– Бьюсь об заклад на тысячу франков, что вы не угадаете.
– Человек, который стяжает вам всеобщую любовь и почитание!.. Ей-богу, не знаю.
– Дорогая моя, он причастен к парламенту… Это первый президент парламента в Безансоне.
– Господин де Буан?
– Он самый… Дьявольщина, как вы, однако, осведомлены! Знаете всех этих людей!
– Еще бы! Вы же целыми днями толкуете мне о парламенте. Но позвольте, этот человек не знает, что такое весло.
– Тем лучше. Господин де Прален изучил свое дело слишком хорошо и обходился мне чересчур дорого: он только и знал, что строить суда.
– А кто у вас займется финансами, государь?
– О, финансы – дело другое: тут я выбрал человека искушенного.
– Финансиста?
– Нет… Военного. Финансисты и так давным-давно меня обирают.
– Но кого же вы приставите к военному делу, боже правый?
– Успокойтесь, военным министром я назначил финансиста Терре: он мастер разбирать по косточкам любые счета и обнаружит ошибки в отчетах господина де Шуазеля. Признаться, сперва я лелеял мысль назначить на этот пост одного превосходного человека; все твердят о том, что он безупречен; философы были бы в восторге.
– Ну, кто же это? Вольтер?
– Почти… Это кавалер дю Мюи… Сущий Катон!
– О боже! Вы меня пугаете.
– Дело уже было слажено… Я вызвал его к себе, его полномочия были подписаны, он меня поблагодарил, и тут по наущению моего доброго или злого гения, вам виднее, графиня, я пригласил его прибыть нынче вечером в Люсьенну для ужина и беседы.
– Фи! Какой ужас!
– Вот-вот, графиня, приблизительно так дю Мюи мне и ответил.
– Он вам так сказал?
– В других выражениях, графиня; во всяком случае, он сказал, что служить королю – таково его самое горячее желание, но служить госпоже Дюбарри он почитает для себя невозможным.
– Да, хорош философ!
– Как вы сами понимаете, графиня, я тут же протянул ему руку… дабы отобрать у него указ, который и разорвал при нем с самой кроткой улыбкой, – и кавалер исчез. Впрочем, Людовик Четырнадцатый сгноил бы этого прохвоста в Бастилии; но я – Людовик Пятнадцатый, и мой же парламент задает мне жару, хотя скорее подобало бы мне задавать жару парламенту. Вот так-то.
– Все равно, государь, – отвечала графиня, осыпая своего царственного любовника поцелуями, – вы совершенство.
– Не все с вами согласятся. Терре вызывает всеобщую ненависть.
– Да ведь не он один!.. А кто у вас будет по части иностранных дел?
– Милейший Бертен, вы его знаете.
– Нет.
– Ну, значит, не знаете.
– Но среди всех, кого вы мне тут назвали, нет ни одного толкового министра.
– Ладно, предлагайте своих.
– Я предложу лишь одного.
– Вы его не называете, у вас язык не поворачивается.
– Я имею в виду маршала.
– Какого маршала? – переспросил король, скорчив гримасу.
– Герцога де Ришелье.
– Этого старика? Эту мокрую курицу?
– Вот так так! Победитель при Маоне – мокрая курица!
– Старый распутник…
– Государь, это ваш сотоварищ.
– Безнравственный человек, обращающий в бегство всех женщин.
– Что поделать! С тех пор как он перестал за ними гоняться, они от него убегают.
– Никогда не напоминайте мне о Ришелье, я испытываю к нему отвращение; ваш покоритель Маона таскал меня по всем парижским притонам… на потеху куплетистам. Нет уж, ни за что! Ришелье! Да я прихожу в ярость от одного его имени!
– Итак, они вам ненавистны?
– Кто это «они»?
– Все Ришелье.
– Терпеть их не могу.
– Всех?
– Всех. Да взять хотя бы доблестного герцога и пэра, господина де Фронсака: он десять раз заслуживает колесования!
– Не стану его выгораживать, но в свете есть и другие Ришелье.
– Ах да, д’Эгийон.
– Что вы о нем скажете?
Нетрудно догадаться, что при этих словах племянник навострил уши.
– Этого мне следовало бы ненавидеть еще больше, чем остальных, потому что он натравил на меня всех крикунов, какие только есть во Франции, но у меня к нему непобедимая слабость: он храбр, и, пожалуй, он мне по душе.
– Это человек большого ума, – воскликнула графиня.
– Отважный человек, стойкий защитник королевских прерогатив. Вот настоящий пэр!
– Да, да, вы тысячу раз правы. Предложите ему какой-нибудь пост.
Тут король окинул графиню взглядом и скрестил руки на груди.
– Слыханное ли дело, графиня: вы делаете мне такое предложение, в то время как вся Франция просит изгнать герцога и лишить его всех званий и титулов!
Г-жа Дюбарри в свой черед скрестила на груди руки.
– Только что, – промолвила она, – вы обозвали Ришелье мокрой курицей, а на самом деле это прозвище можно по праву отнести к вам.
– О, графиня…
– Я вижу, вы весьма гордитесь тем, что отстранили господина де Шуазеля.
– И впрямь, это было не так просто.
– Но вы на это решились, и что же? Теперь вы пасуете перед обстоятельствами.
– Я?
– Разумеется. Что значило для вас изгнание герцога?
– Это значило дать парламенту пинка под зад.
– Так почему же не дать ему второго пинка? Черт возьми, да шевельните же обеими ногами – разумеется, сперва одной, а потом уж другой. Парламент желал, чтобы Шуазель остался, – изгоните Шуазеля. Парламент желает, чтобы д’Эгийона изгнали, – пускай д’Эгийон останется.
– Я не собираюсь его изгонять.
– Оставьте его здесь: он исправился и достоин немалого возвышения.
– Вы желаете, чтобы я назначил этого смутьяна министром?
– Я желаю, чтобы вы вознаградили человека, который защищал вас, рискуя своим рангом и положением.
– Скажите лучше: рискуя жизнью; вашего герцога не сегодня завтра побьют камнями, а заодно с ним и вашего приятеля Мопу.
– Если бы ваши защитники могли вас слышать, эти слова весьма бы их поощрили.
– Они платят мне той же монетой, графиня.
– Не говорите так, их поступки вас опровергают.
– Вот как! Но с чего вы вдруг с такой страстью просите за д’Эгийона?
– При чем тут страсть? Я его совсем не знаю: сегодня я виделась и говорила с ним впервые.
– А, это другое дело; значит, вы прониклись внутренним убеждением, а убеждения я уважаю, хоть сам никогда их не имел.
– Если не желаете ничего давать д’Эгийону, тогда, ради него, дайте что-нибудь Ришелье.
– Ришелье? Нет, нет, ни за что на свете, этого не будет!
– Не хотите Ришелье – тогда дайте д’Эгийону.
– Но что? Портфель министра? В настоящее время это невозможно.
– Понимаю… Может быть, позже… Подумайте, человек он находчивый, деятельный; Терре, д’Эгийон и Мопу будут при вас подобны трем головам Цербера; примите в расчет и то, что ваш кабинет министров – сущая комедия, продержится он недолго.
– Вы заблуждаетесь, графиня, он продержится не менее трех месяцев.
– Через три месяца я напомню вам ваши слова.
– Ах, графиня!
– С этим покончено, а теперь обратимся к нынешнему дню.
– Но у меня ничего нет.
– У вас есть легкая конница; господин д’Эгийон – офицер, воин, вот и назначьте его командиром ее.
– Пожалуй, назначу.
– Благодарю вас, государь! – радостно вскричала графиня. – Благодарю!
И ушей г-на д’Эгийона достиг отменно плебейский звук поцелуя, запечатленного на щеках его величества Людовика XV.
– А теперь, – изрек король, – накормите меня ужином, графиня.
– Нет, – возразила она, – здесь ничего не приготовлено, вы уморили меня политикой… Мои люди стряпали речи, фейерверки, все, что угодно, только не угощение.
