Иногда я думала, что именно поэтому Морелла такая злая – из-за этого пучка. Он, должно быть, болезненно тянет кожу. И возможно, из-за него же она никогда не прячет звериные клыки, отчего выражение её острого лица всегда выглядит хищно, будто смотрительница готова вцепиться в чью-нибудь глотку.
Чаще всего – в мою.
– Элиза! – рявкнула она, стиснув моё плечо. Её ногти чуть удлинились и укололи кожу сквозь мантию. Голос женщины зазвучал натянуто-ласково: – С кем ты сейчас разговаривала?
– Ни с кем, – пролепетала я, не в силах справиться с удушающим страхом.
Ветер закачал створку приоткрытой двери. Пронзительно заскрипели петли.
Смотрительницу я боялась. И тем страшнее мне было, чем тише и медленнее она говорила.
– Ложь – это грех, – протянула женщина, заглянув в мои глаза. Её пристальное внимание невозможно было выдержать. И когда я отвела взгляд, она цепко взяла меня за подбородок. – Знаешь, как многоликий бог наказывает лжецов?
– …заставляет их языки гнить.
– Верно, – растянула губы смотрительница. – Так зачем ты испытываешь судьбу? Зачем грешишь, Элиза?
– Нет, я…
– Какую грязную ворожбу ты здесь наводила? Отвечай!
– Я никогда не…
– Ложь! – её ладонь хлёстко ударила меня по лицу, сбивая с ног. Я упала на колени, едва не перевернув корыто с водой. Рука у Мореллы тяжёлая, она всё-таки оборотень.
Щека у меня горела, тело дрожало. “Я заслужила, заслужила”, – повторяла я в уме, вздрагивая от обиды и боли. К глазам подкатила влага, а в горле встал удушливый ком.
Но плакать нельзя. Иначе будет хуже.
– Что ты здесь делала, мерзавка?! О чём говорила с демоном?! Или пыталась связаться со своими дружками-культистами?
Я отрицательно помотала головой, не рискуя подняться на ноги. На коленях безопаснее, особенно если опустить подбородок пониже, признавая вину.
В таком положении смотрительница не сможет ударить меня слишком уж сильно…
Развернувшись, Морелла начала бешено сдирать с верёвки настиранные мною бинты. Швырнула их на пол. Вдавила каблуком ботинка, превращая мои труды в грязь. Она так яростно топтала бинты, будто они отравлены.
– Теперь всё это придётся сжечь, – глухо, по-звериному рычала она. – Этого ты добивалась? Или взялась за эту работу, потому что на бинтах кровь? С кровью нравится играться? Что ты задумала, ведьма? Неужто пробудить свою проклятую магию? Ззззнаю я таких, как ты. Хорошо ззззнаю. Ну-ка пойдём!
Схватив меня за руку, она резко потянула вверх, так, что плечо пронзила боль. Я едва успела встать на ноги, как Морелла уже вытащила меня на улицу. Потащила через людный двор, шипя будто змея:
– Ты греховна! Ангельское личико и чёрное нутро. Я насквозь тебя вижу. Вижу, но всё равно хочу помочь. Даю шанс снова и снова. Просто трудись со смирением. Отрабатывай долг с благодарностью и молитвой в сердце. Исполняй несложную работу и забудь демонскую грязь. Но что делаешь ты? Плюёшь в протянутую руку! Тянешься к скверне!
Снег забивается в ботинки, щиплет холодом щиколотки. Я как могу быстро перебираю ногами, чтобы не упасть. Потому что, если упаду, смотрительница не остановится – просто потащит по снегу волоком. Я стараюсь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть царапающие взгляды, полные презрения. Кроме служительниц, во дворе есть и солдаты – те, кто прибыл от границы и теперь проходит лечение.
Они тоже всё видят. Всё знают.
Каждый здесь знает, кто я.
Я не слышу, о чём они говорят, но мне мерещится, будто могу различить витающие кругом мысли:
Ведьма.
Зло во плоти.
Преступница. Убийца.
Почему её не казнили? Почему мы вынуждены её терпеть?! Хуже неё никого нет.
Слёзы снова подкатывают к глазам. “Отражение говорило правду, – с горечью понимаю я. – Что бы я ни сделала, никто и никогда не посмотрит на меня иначе, чем с презрением”.
Даже я сама не чувствую к себе ничего иного. Мои мысли греховные. Я говорю с демоном. Я желаю любви. Испытываю зависть.
И эти бинты – я стирала их без смирения, а с мыслями, что меня полюбят. Что так я что-то получу взамен. Почему я не смогла промолчать, когда отражение заговорило со мной? Почему я ответила ему, хотя знала, что нельзя?
Снова я всё сделала неправильно. Потому что я сама – неправильная. Сломанная, искорёженная, будто глиняная статуэтка, которая разбилась, а её склеили как придётся, перепутали местами руки и ноги, и голову посадили криво, не той стороной.
Из-за этой неправильности изуродованную статуэтку начала пожирать гниль и плесень.
Как ни чисти – она появляется вновь и вновь.
Морелла это чует.
Она видит меня насквозь.
Знает, что хотя я опускаюсь на колени, всё равно думаю о запретном – о сладкой конфете, о чужой недоступной мне любви.
Сейчас Морелла тащит меня в одиночную каморку, где я буду зажата в тисках четырёх глухих стен. Там, окружённая кромешной голодной тьмой, я должна буду молиться – без еды и воды, до самого утра, чтобы глубже осознать свою греховность.
Но прежде чем она заводит меня в замок, позади раздаётся протяжный стройный гул военных труб.
– Старшая, – спешит уже к нам от ворот помощница смотрительницы. – Прибыли высокие командиры от границы. Требуют открыть врата!
– Так что ты медлишь! – срывая голос, кричит ей Морелла. – Делай, как велят!
Отпустив мою руку, она торопливо разглаживает ладонями своё белое одеяние, на котором из-за меня теперь есть несколько мокрых пятен.
– Иди работай. Что б я тебя не видела, – цедит смотрительница в мою сторону, и, повернувшись, идёт встречать гостей.
И хотя она сказала мне уйти, мои ноги почему-то прирастают к земле.
Странное чувство зарождается в груди:я должна остаться. Это важно.
Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, что происходит.
Ворота уже открывает привратница.
Тяжёлые створки разводят в стороны солдаты обители, и внутрь въезжает конный отряд. Это оборотни-волки – мощные тела закованы в магические кожаные доспехи, которые мерцают в свете зимнего солнца. К поясным ремням крепятся тяжёлые мечи, такими можно запросто отрубить чью-то голову. Под сёдлами алые вальтрапы с изображением скалящегося волка – символа королевства Руанд.
Заехав во двор, солдаты затягивают следом повозку с железной клеткой. В ней лежит истекающий кровью крупный зверь.
“Снежный барс”, – шепчутся кругом.
Я тоже смотрю во все глаза.
Шерсть зверя слиплась от крови, из оскаленной клыкастой пасти паром вырывается частое болезненное дыхание. Но и в таком плачевном состоянии он выглядит величественным… и весьма опасным.
Даже на расстоянии я чувствую его клокочущую яростью ауру… и у меня волоски на затылке встают дыбом. Это не просто зверь – это оборотень. И оборотень огромный – размером ближе к медведю! Если бы его широкие лапы и тело не были стянуты толстой антимагической цепью, он бы наверняка разломал прутья, будто хрупкие ветки.
Клетку протаскивают на середину двора. Следом за ней – красными пятнами по белому снегу – тянется алый след. Раны у зверя серьёзные, если ничего не сделать, он попросту истечёт кровью.
Заворожённая, я скольжу взглядом по чёрно-белой шкуре, по широкой спине, мощной звериной шее… а потом смотрю в его глаза…
И тело будто пронзает молния. Из моих лёгких на миг выбивает воздух
Его глаза яркие, пронзительные, с бурлящей синевой, с кипящей ледяной ненавистью. Жуткие, но… красивые… они мне что-то напоминают. Кого-то. Но память, как нарочно, укрывает знание тьмой. Точно кошмар, что не можешь вспомнить с первыми лучами рассвета.
Служительница разговаривает с капитаном отряда – суровым желтоглазым оборотнем. По поджатым губам я понимаю – Морелле не нравятся новости. Ветер доносит до меня слова:
– …важный военнопленный, остального вам знать не нужно. Через пару недель прибудут из столицы. До этого времени ваша задача проследить, чтобы ирбис не помер – но эта сволочь на редкость живучая. Просто держите служительниц подальше от него. Ради их же блага.
– Зверь пустоши в стенах обители – к беде, – проворчала Морелла. – Неужели это необходимо? Не лучше сразу казнить отродье? Я думаю…
– Ваша задача – не думать, а выполнить приказ! – процедил мужчина, и его жёлтые волчьи глаза вспыхнули.
– …конечно, – смотрительница покорно склонила голову. – Прошу прощения. Да благословит вас свет Ньяры.
Но не только она считает, что оставить здесь пленённого – дурная затея. До меня доносятся голоса других сестёр обители:
– Это ирбис… Зверь пустоши… Они все убийцы! Воплощённое зло! Мой брат погиб, защищая границы от налётов этих дикарей. Почему мы должны держать его здесь? Кормить! Нам самим едва хватает еды!
“Они называют его злом…” – мысленно подмечаю я. И странное чувство зарождается в груди – смесь удивления и сопричастности.
Он чудовище… Они все это твердят. Кто-то смотрит с настороженным недоверием, кто-то – со злостью и обвинением. И абсолютно все – с ужасом…
Ах, вот как это выглядит со стороны! Я привыкла, что здесь только меня называли злом. Только в меня тыкали пальцем. А теперь про меня забыли, потому что я – “на исправлении”, а здесь – “чудовище во плоти”.
Чудовище, которому, очевидно, плевать, что его считают злом. Судя по взгляду, он желает подтвердить и укрепить это звание, растерзав всех на кровавые ошмётки. И на меня он смотрит так же, как на всех, не зная, что я тоже маленькое зло.
Не зная…
“Он единственный не знает”, – понимаю вдруг я.
А даже если узнает – для него это ничего не изменит, ведь он чудовище с большой буквы. Куда более страшный, чем я. Для него я – слабая маленькая служительница обители.
Впервые я вдруг стала обычной. Как все.
Это было неожиданно приятно. Это ощущалось так, будто внутри живота собрались пузырьки и тихонько лопались, заставляя меня вздрагивать.
Я понимаю, что мои эмоции странные – снова неправильные, как я вся. И я должна думать и чувствовать иначе. Должна смотреть на ирбиса, как смотрят другие – вон, солдаты обители скалят волчьи клыки и держатся за эфесы мечей, готовые чуть что – пустить оружие в ход.
Ирбисы – наши враги.
Дикое племя оборотней-барсов, обитающее в ледяной пустоши и совершающее частые набеги на богатые земли Руанда. Многие солдаты, кто лечится здесь, пострадали от их клыков, мечей и ледяной магии.
Женщины-служительницы показательно плюют в сторону барса, ведь немало их сыновей, мужей и братьев погибло в боях с этими дикими кочевниками.
Зверь в клетке скалит белые клыки, напрягает могучие мышцы так, что трещат цепи. И неожиданно одна трескается…
А в следующий миг вдруг оборотень с рёвом начинает метаться в клетке, заставляя всех отшатнуться, а кого-то даже упасть в снег. Никто не успевает среагировать, как его стальная тюрьма уже переворачивается. Прутья сминаются, и зверь выскакивает наружу, сотрясая воздух рёвом. Охрана кричит, сёстры в ужасе бросаются врассыпную, и только я неподвижно стою, забыв, как дышать.
Командир рявкает, отдавая приказ. Солдаты уже призывают магию.
Воздух вспыхивает сложной вязью, которая устремляется к мчащемуся к воротам зверю. Магия нитями опутывает мощное тело, вминаясь в мышцы до крови. Ирбис ревёт, трясёт головой, его спину сотрясает от ударов синих молний. Раз. Второй! И вот, сцепив челюсти, зверь валится на белый снег, теряя сознание.
Из его пасти вырывается облачко пара, и тело начинает преображаться.
Оно уменьшается в размерах, чёрно-белая шерсть исчезает, обнажая человеческую кожу, испещрённую белёсыми шрамами. Позвоночник выпрямляется, изогнутые когти втягиваются в пальцы. Сверху возникает изорванная рубаха, вся в бордовых разводах. Судя по всему, спину мужчине исполосовали хлыстами.
Спустя три удара сердца, на снегу уже лежит не зверь, а человек. Мужчина.
Его крепкие, тренированные боями мышцы бугрятся рельефом. Чёрные волосы с редкими белыми прядями разметались по снегу. А лицо даже в бессознательном состоянии искажено от ярости.
Это лицо…
У меня пересыхает во рту.
Я видела это лицо сотни раз. Его невозможно забыть. Невозможно перепутать! Оно снилось мне слишком часто… мучило ночами! И вот – его обладатель здесь. Передо мной.
Происходящее кажется мне нереальным.
Будто ещё один кусочек сна. Осколок кошмара.
Солдаты что-то кричат, суетятся служительницы, но для меня мир сливается в общий гул.
Но раз ОН здесь… значит ли это, что отражение было право – и мои сны, это возможное будущее? Если кто и заявится за этим зверем, то это будут не солдаты Руанда. Это будут его соклановцы. Они разрушат обитель. Отомстят нам всем.
Значит… грядущее предрешено?
Значит… мы всё умрём?
Сердце спотыкается в груди, а потом начинает колотиться так бешено, будто сейчас проломит рёбра. Я вдруг понимаю – вот он, мой шанс на искупление.
Вот то огромное доброе дело, что я могу совершить!
Предотвратить ужасное будущее. Остановить резню до её начала.
И тогда…
