– Вижу я, что вы выросли, – как мог спокойно начал Доброгнев. – И потому надеюсь, что вы поймете меня.
Губы сына презрительно изогнулись. Царю показалось, что Станислав плюнет ему под ноги, но тот сдержался, лишь крепче руку сестры сжал.
– Околдовали меня. Не понимал я, что делал.
– Понимал, – вдруг сказала Ведана. – Понимал, батюшка. Видела я в воде, как ты добро давал Чеславе на то, чтобы она зверем обратилась и на Владимира напала. И кровь его на твоих руках теперь, не отмыться тебе.
Доброгнев тяжело осел на пол, уставился на дочь, которую лелеял с самого рождения.
– Что ты говоришь такое? Как это «видела в воде»?
Станислав задвинул сестру за спину, расправил плечи и сказал:
– Дар у нее – видеть то, что другим недоступно. Ведана все нам рассказала: и о смерти Владимира, и о хвори Елисея, и о том, чем ты с Чеславой занимался.
Ведана взгляд опустила, но перечить брату не спешила. Доброгневу стало трудно дышать, он хватал ртом воздух, но никак не мог восстановить дыхание.
– Ведающая, значит? – только и сумел прохрипеть он. – И имя ты ей неспроста дала?
Жена вздохнула, посмотрела на Доброгнева и ответила:
– Сон ко мне пришел перед самыми родами. Знала я, что дети наши особенными будут.
– Вижу я, что с тобой Чеслава сделала, – сказала Ведана. – Ничего человеческого в твоем облике не осталось. Ты проклят, батюшка, смертная тень за твоей спиной стоит.
– Как же мне исправить все?! – закричал Доброгнев. – Скажи! Я все что угодно сделаю, только дайте мне!..
– Торгуешься? Где это видано, чтобы царь торговался!
Мрак окутал горницу, затрепетали свечи. Станислав собой загородил мать и сестру, а Доброгнев отполз к очагу, оглушенный во сто крат усиленным голосом Чеславы.
Она вошла босая, с распущенными светлыми волосами, неподпоясанная, с глазами, горящими, как угли, на бледном лице. А за спиной ее бесновались причудливые тени: хвостатые, рогатые, они метались по стенам горницы, забирались на потолок и грозили людям когтями.
– Поднимись, Доброгнев! – приказала Чеслава. – Прекрати в ногах у них ползать!
– Убирайся!
Станислав вышел вперед, встал перед колдушкой и кулаки сжал.
– Что ты собираешься сделать, царевич? – притворно-ласково спросила Чеслава. – Неужто…
Он плюнул ей в лицо, схватил за тонкую шею и стал душить.
Взметнулось пламя в очаге, опалило Доброгневу спину. Он вскочил, кинулся было к сыну, но дорогу преградила дочь.
– Не смей мешать ему! – выкрикнула она. – Давно пора избавиться от этой погани!
Чеслава задыхалась в руках Станислава, извивалась всем телом, ногтями царапала его руки, а тот лишь сильнее сжимал ее шею. Глаза колдушки покраснели и стали закатываться, тени вокруг плясали ужасный танец.
Вдруг Чеслава обратилась змеей, упала на пол и поползла прочь. Станислав попытался догнать ее, на хвост наступил, да только не вышло у него остановить колдушку: та извернулась и скрылась в темноте палат.
Черти, что на стенах танцевали, за ней бросились, как вдруг под потолком прогремел ее голос:
– Пожалеешь, царь! И дети твои пожалеют! Попомни мои слова: град твой превратится в пустошь безлюдную, мор заберет твоих людей! На месте палат твоих лишь гниющий могильник останется! А сын твой, посмевший руку на меня поднять, сгинет бесславно! Да будет так!
Все затихло, будто и не было ничего. Мрак рассеялся, огонь свернулся ласковым котом в очаге, свечи перестали трепетать.
Станислав к отцу повернулся, плюнул ему под ноги и сказал:
– И тебе бы лучше за ней последовать!
– Как же он людей без царя оставит? – заступилась за Доброгнева жена.
– Будет у людей царь, – тихо сказала Ведана. – Елисей вернется. Царевич жив, верные сердца его окружают. Они приведут его в Ярилов град и усадят на трон.
– А что же с нами будет? – только и сумел спросить Доброгнев.
– Не ведаю, батюшка.
– Но коль за трон решишь держаться… – начал было Станислав, но царь перебил его:
– Не нужен мне трон! Все, нацарствовался. Уповать буду на доброе сердце царевича, пусть он решает, как со мной быть.
Ружана к Доброгневу приблизилась, робко взяла его за руку. Знал он, что жалости ее недостоин, что любви жены не заслуживает, оттого и заплакал, словно дитя. Горько ему было, больно, а еще больнее оттого, что собственные дети его знать не желали.
– Натворил ты бед, батюшка, – тихо сказала Ведана.
– Отстаивать тебя перед Елисеем мы не станем! – твердо добавил Станислав.
– И не нужно, – откликнулся Доброгнев. – Вы только простить меня попытайтесь. Знаю, что время на это уйдет, но коль боги будут милостивы, я дождусь этого дня.
Брат с сестрой переглянулись, за руки взялись и вышли из горницы. Ружана слезы утерла, сказала тихо:
– Совсем взрослые стали.
– А я и не заметил, – прошептал Доброгнев. – Все упустил…
– Ты теперь жизнью своей доказывать им должен, что не свернешь больше с пути истинного! – горячо сказала жена.
– А тебе? – Доброгнев повернулся к Ружане, обхватил ее лицо ладонями и спросил: – Как мне твое прощение заслужить, родная?
– Делами, муж мой. Меньше болтай, больше делай. Царевичу помоги, когда он вернется. В ноги ему падай, умоляй простить. Правду расскажи. Не лукавь, не пытайся схитрить. Вины твоей во всем случившемся не меньше, чем вины Чеславы.
– Обещаю, родная. – Доброгнев устало кивнул. – Как думаешь, стоит нам опасаться колдушки? Вернется ли она?
– Такие, как она, всегда возвращаются, – с горечью в голосе ответила Ружана.
Первые петухи пропели. Заря за окошком занималась.
Глава 1. Ярина
Не нравилась Ярине изба бабкина, да кто ж, кроме нее, поможет старухе к дедам уйти? Родители наотрез отказались приближаться к больной, только руками махали, когда разговор заходил об этом. Матушка строго-настрого запретила Ярине к бабке захаживать, ведь в деревне давно слухи ходили, что та с чертом дружбу водит. Батюшка лишь плечами пожимал, мол, поступай как знаешь. Вот она и поступила: собрала короб, на спину его закинула и окольными тропками к лесу пошла.
Бабка-то никогда добра не была, от нее не то что сластей, даже похвалы не дождаться, но жаль ее стало Ярине, не понимала она, за что соседи так ненавидели старуху.
Поговаривали, конечно, что скот дох у тех, кто в лицо бабке осмелился что-то плохое сболтнуть. Но разве ж то доказательство? И глаз, говорили, дурной у нее, и язык сучий. Да только Ярина не верила этим россказням, любила старуху, хоть и получала от нее больше затрещин, чем добрых слов.
Изба бабкина стояла поодаль от соседских дворов, у самой кромки леса, в тени разлапистых елей. Забор из веток ей помогала собирать Ярина, а калитку они так и не поставили. Как заболела старуха, ни одна живая душа ее не проведала, а ведь когда хворь кого одолевала или понести женщина не могла, то все шли к бабке Агриппе за настоями да травами.
Ярина шагнула в полумрак избы, поставила корзинку на пол и огляделась: свечи не горели, печь остыла, пахло сыростью и хвоей. Из комнатушки, в которой бабка Агриппа лежала, не доносилось ни звука. Решив проведать старую, Ярина прошла через горницу и заглянула за скрипучую, рассохшуюся дверь.
– Баб? – позвала она. – Ты жива еще?
– Да жива пока, – откликнулась та из темноты. – Хоть свечу зажги, девка, не видно ж ничего!
Ярина вздохнула. Опять ворчит, старая!
– Ты бы поприветливее была, а! – Ярина вернулась в горницу и зажгла огарок свечи огнивом. – Всех отвадила от себя!
– А оно и к лучшему! – выкрикнула из комнатки Агриппа. – Люди – скоты неблагодарные, ты тоже это поймешь, да поздно будет! Помяни мое слово!
В свете свечи скудное убранство избы стало заметнее. В углах поселились пауки, лавки посерели от сырости, пол усеивали пятна, похожие на плесень.
В комнатке, на небрежно сколоченной лежанке Ярина увидела Агриппу – седые волосы были всклокочены, сведенные болезнью руки сжимали тонкое одеяльце. Но взгляд бабки оставался острым, словно нож. Агриппа вся сморщилась, как сушеное яблоко, но глаза были молодыми и ясными.
– Ну, что же ты?
Ярина ногой подвинула табуретку к лежанке и уселась. Свечу поставила на пол, подальше от свисающего края одеяла. От бабки пахло застарелым потом и старостью, а еще – смертью.
– Ишь, какая коза выросла, – со знанием дела отметила Агриппа. – Сколько тебе годков-то уже?
– Так девятнадцать уже, баб.
– И все в девках ходишь?
– А то ж.
– Приглянулся тебе хоть кто-то? Хотя на кого тут смотреть, видят боги, одни дураки в деревне остались. Дураки и ущербные.
– Баб! – возмутилась Ярина. – Будет тебе людей-то обижать.
– Людей… Не помнишь, что ли, как тебя в детстве гоняли?
– Не держу я зла на них. Дети ведь, да и давно это было. Ты лучше…
– Дети! – возмутилась Агриппа. – Как они тебя прозвали, а?
– Баб…
– Как прозвали? Отвечай!
– Пугалом, – выдохнула Ярина. – Довольна теперь?
– А ты все к ним ластишься, как собака побитая. – Агриппа приподнялась на локтях и плюнула на пол.
– Баб! Ну что ты делаешь?!
– Всех, кто не похож на них, они готовы на вилы насадить! Помяни мое слово, я…
Агриппа закашлялась, а Ярина головой покачала и вздохнула.
Ну да, было, дразнили ее в детстве из-за копны рыжих волос и веснушек, да, задирали – но разве это повод на детей злиться всю жизнь? Позже, правда, умнее соседская ребятня не стала. Девчонки постоянно напоминали, что у Ярины ни бровей, ни ресниц на лице не видать из-за того, что они рыжие; мальчишки гулять не звали, нарекли самой некрасивой в деревне. А ей-то что? Давно это все было, почти все обидчики уже семьи завели, кто-то уехал, а кто-то и вовсе помер.
– Дура ты, – выдохнула Агриппа. – Прощаешь всех, зла не держишь…
– А ты? – Ярина разозлилась на бабку. – Из-за твоей злобы тебя одну помирать оставили! Не будь меня, ты бы так и лежала тут, соседи бы ставни заколотили и позабыли о тебе!
– Я бы позабыть им не дала. – Агриппа вдруг захихикала как девчонка. – От меня так просто не избавиться, внучка.
Мурашки поползли по спине Ярины от этих слов. Она поежилась, воздух вокруг стал холодным и неприятным, будто в могиле. Половица где-то скрипнула, а за ней другая – Ярина прислушалась.
– Страшно? – свистящим шепотом спросила Агриппа.
– Вовсе нет, – дрожащим голосом ответила Ярина.
– Разбери-ка ты крышу, дочка. Скоро мое время придет.
– Зачем, баб?
За спиной Ярины скрипнула дверь. Половицы жалобно затрещали, будто на них наступил кто-то тяжелый. Агриппа смотрела поверх плеча Ярины, взгляд ее поразительно ясных глаз был устремлен не на внучку, а на кого-то за ее спиной.
От страха волосы на затылке Ярины зашевелились, мурашки по коже поползли. Хотела бы она обернуться, да не могла – тело будто окаменело. Агриппа кивнула невидимому гостю – и воздух тут же потеплел, огонь свечи стал ярче, тени расползлись по углам.
– Разбери крышу, – повторила старуха. – Скоро за мной придут.
