Анастасия Градцева "Плохиш. Ставка на любовь"

– От тебя? Ничего, – скалится он. – А что?

– А зачем тогда сел сюда? – хмуро спрашиваю я.

– Захотел и сел. – Насмешливые темные глаза внимательно следят за мной. – Места вроде общие, Блошка, не? Или надо было у тебя вначале письменное разрешение получить?

– Письменное? – фыркаю я. – А что, ты разве грамоте обучен?

– Ну контракты же я как-то читаю, – ослепительно улыбается Бессонов.

– А разве это не делают за тебя специально обученные люди? – саркастично спрашиваю я и тут же злюсь на себя, что не смогла промолчать.

Не знаю, что происходит, но когда рядом со мной оказывается этот тупоголовый смазливый спортсмен, яд из меня просто льется, и не получается оставаться спокойной. Честное слово, меня в жизни так никто не бесил, как он!

Но на мое замечание про специально обученных людей Бессонов лишь презрительно вздергивает одну бровь, потом снова оглядывает меня и тянет:

– А что, Блошка, завидуешь?

Я не успеваю ничего ответить, потому что звенит звонок и тут же в класс заходит наша математичка Анна Геннадьевна. Бессонов остаётся сидеть рядом со мной.

Математичка видит его и поджимает губы, явно замечая, что перед ним на парте нет ничего: ни ручки, ни тетради, ни сборника заданий ЕГЭ. Но она никак это не комментирует, просто идет к своему столу, сухо здоровается и начинает вести урок.

Сначала мы пишем проверочную работу. Мы – пишем, а Бессонов лениво тыкает что-то в своем телефоне. Потом сдаем листочки, и Анна Геннадьевна разбирает с нами шестнадцатое задание из ЕГЭ. Мы решаем примеры у доски, а Бессонов по-прежнему сидит, уткнувшись в мобильник. В одном ухе у него наушник, а на экране идет какой-то матч: маленькие фигурки бегают по зеленому полю с мячом.

У него мозг только на футбол заточен?! Он вообще ничего другого не воспринимает?

– Блохина, – раздается четкий голос математички. – К доске. Тебе второй пример.

Пф, это нетрудно!

Я, пачкая мелом пальцы, быстро расписываю по шагам, как надо найти значение выражения. И Анна Геннадьевна кивает.

– Все верно, садись.

Она ничего не говорит про оценку, но я рассчитываю на пятерку. И именно поэтому после звонка, когда я беру журнал, чтобы отнести его на другой урок, я тут же раскрываю его на странице с алгеброй и вижу…

И вижу, что напротив моей фамилии сегодня пустая клеточка. А напротив фамилии Бессонова, который в списке прямо передо мной, нарисована аккуратная пятерка.

– Анна Геннадьевна, – громко говорю я. – Вы ошиблись.

Шумевший класс, который уже почти собрал вещи, с любопытством замирает. Всегда ведь прикольно, когда кто-то начинает разборки с учителем.

– И в чем же я ошиблась, Блохина? – ледяным тоном спрашивает математичка.

– Вы мою оценку за ответ у доски поставили Бессонову.

– Я не оценивала сегодня ваши ответы у доски, – отрезает она. – Все, Блохина, свободна.

От жуткой несправедливости у меня даже горло перехватывает. Но я быстро с этим справляюсь.

– Тогда, – Мой голос сначала запинается, но потом становится громче. – Тогда откуда у Бессонова пятерка?! Он же ничего сегодня не делал! У него даже тетради с собой не было!

– Блохина… – угрожающе начинает Анна Геннадьевна, но я не даю ей договорить.

У меня все клокочет внутри, и молчать просто не получается.

– Вы ставите ему оценки только за то, что он хорошо играет в этот идиотский футбол?! Но это ведь нечестно!

– Идиотский? – вдруг холодно переспрашивает Бессонов и в одно движение оказывается рядом со мной, возвышаясь минимум на голову. – Откуда столько самомнения, чтобы называть идиотской игру, в которую играет двести пятьдесят миллионов человек во всем мире? Думаешь, ты умнее их, потому что посчитала два плюс два и получила правильный ответ?

Я от неожиданности теряюсь и не понимаю, что ему ответить.

Особенно когда остальные ребята в классе начинают орать «Так ее! Правильно, Бес!»

– Замолчали! – прикрикивает на них Анна Геннадьевна. – Блохина, дай мне обратно журнал. Быстрее, ну.

Я, ничего не понимая, несу ей обратно журнал. Математичка открывает его прямо при мне и рисует напротив моей фамилии двойку.

Я ошарашенно смотрю на эту оценку. У меня ни разу в жизни не было двойки. Ни разу!

– За что? – беспомощно выдыхаю я.

– За наглость и хамство.

– Но это же за поведение, их не выставляют в журнал, – беспомощно бормочу я.

Анна Геннадьевна недрогнувшей рукой выводит мне вторую двойку. В пустой клеточке предыдущего урока.

– Достаточно? – спрашивает она саркастично. – Или еще будешь спорить?

Я вздрагиваю, с трудом сдерживая жгучие слезы обиды, подкатившие к ресницам. Мои щеки горят от унижения.

– Буду, – с трудом выдавливаю я из себя. – Потому что это нечестно. Бессонов…

– Занимайся собой, а не чужими оценками, – обрывает меня математичка и встает. А потом ехидно добавляет: – Зависть никого не красит, Блохина.

С этими словами она берет свои вещи и выходит из кабинета, а вслед за ней расходятся и ребята. Представление окончено: больше тут смотреть не на что.

Я остаюсь последняя в классе и медленно собираю вещи в сумку, стараясь размеренно дышать, чтобы успокоиться. Почему-то в кабинет не заходит новый класс, видимо, здесь нет следующего урока, и поэтому меня никто не трогает и я могу прийти в себя. Постепенно сердце перестает колотиться как бешеное, непролившиеся слезы высыхают, и я уже готова идти на четвёртый урок, но внезапно распахивается дверь кабинета.

– Ты еще тут, Блошка? – слышу я насмешливый голос Бессонова.

– Тебе какое дело? – огрызаюсь я, надеясь, что по моему лицу незаметно, что я только что чуть не разревелась.

– Просто стало интересно, что ты тут так долго делаешь, – тянет он, делает шаг в кабинет и захлопывает за собой дверь. – Страдаешь от того, что не получилось восстановить справедливость во всем мире? Или мучаешься от зависти к чужим заслугам?

Какой же он мерзкий.

Ненавижу его!

– А ты зачем пришел? Позлорадствовать? – хмуро спрашиваю я. – Вперед, можешь хоть описаться от счастья, что из-за тебя у меня теперь две двойки стоят.

– Двойки? – вскидывает он бровь. – Поздравляю. А при чем тут я?

– Потому что мне их только что поставили! По математике! Не делай вид, что ты не знаешь!

– С чего бы? Я понятия не имел, что там тебе эта старая корова нарисовала, – равнодушно бросает Бессонов. – Все претензии к ней. И двойка, Блошка, это не конец света. Это не вылет из группы, не пенальти, не красная карточка – это просто тупая цифра на тупой бумажке, которая не значит ничего.

– Дл тебя не значит! А для меня – да!

– Как же скучно ты живешь, Блошка, – презрительно фыркает Бессонов.

Я хочу ему ответить, но тут вдруг звенит звонок.

Черт, это же на урок уже! Получается, на русский я опоздала!

Я быстро хватаю сумку и иду к дверям, но на моем пути все еще стоит Бессонов, загораживая проход своими широкими плечами. Сдвинуть его с места все равно что сдвинуть тяжелый шкаф – может, и реально, но не в моей весовой категории.

– Пропусти! – требую я.

– А если не пропущу? – На его губах возникает коварная усмешка, и я опять против воли смотрю на ямочку на его щеке. – Прикольно же будет, если староста и отличница прогуляет урок. Неужели тебе никогда этого не хотелось?

– Я – не ты! – чеканю я. – Это ты инфантильный и безответственный, а я к учебе отношусь как к работе, как к своему будущему, ясно тебе?

Красивое лицо Бессонова презрительно кривится.

– Вот смотрю я на тебя, Блошка, и думаю…

– Думаешь? – язвительно перебиваю я. – А разве вам тренер не запрещает думать?!

– Думаю, с чего вдруг такое самомнение на ровном месте? – продолжает он, не отвечая на мою провокацию.

– А у тебя?

– Ты не путай, – холодно улыбается Бессонов. – Я знаю, в чем я лучший. И так думаю не только я. А ты? Учишься на пятерки в какой-то занюханной школе провинциального городка, носишься со своей должностью старосты, требуешь, чтобы тебя все в задницу за это целовали – и это типа твои достижения? Ты поэтому и цепляешься так ко мне? Бесит, что кто-то тебя, такую королеву, в чем-то превосходит!

Я просто дар речи теряю от его наглости.

Он вообще слышит, какую чушь он несет?! Я цепляюсь?! Это он мне прохода не дает! А еще смеет обвинять меня в зависти к нему. Да было бы чему завидовать!

– В чем ты меня превосходишь? – яростно спрашиваю я и воинственно вскидываю подбородок, чтобы заглянуть прямо в эти бесстыжие темные глаза. – В том, что можешь мячиком в ворота попасть? Так этим только дети в детском садике хвастаются. Без своего футбола ты ноль без палочки. Тебе учителя даже по самым простым предметам оценки рисуют, потому что сам ты ничего решить не в состоянии.

– Мне кажется, Блошка, или ты меня сейчас назвала тупым? – опасно прищуривается он и делает шаг ко мне.

На его лице уже нет никакой насмешки, а выражение темных глаз злое и серьезное, как сегодня, когда я сказала, что его футбол – идиотская игра.

Кажется, у меня получилось задеть самого Беса. Вот только вместо радости я ощущаю страх, а по позвоночнику прокатывается какое-то неминуемое предчувствие опасности, как когда ночью идешь одна по безлюдной улице.

Я машинально отступаю, сглатываю враз пересохшим горлом и, собрав последние остатки смелости, выговариваю:

– Знаешь, удары по голове бесследно не проходят, а теперь подумай, сколько раз тебе по голове мячом прилетало. Даже если там и были какие-то мозги, они…

Я не успеваю договорить, потому что Бессонов резко делает шаг и прижимает меня к стене рядом с доской.

– Отойди! – я пытаюсь его ударить, но он легко перехватывает мои руки и стискивает запястья. Его сила и напор пугают.

– Отпусти! – вскрикиваю я. – Ты тупой придурок! Пустое место!

Бессонов молча смотрит на меня. И выражение его лица не сулит мне ничего хорошего.

Я чувствую, как сердце заходится предательским стуком. Мне страшно.

Он сильнее меня, и, кажется, я его разозлила. Хотя губы Бессонова сложены в привычную ухмылку, его черные глаза сейчас пылают от ярости.

– Какая же ты до мерзости правильная, Блошка, – с обманчивой мягкостью тянет он. – Настолько хорошая, что аж тошнит. Так и хочется тебя испортить.

И вдруг впечатывается в меня жарким унизительным поцелуем.

Глава 7. Без логики

Меня еще ни разу в жизни не целовали. Конечно, я думала о своем первом поцелуе, о том, каким он будет и с кем, но даже в страшном сне мне не могло присниться, что это произойдет с человеком, от которого меня буквально трясет. С человеком, который обругал во мне все, что можно: начиная от фигуры и заканчивая характером.

И, наверное, поэтому я сначала даже не сопротивляюсь его горячим губам, прижавшимся к моим, потому что ни в одной вселенной не могло быть такого, чтобы Бессонов добровольно коснулся меня. Но спустя бесконечно долгую секунду я вдруг осознаю, что это все реально. И его широкая твердая грудь, прижавшая меня к стене, и его терпкий, какой-то непривычно мужской запах, и жаркое мятное дыхание, и наглый язык, размыкающий мои губы и проникающий в рот.

Он. Меня. Целует.

Это происходит на самом деле!

И вот тогда я начинаю вырываться: я дергаю руки, намертво стиснутые его пальцами, как кандалами, и возмущенно мычу ему в рот, потому что кричать не получается. В голове вспыхивает спасительная мысль о том, что надо заехать ему коленом между ног, но еще до того, как я успеваю это сделать, Бессонов вдруг разрывает поцелуй. Но не отпускает меня.

Стоит и смотрит своими бесстыжими глазами, которые сейчас потемнели так, словно в его зрачках клубится ночь. На губах нет привычной ухмылки. Наши лица все еще слишком близко, и я чувствую на своей коже его дыхание.

Мне жарко, мне страшно, и…как-то еще. Я не понимаю это чувство: оно незнакомое, странное, тянущее. Оно раздражает – точно так же, как и Бессонов.

– Отпусти, – хриплю я. Пытаюсь плюнуть ему в лицо, но не могу. Во рту все слишком пересохло, я и языком шевелю еле-еле. – Я не хочу! Не хочу!

– Думаешь, я хочу? – ухмыляется Бессонов и разжимает пальцы с таким видом, как будто ему противно было меня держать. – Считай это подарком на окончание школы, Блошка. Ничего лучше этого с тобой не случится. Можешь сказать «спасибо», кстати.

Я хватаю большую линейку, лежащую у доски, и швыряю ее в Бессонова, который, к сожалению, легко уворачивается.

– Что за чушь? – задыхаясь, говорю я. – Меня тошнит от тебя и от твоих мерзких слюнявых поцелуев! А ты еще ждешь, чтобы я спасибо тебе сказала? Больной! Извращенец! Если ты еще раз ко мне подойдешь…

– Не подойду, – скучающим тоном сообщает Бессонов. – Такие ледышки, как ты, вообще не в моем вкусе, Блошка. Девочка должна быть горячей и прикольной, а у тебя вечно выражение лица, как у старой училки. Спорим, к тебе ещё никто в жизни не подкатывал и это твой первый поцелуй?

– Нет! – яростно возражаю я, но щеки против воли вспыхивают.