Анастасия Градцева "Плохиш. Ставка на любовь"

– Да! – хохочет Бессонов. – А знаешь почему? Все просто боятся яйца отморозить об твою правильность.

Его слова бьют меня под дых и внезапно пробуждают болезненные воспоминания.

В прошлом году мне нравился Рогов. Не знаю почему, просто нравился. Я помогала ему с домашними заданиями, напоминала про долги, которые у него были по учебе, и даже один раз шла с ним домой из школы, когда у нас обоих был факультатив. Но на Четырнадцатое февраля валентинку и коробку рафаэлок от него получила Настя. А потом он при всех позвал ее на свидание, а потом рисовал сердечки под ее подъездом и таскал ей цветы. А я вынуждена была выслушивать Настины стоны о том, как ей надоел этот придурок.

За лето моя странная симпатия испарилась, и когда я пришла в сентябре в школу, то глядя на прыщавое лицо Рогова и его сутулую спину, никак не могла понять, что же в чем нашла. Но чувство обиды осталось. Меня и правда никогда не выбирали. И это действительно мой первый поцелуй.

Самый отвратительный поцелуй в мире! С самым бесящим меня самовлюбленным идиотом!

– Если ты еще раз протянешь ко мне свои грабли, я обращусь в полицию, – ледяным тоном говорю я и машинально растираю запястья, на которых остались красные следы.

– Капец ты грозная, – ухмыляется Бессонов. – Расслабься, у меня и без тебя целая очередь желающих.

– А ты им номерки выдаешь? – не удерживаюсь я. – Или как это все происходит?

Бессонов хмыкает и окидывает меня придирчивым взглядом.

– Блошка, ты мало того, что заучка и командирша, так еще и язва. Если не исправишься, то сегодняшний поцелуй будет у тебя и первым, и последним. Никто не захочет с такой связываться. И сисек у тебя опять же нет.

– Зато мозги есть! – вспыхиваю я. – В отличие от некоторых!

– Утешай себя этим, – покровительственно говорит Бессонов и идет к двери. А потом вдруг оборачивается и весело добавляет: – А на урок ты все-таки опоздала, Блошка!

И уходит.

А я все еще чувствую на губах фантомный вкус этого поцелуя. Мята, терпкость, жар… Это не было противно. Хотя должно было!

Я не понимаю, чего во мне сейчас больше: растерянности или злости. Стою какое-то время, прижав ладони к щекам, потом иду к окошку и бездумно смотрю в окно. Минуту, или пять минут, или десять – не знаю. Потом делаю длинный выдох, беру свою упавшую на пол сумку и выхожу в коридор.

Я понимаю, что должна идти на уроки, но у меня нет сил. Вот просто нет сил. Две двойки, язвительный взгляд математички, Бессонов, его оскорбительные слова, этот… этот поцелуй… Слишком много всего.

И хотя я в жизни так не делала, но вместо того, чтобы идти на остаток русского, а потом на сдвоенную физику, я спускаюсь по лестнице вниз, на первый этаж, прохожу через фойе, открываю тяжелые деревянные двери и оказываюсь на улице. И даже зажмуриваюсь на мгновение от того, как это хорошо! Лицо обдувает теплый свежий ветер, пахнет чем-то цветочным и очень весенним, а солнце так ярко светит, что хочется надеть темные очки.

И в этот момент я отчетливо понимаю, что в класс сегодня не вернусь. Мне очень стыдно от этого решения, но я ничего не могу с собой поделать.

Я неторопливо спускаюсь со ступенек крыльца, иду к дороге, но вдруг слышу веселый окрик:

– Эй, Блошка!

Замираю.

Нет, господи, нет, только не он! Ну за что?!

Медленно поворачиваю голову и вижу Бессонова, который ухмыляется мне из открытого окна своей машины.

– Садись, прогульщица, подвезу.

Отворачиваюсь, делаю вид, что не слышу его, и продолжаю свой путь. Иду по пешеходному переходу, пересекаю двор, выворачиваю на узкую заасфальтированную дорожку, которая тянется ровно вдоль дороги, и замираю как вкопанная. Потому что на этой дороге снова стоит тачка Бессонова. И это уже случайностью не назвать.

Самое дурацкое, что мне даже свернуть некуда: тропинка тут одна, справа от нее заросший овраг, а слева – дорога.

Сжимаю зубы, поправляю ремень сумки на плече и с независимым видом шагаю по дорожке. А рядом со мной, буквально с той же скоростью, что я иду, едет Бессонов на своей шикарной машине.

– Что тебе надо? – не выдерживаю я.

– Ничего, – лениво отвечает он.

– Тогда что ты тут делаешь?

– Домой еду.

– Не ври.

– С чего бы мне врать? – ухмыляется Бессонов. – Что я, домой не могу поехать? Одной тебе что ли можно прогуливать, Блошка?

– Очень смешно! И вот с такой скоростью ты едешь домой?

– А я не тороплюсь.

– Зато я тороплюсь!

– Ну так садись ко мне, поедем быстрее, – подмигивает Бессонов.

– Ни за что, – резко отвечаю я.

И больше не говорю Бессонову ни слова. Просто иду, стараясь не смотреть в его сторону, и делаю вид, что ничья машина тут рядом со мной не едет. Наконец показывается здание аптеки, возле которого я могу свернуть с пешеходной дорожки в сторону своего двора, но едва я делаю шаг в ту сторону, как Бессонов тормозит машину, быстро выбирается из нее и встает, преграждая мне дорогу.

– Давай провожу, Блошка. Тебе куда?

– Никуда, – упрямо вскидываю я голову.

Еще не хватало ему свой адрес сливать, мало ли для чего ему это нужно!

– Боишься? – усмехается он.

Карие глаза весело сверкают, уголки губ подрагивают, и вообще выглядит так, что вся эта ситуация очень его развлекает. А мне вот ни капельки не весело!

– Что тебе от меня надо, Бессонов? – устало спрашиваю я. – Тебя там твоя длинная очередь не заждалась?

– Переживаешь за мою личную жизнь? – тянет он губы в ленивой ухмылке. – Спасибо, Блошка, очень мило с твоей стороны.

– Бессонов! – повышаю я голос. – Свали! Я домой хочу!

– Ну так вперед, – усмехается он. – Иди! Я провожу.

– Обойдешься. Я не пойду никуда, пока ты тут стоишь.

– Я тебе, кажется, уже говорил, что никуда не тороплюсь? – зевает Бессонов. – Ну давай постоим тут.

– Да ты… Я…Я сейчас знаешь, что сделаю?!

– Ну? – заинтересованно спрашивает он.

– Позвоню… – я хочу сказать «в полицию», но потом вспоминаю, какие хороводы водили вокруг него полицейские, и мгновенно решаю, что это не лучшая идея.

Я делаю шаг в правую сторону, он тоже делает шаг вправо. Я влево – и он влево.

– Так куда ты позвонишь, Блошка? – насмешливо спрашивает Бессонов.

– Никуда! – я со всей силы толкаю его ладонями в грудь, но это бесполезно. Его мышцы твердые, как камень. И сам он не сдвигается ни на сантиметр. – Уйди!

– Ты меня лапаешь сейчас, если что, – с ухмылкой сообщает Бессонов. – Напрашиваешься, чтобы я тебя снова засосал? Понравилось?

– Ах ты…

– Саша!

Услышав ужасно знакомый голос, я неверяще оборачиваюсь. Но да, в нескольких метрах от меня и правда стоит моя мама. С двумя пакетами в руках. В супермаркет что ли ходила? Черт, когда я решила уйти с уроков, я совсем забыла, что мама сегодня дома. У нее так часто меняют график смен, что я постоянно в них путаюсь.

– Мам?

Она ставит один пакет на пол, машет мне рукой, потом снова берет пакет и… идет в нашу с Бессоновым сторону.

– Отвянь, – сквозь зубы бросаю я ему. – И дай пройти.

Он без слов уступает мне дорогу, я быстро шагаю к маме, но этот придурок идет за мной!

Ну не орать же на него при маме? Вот, блин, не повезло.

– Привет, – озабоченно говорит мама, когда я почти дохожу до нее. – А ты чего не в школе?

– Голова заболела, – неловко вру я.

– Выпила бы таблетку, зачем пропускать занятия из-за этого?

– Здравствуйте, – вмешивается в наш разговор Бессонов и обаятельно улыбается. – Она пила таблетку, но не помогло. Поэтому лучше было уйти с уроков.

– Вдвоем? – с явным скепсисом уточняет она.

– Меня отправили ее до дома проводить, чтобы с ней точно все в порядке было, – легко сочиняет Бессонов. – А то, знаете, головные боли – штука опасная.

– Не менее опасная, чем вранье, – отрезает мама и придирчиво рассматривает Бессонова. – А ты разве из их класса? Вроде я тебя видела где-то, но…

– Я Бессонов, – небрежно поясняет он, и моя мама моментально меняется в лице.

– Сын Татьяны Георгиевны? – медленно говорит она. – Точно, у нее же в кабинете твоя фотография на стене висит. Вот почему лицо такое знакомое! Да, девочки в сестринской говорили, что к ней сын приехал, а ты, значит, в Сашином классе учишься? Она мне не рассказывала.

– Татьяна Георгиевна? – нахмурясь, переспрашиваю я. – А это…

– Саш, ты чего? – одергивает меня мама. – Это же наш главврач.

Я тупо смотрю на Бессонова.

То есть мало того, что он известный футболист, так он еще и сын маминой начальницы?! А Нобелевскую премию он там случайно не успел получить, а?

– У вас сумки тяжелые, – вдруг заявляет Бессонов. – Давайте я помогу.

– Не надо, – возражает мама. – Мы тут недалеко живем. В пятиэтажке за этим углом.

– И все же я помогу, – непреклонно заявляет он и буквально забирает пакеты из маминых рук.

А мне что остается делать? Ничего.

Я плетусь рядом с кислым лицом, пока мама с вежливой улыбкой спрашивает Бессонова о его успехах в спорте. Мы доходим до подъезда, и мама останавливается.

– Спасибо, дальше мы сами.

– А лестница? Тут же нет лифта.

– Мы на первом живем, – сообщает мама, а я хмурюсь еще больше.

Почему бы ей сразу номер квартиры ему не назвать? Или ключ от двери не выдать?

– Пока, – говорит Бессонов, и на его красивых губах играет сладкая улыбка, от которой у меня мороз по коже. – Увидимся в школе.

– Ага, – буркаю я.

Мы с мамой заходим в подъезд, поднимаемся в привычной темноте по четырем ступенькам, потом я открываю дверь квартиры, а она вносит пакеты в дом.

Ставит их на пол, разворачивается ко мне и совсем другим, жестким голосом говорит:

– И что ты забыла рядом с сынком нашей грымзы? Еще и уроки вздумала прогуливать.

Глава 8. Утро

– Мама… – удивленно начинаю я.

– Восемнадцать лет мама! – резко перебивает меня она. – Саш, ты голову-то включай. Рано тебе с мальчиками гулять, а если уж и гулять, то с хорошими. А не с этим, прости господи. Он же тут так, погостить приехал. Грымза хвасталась, что у ее сыночка ненаглядного контракт уже подписан, так что этот петух тут ненадолго: хвостом повертит, девок попортит, а потом улетит.

– Мам, ты с ума сошла? – искренне возмущаюсь я, когда до меня доходит, что она имела в виду. – Мне этот Бессонов вообще не интересен.

– Я все сказала, – отрезает мама. – Еще раз увижу, как ты с ним шляешься, накажу.

А потом берет пакеты и идет на кухню.