– На большой дороге, по обе стороны ее растут деревья.
– Но какая это дорога?
– Не знаю, все дороги похожи одна на другую.
– Как! Ничто не указывает вам, что это за дорога – никакой столб, никакая надпись, ничего?
– Погодите, погодите, мимо этого человека на коне едет повозка; она минует его и катит прямо на меня.
– Что за повозка?
– Тяжелый экипаж, полный аббатов и военных.
– Дилижанс, – прошептал Ришелье.
– На этом экипаже ничего не написано? – спросил Бальзамо.
– Нет, написано, – отвечал голос.
– Прочтите.
– На повозке я вижу желтые, полустертые буквы: Версаль.
– Оставьте повозку и следуйте далее за гонцом.
– Я его не вижу.
– Почему вы потеряли его из виду?
– Потому что дорога поворачивает.
– Поверните и вы и догоните его.
– О! Он скачет во весь опор, он глядит на часы.
– Что вы видите впереди, там, куда он скачет?
– Длинный проспект, роскошные здания, большой город.
– Следуйте за ним дальше.
– Следую.
– И что же?
– Гонец все нахлестывает лошадь с удвоенной силой; животное все в мыле, его копыта так громыхают по мостовой, что все прохожие оглядываются. А! Вот гонец въезжает на длинную улицу, которая идет под гору. Сворачивает направо. Придерживает лошадь. Останавливается у дверей большого особняка.
– Здесь следите за ним особенно внимательно, слышите?
В ответ послышался вздох.
– Вы устали, понимаю.
– Да, я в изнеможении.
– Пусть ваша усталость исчезнет, я так хочу.
– Ах!
– Ну что?
– Благодарю.
– Вы по-прежнему чувствуете усталость?
– Нет.
– Вы видите гонца?
– Погодите… Да, да, он поднимается по большой каменной лестнице. Перед ним идет лакей, на нем синяя с золотом ливрея. Идут через просторную гостиную, полную позолоты. Гонец входит в освещенный кабинет. Лакей отворяет ему дверь и удаляется.
– Что вы видите?
– Гонец кланяется.
– Кому он кланяется?
– Погодите. Он кланяется мужчине, сидящему за столом спиной к двери.
– Как одет этот мужчина?
– Разряжен, словно для бала.
– Есть ли на нем знаки отличия?
– Широкая голубая лента через плечо.
– Его лицо?
– Не вижу… А!
– Что?
– Он оборачивается.
– Какое у него лицо?
– Живой взгляд, неправильные черты, превосходные зубы.
– Какого он возраста?
– От пятидесяти до пятидесяти восьми лет.
– Герцог! – шепнула графиня на ухо маршалу. – Это герцог.
Маршал кивнул головой, что должно было означать: да, это он, но давайте слушать.
– Далее? – повелительно произнес Бальзамо.
– Гонец передает человеку с голубой лентой…
– Называйте его герцогом, это герцог.
– Гонец, – откликнулся послушный голос, – передает герцогу письмо, которое он достал из кожаного мешка, что висит у него за спиной. Герцог распечатывает письмо и внимательно его читает.
– Затем?
– Берет перо, лист бумаги и пишет.
– Пишет! – пробормотал Ришелье. – Ах, черт возьми! Знать бы, что он пишет – вот это было бы прекрасно!
– Скажите мне, что он пишет, – приказал Бальзамо.
– Не могу.
– Вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?
– Да.
– Гляньте через его плечо.
– Да.
– Теперь разбираете?
– У него плохой почерк: мелкий, неровный.
– Читайте, я так хочу.
Графиня и Ришелье затаили дыхание.
– Читайте, – повторил Бальзамо еще более повелительно.
– «Сестра моя», – произнес дрожащий неуверенный голос.
– Это ответ, – вместе выдохнули герцог де Ришелье и графиня.
– «Сестра моя, – повторил голос, – успокойтесь: в самом деле, мы пережили кризис; в самом деле, он был весьма опасен, но все уже позади. С нетерпением жду завтрашнего дня, потому что завтра в свой черед намереваюсь перейти в наступление, и все предвещает мне решительный успех. Руанский парламент – это прекрасно, милорд X. – прекрасно, петарды – прекрасно.
Завтра буду работать с королем, затем добавлю к этому письму постскриптум и пошлю его Вам с тем же гонцом».
Бальзамо простер левую руку к дверям и, казалось, с мучительным трудом вырывал у голоса каждое новое слово, правою же тем временем поспешно записывал строчки, которые выходили из-под пера г-на де Шуазеля.
– Это все? – спросил Бальзамо.
– Это все.
– Что теперь делает герцог?
– Складывает вдвое лист, на котором писал, потом еще раз вдвое, и прячет его в маленький красный бумажник, который достал из левого кармана.
– Вы слышали? – обратился Бальзамо к графине, остолбеневшей от изумления. – А теперь?
– Теперь он что-то говорит гонцу и отпускает его.
– Что он ему говорит?
– Мне был слышен только конец фразы.
– Что именно?
– «В час у решетки Трианона». Гонец кланяется и уходит.
– Так и есть, – заметил Ришелье, – он назначил гонцу встречу после конца работы, как было сказано в письме.
Движением руки Бальзамо призвал его к молчанию.
– А что теперь делает герцог? – спросил он.
– Встает. В руке у него письмо, которое ему привезли. Идет прямо к постели, заходит в альков, нажимает пружину, открывает железный ларец. Бросает письмо в ларец и запирает его.
– О! – хором вскричали герцог и графиня, у которых в лице не осталось ни кровинки. – О! Воистину, это чародейство!
– Вы узнали все, что хотели, сударыня? – осведомился Бальзамо.
