– На кого ты Ведану оставляешь? Молодая она, незамужняя…
– На брата. – Матушка выпрямилась и посмотрела на него. – Разве кто-то, кроме тебя, сумеет ее защитить? Разве доверишь сестру человеку чужому? Разве позволишь кому-то честь ее опорочить?
– Нет, – нехотя ответил Станислав.
– После Доброгнева ты старший в семье, потому и оставляю Ведану с тобой. Можно ее замуж выдать, да только муж – это ведь почти незнакомец, не будет спокойно мое сердце, если против воли дочь кому-то отдам.
– А тебя по твоей воле отдали?
Матушка задумалась, присела на край постели. Станислав все в дверях стоял, плечом на стену опираясь.
– Не знаю, сын, давно это было, – наконец ответила она. – Был твой отец хорош собой, статен, богат, в царские палаты вхож. Могли разве мои родители отказать такому жениху?
– Так ты не сразу полюбила его?
– Не сразу, – призналась матушка. – Сперва казался он мне смурным, неприступным, я все больше молчала в его присутствии, боялась разозлить. Потом поняла, что колотить он меня не станет, стало спокойнее.
– Пусть бы только попробовал, – прорычал Станислав.
– Не такой уж он дурной человек, как ты думаешь.
– Много ли ума надо, чтобы жену не колотить!
– Сам знаешь, людям, обладающим властью, что угодно взбрести в голову может.
– Например, с колдушкой постель делить.
Холодным стал взгляд матери, вздохнула она, головой покачала:
– Не можешь ты просто забыть об этом, да?
– У меня не такая короткая память, как у тебя, – огрызнулся Станислав.
– Вот женишься, поймешь, что когда жена…
– Коль женюсь, никогда не посмотрю на другую женщину! – взвился он. – Такую рану любимой нанести может только скотина последняя!
– Скотом отца родного назвал? И не стыдно тебе?
– Ни капли.
– Молод ты, горяч, веришь еще, что любовь – чувство вечное, но не так это, сын, – с печалью в голосе сказала матушка. – Вокруг красавицы будут только множиться, а жена твоя увядать станет с каждым прожитым годом. А коль родит, и того быстрее. Проходит любовь, Станислав, век ее короток.
– Не за лицо красивое жену любить надо! Красавиц полно, выйди на улицу, погляди! В Яриловом граде девицы одна другой краше, но разве повод это доверие предавать? Что ж мы, животные, чтобы ложиться с каждой?
Поднявшись, матушка приблизилась к Станиславу, обхватила его лицо ладонями и тихо сказала:
– Таких красивых сердец, как твое, никогда я не видела. Сбереги это пламя, сынок, не трать его на пустые склоки. Что сделано, то сделано. Да, предал меня Доброгнев, но обида долгая душу уродует. Прощаю я его, искренне, и ты прости.
– Не стану, – буркнул Станислав.
– Тогда хотя бы на меня не гневись.
– Люблю я тебя, матушка, и болит у меня в груди, когда вижу, как ты этому…
– Станислав, – мягко перебила она.
– …как ты Доброгневу все с рук спускаешь.
– Околдовала его девица, сам ведь видел, темным путем она шла. – Матушка обняла Станислава, положила голову ему на грудь. – Не может человек сопротивляться заговорам и силе неведомой, вот и попался твой батюшка на крючок.
Спорить можно было бесконечно – не слышала его матушка, отказывалась внимать доводам разума. Либо и впрямь так Доброгнева любила, либо смирилась со своей судьбой и решила просто ей не противиться.
– Праздник будет, – сказал Станислав, – в честь нового царя.
– Людям не помешает от горестей отвлечься, что правда, то правда, – откликнулась матушка.
– Правильно ли это? Пока народ от хвори страдает, мы им плясать предлагаем.
– Всегда были хвори, всегда были смерти, так что ж теперь жизнь на потом отложить? Пусть поедят вволю, пусть попляшут да меду выпьют. Думаю, Елисей на угощения не поскупится.
Станислав пожал плечами: его-то дело маленькое – выйти из палат и сестру оберегать, а все остальное отныне новый царь решать будет.
– Видал, как Елисей на Ведану смотрит? – вдруг спросила матушка.
– Видал.
– Как думаешь, дрогнет сердце твоей сестры?
– Может, и дрогнет. Елисей собой хорош, юн и добр, да только Ведана больше внимания слепому мальчишке уделила, чем ему.
– Сердобольная она, – вздохнула матушка. – Ты присмотри за ней, хорошо?
– Хорошо. А вы когда в путь отправитесь?
– После праздника. Не хочет твой отец задерживаться в Яриловом граде и царю глаза мозолить.
Станислав спорить не стал, распрощался с матушкой, прошел по гулким переходам и выбрался на улицу. Солнце светило, но он этого не видел – его самого словно окутала пелена. Пахло кострами, суетились слуги – готовились к празднику. Весь двор у царских палат заставили столами, из погребов выкатывали бочки.
Выйдя из царской крепости, Станислав спустился в город. Люди по привычке кланялись ему, а он кивал в ответ, пытался улыбаться. Все потеряла его семья: и уважение, и положение – благодаря Доброгневу и его страсти к проклятой Чеславе.
Не говорил об этом Станислав отцу, но черноглазая змея и к нему приходила, едва ему восемнадцать исполнилось. Все ластилась, словно кошка, вопросы задавала разные. Позволяла себе на постели его лежать, улыбаться призывно, да только Станислава не радовало это внимание, а доводило до тошноты. Выгонял он колдушку, а сам мучился до утра. Мало ей было, проклятой, Доброгнева, хотела и сына его в свои сети поймать, но отвадили ее боги, защитили Станислава от глаза дурного и колдовского слова.
В толпе Станислав увидел знакомые лица – по улице шли друзья молодого царя, которые его из плена колдушки вызволили. Один из них смурной да черноволосый, второй явно дурачком прикидывался. Глаза у него добрые-добрые, но Станислав успел заметить, что ум в них светился острый.
Они его не узнали, мимо прошли. Видать, поручил им что-то царь иль сами прогуляться по столице решили. Судя по их лицам, нечасто им доводилось в больших городах бывать.
Станислав дальше пошел, через площадь, мимо резных идолов, мимо общих бань, туда, куда влекло его сердце. Он не сказал матушке, что давно влюблен в одну девушку, да такую, от одной мысли о которой у Станислава голова кружиться начинала.
Малушу он встретил случайно, когда гулял по городу. Она с подругами была, Станислав один, как всегда. Одна из девиц его узнала, кланяться начала, остальные за ней повторяли, а Малуша стояла столбом и таращилась на него глазами ясными, как небесная высь. На душе у Станислава неспокойно стало, смотрел он на нее в ответ, взгляда отвести не мог. Потом заметил и косу русую, и фигурку ладную, но прежде всего поразили его ее глаза.
Узнал он, где дом ее стоит, да стал мимо ходить, надеялся, что выйдет девушка на порог, но той все не было. Батюшку ее видел, матушку, сестер младших и брата, а Малушу долго ждать пришлось – как узнал потом, болела она. Зато когда здоровье ее поправилось, еще красивее стала. Хотя, думалось Станиславу, красивее просто некуда.
Хитростью столкнулся он с ней в переулочке, выбил из ее рук корзинку, а как яблоки по земле покатились, собирать их принялся. Вышло так, что пальцы их соприкоснулись, Малуша зарделась сразу, но руки не отдернула. С тех пор они встречались на окраине города, где не было любопытных глаз. Там и узнал Станислав, что назвали ее родители Младой, а Малушей ласково кликали.
– Тогда и я тебя так звать стану, – сказал он в тот вечер.
– Зови, коль намерения твои тверды, – отвечала Малуша, прикрывая улыбку пухлой ладошкой.
Она сразу поняла, что Станислав их встречу подстроил. Позже оказалось, что Малуша наблюдала за ним из окна, когда он кружил у ее дома. Неловко было Станиславу, но чего уж стесняться, когда сердце огнем горит? И Малушино сердце тоже горело.
Станислав обошел крайний двор и нырнул в густой сад. Сразу увидел белевший впереди сарафан, шагу прибавил, обхватил Малушу сзади и прижал к груди. И так ему хорошо стало, спокойно, все переживания отступили.
– Будет, будет! – рассмеялась Малуша. – А коль не я бы это оказалась?
– Тебя узнаю даже в темноте, – горячо ответил Станислав.
– Что новый царь решил? – обеспокоенно спросила она. – Не стал гнать тебя из столицы?
– Не стал. Только Доброгнева прочь отправил, но оно и к лучшему.
– Зол ты на батюшку. – Малуша на носочки встала, прижала к щеке Станислава ладошку. – А у меня есть вести добрые.
– Неужто? Какие?
– Матушка и батюшка к бабушке уехали, вернуться нескоро обещали. И малышню с собой забрали.
– И что ж ты, одна совсем? И не страшно тебе?
– Страшно, конечно, – хихикнула Малуша. – Останешься со мной? Чтобы защитить вдруг что.
Станислав не знал, от чего защищать ее придется, но с готовностью кивнул. Кто бы ни напал на нее, кто бы испугать ни пытался – что угодно сделает, лишь бы любимая была в безопасности.
Они дождались, пока стемнеет окончательно, и пробрались к дому. Пришлось скрываться, чтобы соседи чего не подумали да родителям Малушиным не рассказали.
Бывать в доме любимой Станиславу еще не доводилось, и в уютной горнице он почувствовал себя чужим. Красиво в ней было, чисто и уютно, но просто, совсем не так, как в царских палатах. Здесь даже пахло иначе и дышалось легче.
– Красиво у вас, – сказал он, неловко присаживаясь на табурет у стола.
– Матушка расстаралась, – не без гордости ответила Малуша. – У батюшки я настойку нашла, малиновая, умереть можно, какая вкусная! Будешь?
Станислав удивился, но кивнул. Очень уж хотелось ему на Малушу посмотреть да представить, что это их дом, что живут они вместе и не нужно им скрываться от глаз посторонних.
Пока он смотрел по сторонам, Малуша поставила на стол соленья, кружки, мед и ту самую настойку в пыльном бутыле, а рядом деревянную стопку. Станислав открыл бутыль, понюхал и тут же отпрянул.
– Крепко! – выдохнул он.
– Такой ты смешной! – хихикнула Малуша. – Она сладкая как мед.
– Ты что ж, пила?
– Батюшка на поминки дедовы наливал, – призналась Малуша.
– Что ж… Хорошо, давай попробую.
Налив настойку в стопку, Станислав еще раз понюхал ее и едва не скривился. Ничего крепкого он отродясь не пил, даже от пива и медовухи старался держаться подальше, но раз Малуша просит… Почему бы и нет?
Одним глотком Станислав опустошил стопку, громко выдохнул и почувствовал, как жидкое пламя разливается по хребту.
– Ну, как тебе? – Малуша оперлась локотками на стол и заглянула ему в глаза.
– Горько… А теперь сладко, – удивленно пробормотал Станислав. – И правда малина!
Рассмеялся, и вдруг так хорошо ему стало! Легко, тепло в груди, еще и щеки зарумянились.
– Ты бери, бери соленья! – захлопотала Малуша. – Не стесняйся!
Долго они за столом просидели: уже и звезды в небе появились, и месяц поднялся. Станислав ел, пил настойку и с каждой стопкой все свободнее себя чувствовал. И стало ему казаться, что так жить правильно: честным трудом зарабатывать, дом содержать в порядке, жену любить, а там и детей завести.
– Поздно уже, – вдруг спохватилась Малуша. – Тебя матушка искать не станет?
– Взрослый я уже, – отмахнулся Станислав. – Что хочу, то и делаю.
Проснулось в нем желание похулиганить, захотелось прямо сейчас встать, вернуться в крепость и все отцу высказать. А может, и подраться с ним!
Станислав не заметил, как Малуша с табурета соскользнула, ближе подошла, за руки взяла его. Как завороженный встал и за ней пошел, увлекаемый блеском ее глаз. Смотрел только на лицо любимой, на щеки горящие, на полные губы, оторваться не мог.
Когда она толкнула его на постель, не сопротивлялся, разлегся вальяжно и спросил:
– Здесь я спать буду?
– Коль захочешь.
Станислав не ожидал, что Малуша подол приподнимет и на колени ему сядет, полными бедрами сожмет его и вперед подастся, да так, что носы их коснутся друг друга.
– Ты что делаешь? – пробормотал он, стараясь не выдать своего смущения.
– Люблю я тебя, – прошептала Малуша. – И твоею быть хочу!
– Руки я твоей не просил еще, батюшка твой…
– Нет здесь ни батюшки, ни матушки, только мы с тобой. Я доверяю тебе как себе, точно знаю, что ты от меня не отвернешься. Так чего нам ждать?
Руки сами собой на ее округлых бедрах оказались, губы прильнули к губам. Сам не понимал Станислав, что делает, но старался как мог.
Малуша отстранилась, помогла ему сарафан с себя снять, и увидел Станислав то, что от чужих глаз скрыто было. Обомлел, глазел, должно быть, долго, потому что Малуша вдруг стыдливо прикрылась и опустила голову.
– Что же ты? – взволнованно спросил Станислав.
