9
Несколько раз Паула и Свен переходили на крик. Потом они затихли, и мне показалось, что ссора закончилась. Но вскоре она разгорелась опять. Мне вспомнились давние и мучительные размолвки с женой. Мы ругались до изнеможения, но изнеможение не умиротворяло нас, а только давало передышку, чтобы ссора могла возобновиться с прежней силой.
Я встал, натянул брюки и свитер, пошел на цыпочках по скрипучим половицам. Тихонько приоткрыв дверь, я выскользнул в коридор, закрыл за собой дверь. Прокрался к спальне.
– Сколько можно повторять? Мне в голову не приходило, что ты можешь так взбелениться. – Свен чеканил каждое слово.
– Почему ты мне ничего не рассказал?
– Таковы правила игры. Об этом не болтают.
– Это их правила, не наши. Мы же договорились обо всем рассказывать друг другу, а им сказать, что у нас нет секретов друг от друга.
– Тогда казалось, что нам не придется играть в их игры. А когда я в это дело ввязался, наша договоренность утратила силу.
– Ты не имел права ввязываться без разговора со мной, без моего согласия. В нашей договоренности не было условий, которыми ты мог распоряжаться по собственному усмотрению.
– Разве ты дала бы согласие?
– Нет, сколько бы ты ни спрашивал, я…
– А я спрашиваю не затем, чтобы получить твое согласие задним числом. Просто пойми, что я не мог рассчитывать на тебя, только на себя самого. Я должен был.
– Ничего ты не был должен. Даже не заикайся об этом. Ты сам хотел. И я битый час прошу тебя сказать наконец почему.
– Прекрати говорить так, будто это делалось ради моего собственного удовольствия. Я сделал это ради тебя.
– Ради меня? Помимо моей воли? За моей спиной? Да кто дал тебе право…
– Знаю, у меня нет права решать за тебя, что для тебя хорошо, а что плохо. Но пойми своей головой, у меня есть обязанность думать о ребенке. Ему нужна не героиня и не мученица, а мать. Я только старался сохранить ему мать.
– И поэтому предал все, что важно для меня? Что было важно для нас? Ты все это опошлил и испоганил.
Похоже, подобные слова произносились не впервые. Голоса казались усталыми, он говорил с обессилевшей рассудительностью, она безнадежно пыталась убедить, как ужасно его предательство. Мне не хотелось слушать их дальше. Я повернулся, чтобы уйти, но тут Свен распахнул дверь.
– Шпионишь? Шпик сразу замечает, когда за ним шпионят. Да, Паула, я был шпиком. А теперь это знает и наш приятель, охочий до замочных скважин. Добро пожаловать на судилище.
С ироническим поклоном он сделал рукой приглашающий жест. Я вошел в спальню, он затворил за мной дверь и встал у порога, словно сторожа выход от меня или Паулы. Она стояла у окна, повернувшись к нам спиной.
Я прошел в спальню, не зная, куда мне деться. Сесть не решился, остановился между Паулой и Свеном.
– Юлия пришла ко мне, потому что не могла спать из-за вашей ссоры. А потом я и сам не мог заснуть, слышал голоса.
– И решил поинтересоваться? Из чистого любопытства? Из властолюбия? Ведь знание – сила, а если все знаешь о друзьях, то получаешь над ними власть. А может, ты движим дружеским участием? Хочешь помочь друзьям в трудную минуту, для чего и пристроился к замочной скважине?
– Я не знал, в чем дело, не решился постучать или спросить. Собрался уйти.
– Уйти? Точнее, тихонько улизнуть, чтобы мы не заметили, что ты подслушивал. – Свен откровенно хамил, тыча в меня пальцем, будто подчеркивая каждое оскорбление.
– Свен, прекрати. – Паула одернула его, не оборачиваясь. Я разглядел ее лицо в оконном отражении. – Его ты тоже предал, как и всех остальных.
– А вот это уже лишнее.
– Они так или иначе все узнают.
– От тебя?
Она обернулась:
– Нет, Свен, не от меня. На будущей неделе Хельга идет на прием в ведомство Гаука, а ты знаешь, какой у нее длинный язык.
– Хельга – сплетница, никто не принимает ее всерьез.
– Очнись, Свен. Ты теряешь все – работу, друзей, жену. А когда-нибудь и Юлия захочет узнать правду, что ты тогда ей скажешь?
Свен умолк. Вытаращив глаза и открыв рот, он глядел на Паулу, и вид у него был глупый, недоумевающий, беспомощный.
– Почему ты хочешь уйти? Разве я обманул тебя? Сегодня даже супружеская измена не считается катастрофой. Тейсены со своими изменами справились, а мы… Я никогда не обманывал тебя, я бы просто не смог. Я всегда любил только тебя, Паула, и всегда буду любить только тебя.
– Знаю. – Она подошла к двери. – Пусти. Я хочу кое-что принести, чтобы показать тебе.
Он схватил ее за руку:
– Ты вернешься?
– Я же сказала.
10
Он взглянул на меня, по-детски пухлощекий, как во время нашей первой встречи, сделал рукой знакомый жест тщетного сожаления.
– Довольно тупиковая ситуация, а? Может, есть идея?
– Нет. – Я пожал плечами. Следовало бы обнять его, чтобы успокоить, но я не смог.
– Может, лучше тебе все рассказать… До того, как ты услышишь об этом от Хельги или прочтешь… Собственно, особенно рассказывать нечего… – Он сделал над собою усилие. – Я немножко хвалился тобою перед госбезопасностью. Говорил, что когда-нибудь ты займешь важный пост, а тогда я смогу получать от тебя интересную информацию. Собственно, я ничего о тебе и не рассказывал, просто обнадежил, дескать, не сейчас, а позднее, может, что-нибудь выйдет…
– Либо помолчи, либо говори правду. – Паула вновь появилась в дверях.
– Правду?.. Хорошо, я сказал, что политическая система ФРГ его разочаровала и что, может, мне удастся уговорить его работать на нас. Что из-за своих политических разочарований он ищет новые ориентиры и ценности, чтобы отстаивать их. – Свен перевел взгляд с Паулы на меня. – Мне очень жаль, очень. Мне казалось, что это никому не повредит, а пользу принесет многим – тебе самому, Пауле, а вместе с Паулой и Юлии, и мне. Я тебя не предавал. Никого не предавал. Я только…
Паула протянула ему ворох бумаг:
– Читай!
Опустив руку с бумагами, он переводил глаза то на нее, то на меня. Он искал какие-то слова, будто могли найтись такие, которые избавили бы его от чтения этих бумаг. Будто тогда сокрытая в них правда так и осталась бы сокрытой. Но таких слов не нашлось, и, тяжело вздохнув, он начал читать.
– Ты говорил с ним о нашей личной жизни. Погоди, сейчас будут интимные подробности. Он мог узнать их только от тебя.
Она снова встала у окна, скрестив руки и глядя прямо в лицо Свену.
Он продолжал читать. Потом опустил лист.
– Он был не так уж плох. Как-никак мы сотрудничали. Не то чтобы были товарищами по работе, но все-таки вроде этого, а ведь товарищи по работе разговаривают о женах, о женщинах. А главное, Паула, я же не сказал о тебе ничего дурного. Просто немножко хвастал тобой.
– Ты рассказывал этой твари из госбезопасности, как я веду себя в постели. Ты предавал нас, предавал нас – и себя, и меня. Ведь разговаривал ты не с другом, не с коллегой, а с одним из этих. Ты хвастал мной, хвастал тем, как я хороша в постели, чтобы сказать, что, вообще-то, дескать, я существо безобидное, только немножко чересчур напичкана гуманистическими идеалами и направлена церковью по ложному пути. Мол, не воспринимайте всерьез того, что она говорит на собраниях. Мол, она слишком легко поддается чужому влиянию, поэтому ее втягивают в неблаговидные дела. Этим ты подставил Хайнца. Ты сделал из него манипулятора и главаря, который…
– Только чтобы спасти тебя. Только ради того, чтобы тебя не… После всего, что случилось, им нужен был кто-то, и, если бы не Хайнц, взяли бы, наверное, тебя. А Хайнца через несколько месяцев выпихнули на Запад, больше ничего страшного с ним не произошло.
– Ты ничего не понял. – Ее трясло от волнения. – Ты не меня спасал, не такую меня, какая я на самом деле, а такую, какая подходит им. Безобидная женщина, хороша в постели, а остальное не стоит принимать всерьез. Вот какой ты меня спасал, а какая я на самом деле, тебе было совершенно безразлично. Хотя за то, что для меня важно, я готова на арест, но не предам этого, а что касается моей дочери, то пусть лучше ее мать сидит в Бауцене, чем станет предательницей, – и на все это у меня есть право, это моя жизнь, моя вера, я мать своей дочери. А ты у меня все отнял, вероломно, подло, трусливо. И не говори, что ради любви. Это не любовь.
– Но… – Побледнев, Свен в полной растерянности уставился на нее.
– Нет, не любовь. Что бы это ни было, я этого не хочу. И не говори, будто даже супружеская измена – не катастрофа. Ты не просто разок обманул меня. Ты у меня землю выбил из-под ног. Всю нашу жизнь разрушил. Я уйду. С тобой не останусь.
Свен оторвался от стены. Нетвердым шагом двинулся к двери, открыл ее, вышел в коридор. Было слышно, как открылась дверь ванной. Его тошнило.
11
Когда он закрылся в ванной и пустил воду, мы с Паулой переглянулись.
– Что там вышло с Хайнцем? – Вообще-то, мне хотелось спросить о другом.
– Мы устроили с ним вместе пацифистскую акцию на Александрплац. У часов, которые показывают время по всему миру. Это было первого января восемьдесят восьмого года, и мы прикрепили таблички, которые указывали, в каких регионах мира за истекший год шли вооруженные конфликты или гражданские войны, а также количество жертв. Они, естественно, сочли это провокацией. Разве можно, дескать, валить в одну кучу освободительные войны угнетенных народов и захватнические войны империалистов. Будто война от этого перестает быть войной. Нас арестовали, меня трое суток допрашивали, вынесли предупреждение и отпустили, а Хайнц отсидел семь месяцев, потом его выслали. Благодаря Свену мой поступок сочли просто глупой выходкой, а Хайнца обвинили в подрывной деятельности, агитации и пропаганде, которую он вел в церкви по наущению западных подстрекателей. При этом мы работали вместе несколько лет, он делал то же самое, что и я, не больше и не меньше.
– Хайнц об этом знает?
– У нас больше не было контактов. Он не давал знать о себе с Запада, даже после объединения. Возможно, думает, что я выдала его тогда, чтобы спасти собственную шкуру.
– Свен сообщал обо всем, что знал, в госбезопасность?
Она кивнула:
– И разговаривал со своим опекуном, будто со старым приятелем, о себе, обо мне, о Юлии.
– Когда это началось?
– Когда вы познакомились. Летом или осенью восемьдесят шестого.
– Ему платили?
– Подкидывали по паре сотен марок. Я иногда удивлялась, когда он приносил нам с Юлией подарки, но вопросов не задавала. Нет, корыстным он не был. Да и кто был корыстным в ГДР?
– Ты ни о чем не догадывалась?
– Потому что советовала держаться подальше от моих политических дел? – Она пожала плечами. – Не знаю. Пожалуй, нет. Знаю только, что не хотела догадываться.
– Паула?
– Да? – Она улыбнулась, устало и печально, будто уже знала дальнейший ход разговора и то, что ему суждено кончиться ничем.
– Почему ты решила переспать со мной?
Она не ответила.
– Паула!
Вздохнув, она отвернулась. Я вновь увидел ее лицо в оконном отражении.
– Ты сделала это, потому что он обманул тебя, а ты решила посмотреть, не удастся ли тебе помириться с ним, если ты ему изменишь и тоже будешь виновата?
Она ничего не сказала, не кивнула, а разглядеть выражение ее лица в окне я не сумел.
– Или ты хотела, чтобы я чувствовал себя виноватым перед Свеном и не упрекал его за предательство?
Она опять промолчала.
– Паула, скажи хоть что-нибудь. Ведь дело было не во мне, так? Дело было в тебе, ты хотела, чтобы я тебя утешил? Только ты не дала мне времени. – Я ждал. Ждал, что она скажет что-нибудь обо мне, пусть не о любви, хотя бы о том, что доверялась мне, нуждалась в моей близости.
Она продолжала молчать.
– Значит, дело только в тебе и Свене. Тогда признайся себе в этом и оставайся с ним. Чудовищно это или чудесно, но он предал тебя, а ты все равно его любишь.
Я подождал, решил уже, что она вновь отмолчится. Но она вдруг спросила у своего отражения:
– Разве можно любить того, кого презираешь?
– Почему он стал осведомителем?
– Он сам им предложил. За меня боялся. Давно боялся, а особенно после моего первого ареста в восемьдесят пятом году. Когда познакомился с тобой, понадеялся, что сможет давать информацию о тебе взамен на их снисходительное отношение ко мне. Только о тебе нечего было сообщать, – она улыбнулась, – пришлось кое-что самому придумывать, а потом он уж совсем оказался у них в руках.
Вдруг я заметил в спальне Свена. Я не слышал, как он вошел. Наверное, он нарочно двигался бесшумно. Интересно, давно ли он стоит здесь и слушает?
Паула резко обернулась.
– Продолжаешь? Крадешься, подслушиваешь. Если хочешь узнать что-нибудь, спроси меня. Только никогда больше не подкрадывайся, никогда… – Неожиданно крик ее оборвался. Паула махнула рукой. – Делай что хочешь. – Она шагнула к двери.
– Паула, не уходи, пожалуйста. Я не подкрадывался. Просто не хотел шуметь, чтобы не разбудить Юлию. А потом я подумал, что если буду знать, о чем вы говорили, то соображу, что мне надо еще вам сказать. Только я не подслушивал.
Они стояли лицом к лицу. Он с сожалением поднял руки, с сожалением опустил. На глазах у него были слезы, и в голосе слышались слезы.
