Все в порядке.
Конечно, все не в порядке.
Из моего носа течет кровь, и я почти ничего не вижу правым глазом. Темно-красная жидкость растекается по чистому кафельному полу и собирается у линии затирки. Мой муж тянет меня за волосы, заставляя подняться на ноги, однако все мои мысли заняты вопросом, сколько времени уйдет на то, чтобы отмыть пол от крови.
– Ты меня опозорила! – кричит он, едва не задыхаясь от ярости. – Выставила меня дураком!
Разумеется, офицеры поспешили к Вику, как только вышли из лазарета, рассказали все и получили за это щедрое вознаграждение. И не имеет значения, что между мной и заключенным не произошло ничего предосудительного. Я даже не прикасалась к нему, лишь попыталась вытолкнуть из своего личного пространства. Важно лишь то, какие ужасные сценарии рисует Вик в своем больном воображении. Каждый раз, чтобы искупить мои воображаемые грехи, он истязает меня. Как говорится, «терпи, пока смерть не разлучит нас», не так ли?
Я уже обращалась в полицию с заявлением о жестоком обращении и даже пошла на то, чтобы выдвинуть обвинения против мужа. Мне было страшно, но я считала это единственным способ защититься. Однако достопочтенный судья Эдвард Милтон, я никогда не забуду его имя, закрыл дело. Вместо того чтобы наказать Вика, в документах меня представили как женщину с неустойчивой психикой, которая нуждается в постоянном наблюдении. И теперь мне остается только… терпеть.
Мой взгляд падает на красное пятно на затирке, и я начинаю мысленно перебирать возможные способы его устранения.
Прежде всего, я сотру пятно губкой, смоченной в холодной воде.
Вик, который терпеть не может, когда его называют Виктором, – о чем я узнала в нашу первую ночь во время медового месяца, когда он впервые меня ударил – бьет тыльной стороной ладони, и моя голова резко дергается в сторону. Меня с силой отбрасывает назад, а волосы, которые все еще зажаты в его руке, вырываются из моей головы.
Если не получится убрать пятно водой, я попробую сделать это с помощью зубной щетки и пищевой соды.
– Я не хочу, чтобы ты снова общалась с этим заключенным, ты меня поняла? Макнейр и Саммерс не могли сдержать ухмылок, когда рассказывали мне о том, что произошло. Ты меня унизила!
Я с трудом сглатываю кровь, которая скопилась у меня во рту, не отрывая взгляда от кафеля, ею же и испачканного. Металлический привкус не только остается в горле, но и словно прожигает путь вниз, к желудку, где оседает как камень, брошенный в лужицу желчи.
Затем, для большей убедительности, Вик бьет меня ногой в живот, и камень в желудке рассыпается от силы моей ярости.
– Я тебя услышала, – произношу я дрожащим голосом, позволяя ему предположить, что это от страха.
Он снова хватает меня за волосы, заставляя запрокинуть голову, и на его лице появляется презрительное выражение.
– Следи за своим поведением, – бормочет он. – Когда ты снова увидишь его, я не хочу слышать, что ты с ним флиртуешь. Ты меня поняла?
Он знает, что из-за нехватки персонала иногда на дежурстве остается только одна медсестра. Но я все равно киваю, потому что не вижу смысла что-то ему доказывать. В такие моменты логика лишь усиливает его безумие.
– Мне нужно знать, что ты меня услышала, – его слова звучат резко и отрывисто, как скрежет. – Повтори, что я сказал!
– Когда я снова увижу его, я не буду с ним флиртовать, – машинально повторяю я, чувствуя, как по моему подбородку стекает кровь, и понимаю, что прикусила щеку, чтобы не сказать лишнего.
Вытирая руки о брюки своего костюма, Вик отступает назад и ухмыляется, наблюдая за тем, как я падаю на пол. Я оказываюсь лицом на холодном кафеле и, вместо того чтобы вцепиться ногтями в его лицо, впиваюсь ими в ковер.
– Приведи себя в порядок, прежде чем начнешь готовить ужин, – он останавливается, чтобы взглянуть в зеркало и поправить галстук. – Сегодня вечером я бы не отказался от стейка.
Он оставляет меня лежать на полу, свернувшись калачиком. Кровь медленно стекает по моему лицу, собираясь в швах на плитке, и чтобы сесть, мне требуется почти минута. Каждое движение мышц вызывает прилив ярости, он и заставил меня накинуться на заключенного. Доставая губку из-под раковины, я представляю, что могло бы произойти, если бы я так напала на Вика.
Глава 3
Единственный «положительный» момент в том, что Вик ударил меня кулаком по лицу, – это гарантия того, что мне не придется трахаться с ним как минимум несколько дней. По его словам, он не занимается сексом с уродами. Думаю, что в другой день его слова можно было бы принять за комплимент. Но сейчас именно он виноват в том, что у меня разбита губа и заплыл глаз.
Позвонив на работу, я вру про желудочный грипп. Теперь я могу спокойно подождать, пока спадет опухоль, и мое лицо восстановится настолько, чтобы следы побоев можно было скрыть косметикой. Сейчас Вик уже и не помнит, что могло вызвать у него такую ярость, что он ударил меня кулаком. К счастью, мне удалось его успокоить с помощью минета и его любимых блюд. Его настроение стало горько-сладким: сладким, потому что Вик ведет себя так, словно души во мне не чает, и горьким, потому что я знаю, что он скоро снова захочет заняться со мной сексом. Это лишь вопрос времени. Я одновременно и боюсь, и жду того, что может принести нам наш секс. Боюсь, что Вик поймет, как сильно меня тошнит от его прикосновений.
Он что-то бормочет, пока одевается, а я изо всех сил стараюсь не обращать на него внимания. Однако это уже не так просто, как раньше, особенно когда я представляю, как выливаю горячий кофе на его лысеющую голову или «случайно» добавляю антифриз в его овсянку. Раньше я никогда не думала о том, каково это – причинить ему вред. Но после каждой нашей ссоры, когда он применяет силу, мои фантазии становятся все более яркими. За неделю отсутствия на работе я начала сомневаться в реальности происходящего и все время ждала, какое ужасное наказание он придумает для меня в следующий раз.
– Ты меня слышала? – спрашивает Вик, и я морщусь, потому что нанесла слишком много консилера на синяк под глазом.
Я быстро моргаю, стараясь избавиться от видения, в котором вонзаю ножницы для кутикулы в бедро Вика. Затем возвращаюсь к зеркалу и смотрю на отражение мужа, стоящего у меня за спиной.
– Прости, – говорю я, с трудом подбирая слова, ведь теперь даже это дается мне с большим трудом, чем раньше. – Я задумалась о работе. Будешь кофе?
Он смотрит на мое отражение в зеркале так долго, что это заставляет сердце биться быстрее, а затем кладет руку мне на плечо и сильно его сжимает.
– Без сахара, – говорит он, отворачиваясь и надевая ботинки. Я делаю глубокий вдох и осознаю, что все это время даже не дышала.
Пока Вик проходит по коридору, я слежу за ним в зеркале. И только когда он исчезает из моего поля зрения, могу позволить себе немного расслабиться. На прошлой неделе не только я вела себя необычно. Вик был очень внимателен, редко выходил из себя и, осмелюсь заметить, проявлял излишнюю деликатность. Все это лишь подтверждало мои опасения. Я была настолько взвинчена, что с трудом могла есть и спать. И теперь моя работа кажется мне долгожданным отдыхом.
Прежде чем он успевает напомнить мне о необходимости поторопиться, я успеваю собраться с мыслями и закончить одеваться. Я бы предпочла оставить волосы распущенными, чтобы скрыть тени на щеках, но это противоречит правилам безопасности, поэтому я заплетаю их в косу. К сожалению, коллеги уже привыкли к моим оправданиям, связанным с внешним видом, и поэтому я сомневаюсь, что кто-то из них проявит интерес к тому, что произошло. Если мне повезет, сегодняшний день пройдет спокойно, и мне не придется обслуживать много пациентов.
Вик ожидает меня на кухне, и я, как послушная девочка, спешу приготовить ему кофе и налить его в термос. Когда я передаю ему термос, то замечаю, что он смотрит на меня из-под полуопущенных век и подставляет свою щеку для поцелуя. Я касаюсь ее губами и представляю, как ударяю его термосом по голове. Я почти слышу треск, а перед глазами возникает картина: он медленно оседает на пол, а кровь и кофе растекаются по кафельной плитке.
Когда Вик, насвистывая, идет к выходу, я чувствую облегчение, ведь знаю, как удалить пятна крови с межплиточных швов.
Когда я прихожу на работу, уже две медсестры занимаются осмотром пациентов в кабинете. В лазарете в это время никого не было. Я провожу время в своем кабинете, размышляя о том, что произошло за завтраком, и пытаюсь понять, не была ли я слишком груба. Поэтому, когда я поднимаю взгляд и замечаю в дверях последнего человека, которого мне хотелось бы здесь видеть, я почти уверена, что это лишь плод моего воображения.
Что он здесь делает, черт возьми?
– Я заступил на смену, – отвечает он, и я понимаю, что, должно быть, произнесла это вслух.
Я чувствую себя загнанной в угол и даже смущенной и от нахлынувших эмоций спешу отвернуться от него. Однако сдержать их – все равно что пытаться не дать волнам намочить песок: сколько бы я ни возводила преграды, некоторые эмоции все равно прорываются наружу. Если он будет работать бок о бок со мной, никакие мои уловки не помогут. Я встречалась с ним всего один раз, но мне кажется, что он видит меня насквозь. Но что еще хуже, он вызывает у меня желание разрушить все барьеры и показать ему свои самые уязвимые места.
– С каких это пор ты здесь работаешь? – спрашиваю я через несколько мгновений, уже не стремясь убежать от него.
Работа в медицинском корпусе – заветная мечта любого заключенного, но его присутствие здесь может означать лишь одно: Вик решил сменить тактику. Я понимала, что его настроение слишком хорошее, чтобы быть искренним. Теперь он использует этого заключенного, чтобы напомнить мне, кто в наших отношениях обладает властью. И если я хоть немного переступлю черту, то буду наказана.
Заключенный распрямляет плечи и засовывает руки в карманы.
– Я получил разнарядку пару дней назад.
Я невольно сжимаю зубы, чтобы сдержать гневные слова. Думаю, что побои Вика все же возымели какой-то положительный эффект: по крайней мере, они научили меня контролировать сарказм.
– Они могли бы направить вас в медицинский отдел, где лечат пациентов, приговоренных к пожизненному…
– Мне приказали прийти сюда, – покачав головой, отвечает он еще до того, как я заканчиваю фразу.
Затем он слегка улыбается, и я понимаю, что ублюдку доставляет удовольствие наблюдать за тем, как я нервничаю.
– Прекрасно, утро будет долгим, но для начала вы можете разложить все лекарства в шкафу по своим местам.
Я готова пойти на все, лишь бы он не нарушал мое личное пространство. Хотя я сомневаюсь, что он знает значение этой фразы.
Его улыбка становится чуть шире, и я мысленно благодарю охранников, которые должны регулярно проверять периметр между медицинским отделением и лазаретом. Не говоря больше ни слова, я возвращаюсь к своим бумагам и пытаюсь разобраться в последних записях. Однако мой разум словно окутывает туман, и я с трудом осознаю, что только что написала. В голове все еще возникают образы из фантазий о Вике, но теперь к ним примешивается ужас от пристального взгляда заключенного, устремленного на результаты моего саморазрушения.
Соберись, Тесса.
Кончик ручки вонзается в лист бумаги, и я не могу сдержаться, когда он царапает поверхность стола. Приходит время признать – моя жизнь стала хаосом.
Я мысленно вздыхаю, понимая, что этот хаос начался уже давно. С первых дней своей жизни я столкнулась со всеми ее «изюминками». Жестокий отец, мать-алкоголичка, которая оставила меня сразу после моего рождения. Мои родители забрали меня только через два месяца, когда врачи посчитали, что я достаточно окрепла, чтобы вернуться домой. Служба защиты прав несовершеннолетних должна была внимательно следить за моей жизнью, но я всегда словно ускользала из их поля зрения. Мне всегда удавалось оставаться незамеченной, даже в детстве. Неудивительно, что Вик увидел во мне жертву, которой я была с самого рождения.
– С тобой все хорошо? – неожиданно обращается ко мне заключенный.
Я не могу определить, как долго уже сижу и смотрю на этот разорванный лист бумаги. Непонятно, почему это зрелище вызывает у меня такую грусть. Однако, с другой стороны, я не могу объяснить и мотивы многих своих действий, совершенных в последнее время.
– Со мной все хорошо, – отвечаю я, с удовлетворением отмечая, что мой голос звучит безжизненно равнодушно.
Я осознаю, что чувствую то же самое, когда Вик прижимается к моим бедрам. Будто наблюдаю за своей жизнью со стороны, с того места, где ничто и никто не может причинить мне боль.
– Когда вы закончите со шкафом, вам следует сменить постельное белье, – я указываю на стеллаж с аккуратно сложенными бледно-зелеными квадратиками и заставляю себя вернуться к бумагам, которые заполняла. Я уверена, что если продолжу его игнорировать, он сделает все так, как ему велено.
Это утомляет меня. Я провожу в оцепенении несколько минут, прежде чем решаюсь поднять глаза и убедиться, что он выполняет то, что велено. Однако заключенный даже не думал заниматься сменой постельного белья. Он ни на дюйм не приблизился к кроватям, а подошел еще ближе ко мне.
Я тяжело вздыхаю, встаю на ноги и направляюсь к двери, ведущей в медицинское отделение. Там я хочу найти другую медсестру, которая могла бы проучить его, но в последний момент меняю свое решение. Я не намерена избегать этой конфронтации. Если мы собираемся работать вместе, то ему придется смириться с тем, что им командует женщина.
С огромным усилием я возвращаюсь в свой кабинет, где заключенный уже ожидает меня, прислонившись бедром к столу, за которым я работала.
– Что вам нужно? – спрашиваю я, бросая многозначительный взгляд сначала на шкаф, потом на кровати, а затем на него. Я хочу как можно быстрее завершить этот разговор, и мне безразлично, осознает ли он это.
– В тот день мы так и не завершили нашу беседу, – говорит он, протягивая мне лист бумаги.
Я не могу сдержать насмешливого фырканья и, прикрыв рот рукой, удивляюсь своей реакции.
Широко раскрыв глаза, я смотрю на заключенного. И вместо хмурого лица вижу улыбку, хотя она и едва заметна – лишь приподнятые уголки губ. Но что больше всего привлекает мое внимание, так это его глаза. Когда мы впервые встретились, я была слишком увлечена своими мыслями, чтобы обратить внимание на его радужку. А ведь она такого удивительного зеленого оттенка, какого я раньше ни у кого не встречала. Цвет его глаз настолько яркий, что кажется, будто его специально изменили с помощью каких-то химических веществ.
Когда я наконец отвожу взгляд от его глаз, то понимаю, что он больше не улыбается, а пристально смотрит на меня. Сжав губы в тонкую линию, я беру у него бумаги, отворачиваюсь и направляюсь к столу. Наша недолгая история знакомства уже научила меня, что лучше всегда сохранять дистанцию.
Не желая повторять прежние ошибки, я стараюсь как можно быстрее завершить беседу. На все хватает пятнадцати минут. Я задаю все необходимые вопросы, строго, не поднимая глаз, а затем возвращаю ему документы.
– Это все? – спрашиваю я, бросив быстрый взгляд на полки, словно намекая, что ему следует вернуться к работе.
Однако он лишь слегка двигается вместе с деревянным стулом ближе к краю стола, опирается локтями на него и переводит взгляд на мое запястье, словно напоминая о том, что послужило причиной возникшего между нами напряжения.
