Марина и Сергей Дяченко "Год черной лошади"

Антон оглядывался, ища взгляды товарищей по команде. Кто-то отворачивался. Кто-то ухмылялся.

Мяч снова был в игре. Команда противников почти сразу провела удачную комбинацию, выведя на бросок одного из Славиков, но тот промахнулся.

Игра есть игра; сквозь потрясение и сквозь звон в ушах к Антону понемногу возвращалось ощущение поля, мяча, команды. Он начинал понимать Вову, мысленно достраивать победную комбинацию; он ввязался в борьбу за мяч, отобрал и отдал точную передачу Косте, получил ответную передачу и тут же отдал мяч Вове. Вова снова пошел в прорыв, ему удалось-таки увлечь за собой Антонова защитника, Антон открылся, Вова отдал пас, и Антон впервые с начал игры ощутил настоящий кураж. Рванул, чтобы заколотить мяч сверху…

Он успел увидеть, что мяч в кольце. И тут же – с опозданием – пришла боль; из Антонова плеча торчал маленький дротик, похожий на швейную иголку с головкой, одетой в шелковый парик.

Преодолевая темноту перед глазами, Антон вырвал иглу. Крови было немного, и она тут же запеклась.

Кто-то аплодировал. Мяч, только что побывавший в кольце, укатился за поле.

– Два-ноль, – удовлетворенно сказал Мэл. – Блестяще, Тоша.

Антон растеряно огляделся.

– Играй, – быстро сказал Вова.

Антон непонимающе взглянул на Мэла.

– Хватит помнить об этой царапине, – сказал Мэл. – Ты же забросил! Мы ведем два-ноль. Давай закрепим преимущество?

Игра началась снова, но Антон уже не понимал ее. Был наблюдателем. Видел, как «желтые» рвутся к кольцу, какое ожесточенное сопротивление оказывают «зеленые»; видел, как Вова орет на Игоря. Видел, как Олег идет в атаку, выпрыгивает на линии штрафных для броска – но вместо того, чтобы атаковать корзину, дает красивую передачу Саше, который к тому времени освободился от опеки. Саша взметнулся над кольцом – в эту секунду железный шарик, подшипник от какого-нибудь гигантского колеса, ударил его в висок.

Мяч прокатился по ободу корзины – но внутрь так и не попал, свалился снаружи; кто-то – Людовик! – разочарованно выругался.

– По-прежнему два-ноль, – удовлетворенно сообщил Мэл.

Саша поднялся с подмерзшего снега. Слепо огляделся. Скользнул взглядом по Антону, но не увидел его.

– И снова мяч в игру, – сказал Мэл. – Что с тобой, Тоша?

Антон молчал. Смотрел, как Саша бредет по площадке – по-прежнему вслепую. Как будто перед глазами у него до сих пор темно.

– Что с тобой, Антон? Идет игра…

– Но я так не могу, – сказал Антон.

Людовик усмехнулся. Резко запрокинул голову, водворяя на место очочки. Тряхнул длинными тусклыми волосами.

Мэл поднял брови:

– А через «не могу»? Как тебе мама в детстве говорила, когда ты отказывался от каши?

Слово «мама» было, как скрип железа по стеклу. Антон дернулся; Мэл кротко улыбался и смотрел ему в глаза.

Тогда Антону – снова – захотелось спрятаться. И от этого взгляда, и от слова «мама», и от всего. Он подобрал мяч; где-то внутри его крепло знание, что спрятаться можно в игре. Ему захотелось забросить оранжевый шар в кольцо – захотелось с такой силой, как хочется иногда почесать зудящий комариный укус.

Вперед. Стук мяча о мерзлый снег. Вова понял его сразу же – отличный он разыгрывающий, Вова. Передача, еще передача, обманное движение; рывок, обводка, прыжок…

Что-то ударило Антона сзади. Он споткнулся и упал, растянувшись на снегу; он не чувствовал тела и не мог видеть своей спины, но откуда-то знал, что прямо из середины ее точит сейчас рукоятка тяжелого метательного ножа, что это конец, что это несправедливо, и подло, однако жестокая игра наконец-то закончена…

– Четыре-ноль, – донеслось издалека и сверху.

– Это только начало, – донеслось в ответ.

– Хорошее начало… Ты видишь, Лю, я был прав.

– Продолжаем…

– Продолжаем…

– …аем…

Антон закрыл глаза, ожидая, пока назойливое эхо в ушах не стихнет совсем. Пока не настанет окончательная тишина.

– Что ты разлегся? – носок ботинка несильно ткнул его под ребра. – Вставай…

И Антон почувствовал, как из спины у него – вжжик! – с усилием выдернули нож.

– Вставай-вставай… Поднимайся.

Его взяли за майку и потянули вверх; он понял, что снова может двигать руками и ногами. Что спина глухо болит, будто по ней ударили сгоряча древком лопаты. Был такой случай когда-то в деревне, сосед очень обиделся за обобранное вишневое дерево и…

Деревня? Сосед?

Он встал на четвереньки. Потом сел на корточки; Людовик стоял рядом, вытирал нож о штанину, насмешливые, но не злые глаза поблескивали из-под мутных стекол:

– Удачно тебя Мэл подобрал… Упрямый ты. Играем дальше?

– Сейчас? – тихо спросил Антон. И сам услышал, каким жалобным получился вопрос.

– Ну что, пусть отдохнет? – донесся откуда-то издалека голос Мэла.

Антон через силу выпрямился.

– Ладно, – усмехнулся Людовик. – Ступайте, ребята, в душевую.

* * *

Стены душевой были облицованы белой кафельной плиткой. Кое-где вместо выпавших кафельных квадратов темнели пустые бетонные четырехугольники; на потолке набрякали тяжелые капли, а из душа – пластмассового распылителя на высокой никелированной трубе – широким веером хлестала горячая, очень горячая вода. Антон попытался покрутить вентиль – тщетно; температура воды не регулировалась.

Ребята стояли, запрокинув головы, подставив лбы обжигающим потокам. Сейчас на них не было футболок, и Антон не мог различить, где свои, а где чужие. Где игроки Мэла, а где – Людовика.

Душевая была просторная. Кранов хватало на всех. Случайно – или не случайно – Антон выбрал себе душ напротив кабинки Саши.

Из всех этих ребят Саша – соперник – был ему ближе всего. Может быть потому, что именно Саша был первым, кого он встретил?

– Становись под струю сразу, – сказал Саша глядя, как Антон пытается остудить воду в ладонях. – Привыкнешь. Это все-таки не кипяток.

– Да? – неуверенно спросил Антон.

– Послушай меня, – сказал Саша. – Иди сразу под душ.

Антон послушался. В первую минуту было нестерпимо, но потом – очень быстро – он действительно привык. Только морщился.

– Ты – почему? – спросил Саша, глядя в сырой потолок. Щеки его были очень бледными для человека, стоящего под горячей водой.

Антон решил промолчать.

– Я в армии, – сказал Саша. – Меня эти козлы… Ну, не важно. Короче говоря, я в армии, а ты? Тоже?

– Я в армии не был, – сказал Антон. – Я в институт…

– Так ты на гражданке? – удивился Саша. – А с чего?

Антон сделал вид, что не слышит.

– Я думал, что мне будет как бы послабление, – задумчиво сказал Саша. – Через этих козлов. Оказалось – ни фига. Просто мне повезло, что Людовик искал баскетболиста. А то загремел бы на общих основаниях…

– Как это – на общих основаниях? – спросил Антон.

Саша поежился под горячим душем:

– Хрен его знает. Я думаю, что это хуже, чем здесь… Сильно хуже. Тот парень, который играл с Мэлом раньше – он теперь на общих основаниях.

– Ты меня почему сукой обзывал? – спросил Антон.

Саша покосился недобро:

– А ты не понял, с понтом дела… Если бы ты так дальше играл, как в первые десять минут – тебя бы уже здесь не было. Было бы тебе совсем другое.

Хлестала из душей вода. Лаково поблескивала кафельная плитка.

– А тебе-то что? – спросил Антон.

Саша вздохнул:

– Люди друг друга поддерживать должны…

Рядом переговаривались другие ребята. Их голоса странно, по-птичьи звучали под мокрыми сводами.

– Да, – сказал Антон, чтобы прервать молчание.

– Вот прикинь, – сказал Саша, потирая ладонями плечи. – Если бы даже кто-то из тех козлов здесь вот оказался… Я бы и то ему добра желал. Вот честно.

– А что тот парень сделал? – тихо спросил Антон. – Который на моем месте играл?

– Филонил, – нехотя сказал Саша. – А может, не филонил. Может, характер такой. И он ведь мастер был, международного класса… Мэл сказал, что он игру не любил. Игру любить – это значит… Вот ты сегодня дважды забросил. А я лопухнулся два раза. Еще пару раз лопухнусь – и тоже на общих основаниях пойду…

– Нет, – быстро сказал Антон.

Саша пожал плечами:

– Нет… Потому что в следующий раз я не лопухнусь.

– Как можно любить эту игру? – шепотом спросил Антон.

Саша невесело усмехнулся:

– Игра – она игра и есть… Я со школы в баскетболе. С первого класса. Так, думал, и буду всю жизнь в баскетболе… А вот с армией… Я в команде ЦСКА не удержался… тренер там был один, скотина. И пустили меня… тоже на общих основаниях, – Саша вздохнул. – Вот… А ты, если рассказывать не хочешь – так я же не пристаю. Я так просто… Поговорить.

Антон выгнулся, пытаясь дотянуться до середины спины. До того места, куда вошел нож; ничего не было. На ощупь – совершенно гладкая кожа.

– Это поначалу жутко, – сказал Саша. – А потом – ничего… Втягиваешься. Главное – ни о чем не думать. Вот Вовка ваш. У Мэла нападающие меняются, как у младенца памперсы… А Вовка держится. И ты держись…

Журчала вода.

– Что сейчас? – спросил Антон.

– Играть.

– Снова? А…

– Времени-то нет, – сказал Саша как-то очень печально. – Самое неприятное… времени здесь нет. Ни утра, ни ночи… Ничего. Площадка и душ. И все. И, если Людовик позволит – посидеть в тенечке… Но тебе надо у Мэла спрашиваться. А он, по-моему, злее.

Антон вспомнил, как Людовик вытирал нож о штанину. Мэл – злее?

* * *

Он помнил зеленый двор под ногами, скрип жестяного козырька, угрюмую решимость кого-то за что-то наказать.

Себя? Ленку? Маму?

Весь последний месяц он находил и выписывал в блокнот изречения великих и просто известных. О том, что события имеют свойство развиваться от плохого к худшему, что если неприятность может произойти – она обязательно происходит, о том, что единственный свободный выбор в этой рабской жизни – отказ от нее.

Он помнил момент толчка. Он даже полет немного помнил. Секунда, замирание, и кровь в жилах превратилась, кажется, в холодец…

И он знал, что было потом. Он очень многое откуда-то знал.

Мама вернулась с работы, вымыла руки и стала готовить ужин. На столе в кухне стоял маленький телевизор, там крутили сериал…

Телефонный звонок зазвонил одновременно на экране – и в прихожей.

Мама вытерла руку о полотенце и подняла трубку.

И голос, незнакомый и официальный, спросил ее, она ли такая-то.