Мрачный Взвод. Моровое поветрие
Рита Хоффман
МИФ ПрозаМрачные миры Риты ХоффманМрачный Взвод #4
Вернув царевичу Елисею трон Ярилова града и изгнав из города ведьму Чеславу, Владлен и Лука находят новые неприятности – на столицу нападает загадочный мор: совершенно здоровые с виду люди умирают на улицах и в своих постелях, и никто не может понять, что с ними произошло.
Тем временем Ярина получает в наследство от бабки колдовской дар и самого настоящего черта – и, изгнанная из своей деревни, находит неподалеку от Ярилова Града село, в котором живут одни только ведьмы.
Мрачный Взвод снова начинает охоту – удастся ли злу спрятаться за личиной добра?
Для кого эта книга
Для поклонников истории о служителях Мрачного Взвода, которые охотятся на чудовищ.
Для тех, кто хочет прочитать стильное, мрачное и завораживающее темное фэнтези от русскоязычного автора.
Для читателей, которые хотят узнать, чем закончилась история Владлена и Луки.
Рита Хоффман
Мрачный взвод. Моровое поветрие
Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
© Хоффман Р., 2025
© Оформление. ООО «МИФ», 2025
* * *
Нести через тьму
У сердца огонь.
Я снова усну
В поле под голос твой.
Зарыть под кресты,
Остыть до весны,
Отпеть и простить
До красной луны
И новой тропой
За яркой звездой
Сквозь чащи да мрак
Уйти.
Группа «Сруб». Люто любить
Пролог
Ярилов град лишился царя и царевича, люди остались под присмотром Доброгнева и его помощницы, которой тот разве что ноги не целовал. Доброгневу понравилось сидеть на троне, издавать указы да одним взмахом руки избавляться от неугодных. Прежде самопровозглашенный царь верил, что неведомая хворь царевича сморила, думал: «Вот поправится юнец, отдам ему отцовское место!» – но со временем в его голове поселились темные мысли, стал он забывать, что народ ждет возвращения Елисея.
Если прежде его совесть была неспокойна и на троне он чувствовал себя самозванцем, то после нескольких лет царствования все забылось: и смерть друга, и захворавший мальчишка. Стало казаться, что он заслужил и царские палаты, и уважение народа. Помощница его, темноглазая Чеслава, только важно кивала и уверенно говорила:
– Трон твой по праву, властитель. Царствуй и ни о чем не думай, а если найдутся те, кто против тебя пойдет, недолго они на этом свете проживут.
И Доброгнев царствовал. Старался быть хорошим правителем, почем зря людей не обижал, но нет-нет да вспоминал о своем друге, тело которого сам в Ярилов град принес. И о сыне его тоже помнил, только гнал эти мысли прочь, старался убедить себя, что мальчишка давно помер.
Жаль ему Елисея было, до боли в сердце жаль! Он его как собственного сына растил: на плечах катал, на ярмарки водил, горевал, когда захворал царевич.
Шло время, и каждый день, проведенный на троне, стал казаться Доброгневу пыткой. Он не спал, плохо ел, осунулся и похудел, но никак не мог понять, что с ним творится. Помощница за царем ухаживала, готовила отвары, отпаивала его теплым молоком, после которого Доброгнев забывался дурными, тяжелыми снами. Но не становилось ему лучше, никто из лекарей помочь не мог – приглашали ко двору и ведуний, и колдунов, а царь продолжал чахнуть.
Доброгнев смотрел в зеркальце, подаренное заморскими послами, и видел там потерянного человека, утратившего волю и любовь к жизни. Глаза его почернели, нос заострился, кожа стала серая-серая. Он тяжело дышал, то и дело хватался за грудь. Дурно ему было, с каждым днем все хуже становилось.
Чеслава его выхаживала, обнимала белыми руками, будто крыльями, все нашептывала, что он справится, но Доброгнев не верил ей, понял к тому времени: это она сына Владимира сгубила. Оттолкнуть колдунью царь тоже не мог: понимал, что она и его убить может. Боялся, чего скрывать, ужасно боялся ее разозлить.
В одно хмурое утро Доброгнев взял свое зеркальце, а оттуда на него посмотрела неведомая тварь: черная, глаза козлиные, алые, кровью налитые. И так и этак царь зеркальце крутил, а тварь все движения за ним повторяла. Понял тогда Доброгнев, что не лицо свое он видит в отражении, а душу, проданную колдушке за царские палаты.
Как был в исподнем, так и побежал он в березовую рощу, где средь черно-белых стволов стояли идолы царского рода. На колени упал, принялся челом о землю биться, причитал, умолял покровителей Владимирского рода простить его, но идолы не услышали, не послали весточки. Остались грозными изваяниями, а смотрели, казалось, не на Доброгнева, а прямо на его изуродованную, продажную душу.
Царь плакал, горько плакал. Столько слез пролил, сколько иная плакальщица за всю жизнь не выплачет. Сидел на земле, привалившись к одному из идолов, бормотал, что все сделает, лишь бы в Навь спокойно уйти, лишь бы не восстать из могилы заложным мертвецом.
Жена ему говорила, что дружба с Чеславой до добра не доведет, но кто ж слушал? Бедная, бедная Ружана! Знала бы она, на что он пошел, чтобы на трон сесть!
– Знала бы ты, милая! – воскликнул Доброгнев и в порыве отчаяния разорвал на груди ночную рубаху.
Пока Ружана его дома ждала, он с Чеславой возлег, слаб оказался, не сумел устоять перед ее красотой, перед юностью. А какие слова она говорила! Какие свершения обещала! Да только не сказала, проклятая, что за все это он своей душой заплатит!
Доброгнев встал покачиваясь, еще раз поклонился идолам, положил ладонь на теплое дерево и сказал:
– Что хотите со мной делайте, но жену и детей сберегите! Пусть я сгину, пусть земля разверзнется и черти рогатые меня с собой утащат, но дети пусть целы будут, только об этом молю!
Идолы остались немы, лишь ветер прошелестел над головой Доброгнева. Березы склонились, сережками заплакали. Так и стоял несчастный царь до темноты, окруженный безмолвными изваяниями и деревьями, обнимающими его ветвями.
Доброгнев вернулся домой в ночи, но не к себе в палаты пошел, а к семье. Ружана у огня сидела, подняла голову от вышивки, услышав его шаги, улыбнулась робко. Затем заметила его рубаху порванную, подол, землей измазанный, хмуриться начала, открыла было рот, чтобы сказать что-то, но Доброгнев головой покачал и палец к губам приложил – молчи, мол.
Сел у ног жены, обнял их, голову тяжелую на колени ее положил и глаза закрыл. И как он мог, старый дурак, такую женщину на колдушку променять? Как мог в ее объятиях забыться, когда самая любимая, ласковая, добрая – вот она, только руку протяни! Бес попутал, точно околдовала его Чеслава, нет другого объяснения.
– Прости, родная, – сказал Доброгнев. – За все прости.
Ружана вздохнула, теплые руки на голову мужа положила, начала напевать колыбельную, которой детей в младенчестве убаюкивала. И так хорошо Доброгневу стало, так спокойно, будто и не было этих ужасных лет.
Царь поднял голову, посмотрел в глаза жены и вдруг увидел в них свое отражение – косматую голову с рогами, яростью пылающие очи и оскал звериный на черном лице!
Доброгнев испугался, отпрянул от Ружаны, а та знай руки к нему тянет, пытается успокоить.
– Отойди! – закричал Доброгнев. – Отойди, Ружана! Неужто не видишь, кто перед тобой?!
– Муж мой! – воскликнула та. – Отец моих детей! Что случилось с тобой? Расскажи! Я все выслушаю, все пойму, только не уходи снова к этой…
И увидел Доброгнев обиду невысказанную, увидел слезы непролитые в глазах жены. И так ему горько стало, что впору было утопиться.
– Поймала она меня в свои сети, – обреченно произнес царь. – Обещала богатство и жизнь долгую, сулила власть и уважение.
– Так разве не был ты богат, муж мой? – тихо спросила Ружана. – И люди тебя уважали, и Владимир любил как родного брата. И дети родились здоровыми, двое, благословили нас боги. И выросли красавцем и красавицей, ты только погляди на них! Чего же тебе не хватало?
– Ума, – выдохнул Доброгнев. – Ума мне не хватило, чтобы прогнать с порога колдушку.
– Так прогони сейчас! – Ружана шаг к мужу сделала, но тот отступил. – Доброгнев, вся власть в твоих руках, прогони девицу!
– Она из меня все силы выпила, погляди, на кого я похож стал…
Царь руки развел, показывая жене грудь опавшую, ребра торчащие и кожу серую. Не смогла Ружана слез сдержать, принялась утирать их рукавами.
– Это она Елисея сгубила… – прошептал Доброгнев.
Ружана посмотрела на него, ожесточился ее взгляд.
– И ты знал об этом? – строго спросила она.
– Догадываться не так давно стал.
– Вот совесть тебя и заела! Ты почернел весь, исхудал, сразу видно, что на душе у тебя неспокойно! Прогони девицу и запрети ей возвращаться! А Елисей… Всю жизнь будем нести вину за смерть царевича, постараемся хорошо о его людях заботиться. Что ж сожалеть теперь? Сделанного не воротишь.
К огню сын и дочь подошли, заспанные, помятые со сна, но до того красивые, что у Доброгнева дыхание перехватило.
Похожи они были друг на друга, Станислав и Ведана: и темные кудри у них одинаковые, материнские, и глаза голубые, и ростом вышли, и фигурами ладные – все лучшее от родителей взяли. Но надеялся Доброгнев, что сын его умнее отца окажется, что сможет стать царем достойным, не опорочит ни свое имя, ни имя рода Владимира.
– Дети… – Доброгнев протянул к ним руки, Ведана сразу же в объятия отца кинулась. Станислав же внимательно на них посмотрел, приблизился, но ластиться не торопился.
– Что же ты, сын? – голос Доброгнева дрогнул. – Неужто не обнимешь?
– Как удобно ты устроился, отец. Захочешь – утешение на груди матери найдешь, захочешь – в постели у своей грязной…
– Станислав! – Ружана тронула сына за плечо, но тот отшатнулся и зло продолжил:
– …грязной девицы! А теперь, как я погляжу, ты решил вспомнить, что у тебя дети есть. Вот только опоздал ты, батюшка, выросли мы давно.
Станислав говорил так напористо и резко, что Доброгнев сам не заметил, как отступать начал. Ведана из объятий его выскользнула, за спиной брата встала, замерла безмолвной тенью.
