Кардиолог пожал плечами:
– Большинство выбирает дефибриллятор. Или за них это делают их дети. Или жены. Мистер Салливан, вы женаты?
Нет. Вера, бывшая жена, уже не в курсе его дел. Впрочем, своих тоже. Бедняга всю жизнь не так чтобы крепко дружила с головой, а пару лет назад Веру и вовсе накрыла деменция. Тогда-то Вера и переселилась в окружной интернат, где на тот момент уже обитал ее второй муж Ральф, – несколько лет назад он перенес нервный срыв, оказавшийся роковым, так что в некотором роде супруги воссоединились, если бы Вера узнала Ральфа, но она утверждала, что в глаза не видела этого человека и, уж конечно, нипочем не вышла бы замуж за того, кто выглядит так. Ухудшение у нее развивалось стремительно. Через несколько месяцев она не узнавала ни сына Питера, ни внука Уилла. Салли навестил ее, уверенный, что и его она не узнает, но Вера, завидев его, немедля сощурилась и, вперив в Салли пристальный взгляд, забормотала ругательства. Нянечки сказали, что такого за ней не водилось и Салли не следует принимать ее брань на свой счет. “Наверное, вы ей просто кого-то напомнили”, – предположила одна из медсестер, на что Салли ответил: “Да, причем самого себя”.
Так что нет. Жены у него не имеется, и некому угождать.
– Тогда ради сына? Внука? – уточнил кардиолог. Разве они не хотели бы, чтобы он сделал эту процедуру?
– Вы намерены им сообщить?
– А вы нет?
Пожалуй, нет. Салли пока не решил окончательно, но нет, все-таки вряд ли. Уиллу так точно. Ни к чему обременять парня, ведь осенью он уезжает в колледж. Сын? Да и его обременять ни к чему. Если Салли кому и расскажет, то Рут. Он уже раз пять начинал, но передумывал. И сейчас, разглядывая фотографию своей бывшей квартирной хозяйки, гадал, сообщил ли бы ей о своем состоянии, будь она жива.
– Вопрос, – произнес знакомый голос возле его локтя, и Салли едва не подпрыгнул от неожиданности.
В неизменном поло “Ральф Лорен” – сегодня розовом, – светлых хлопчатобумажных слаксах и кремовых парусиновых туфлях Карл Робак, как и обычно, смахивал на владельца автосалона, который опаздывает на гольф. Салли оглядел зал в поисках потенциальных угроз, досадуя на себя за то, что так глубоко задумался и не заметил, как подкрался не кто-нибудь, а Карл Робак. Сам по себе Карл не опасен, но всякий раз, как он приходил, имело смысл убедиться, не возмутился ли кто его появлением – скажем, женщина, которую он недавно бросил, или муж этой женщины, или тот, кому Карл задолжал, или кто-то, кто сыт по горло его бесконечной брехней. Этим последним Салли особенно сочувствовал.
– Как часто ты в среднем думаешь о сексе? – спросил Карл, смерив Салли серьезным взглядом.
К ним приближалась Рут с кофейником.
– Мне и самой интересно, что он тебе ответит, – сказала она и поставила перед Карлом кружку.
Рут и Салли лет двадцать были любовниками, то сходились, то расходились, но последние годы просто дружили, на что Рут явно досадовала, хотя сама же и предложила. Ошибка Салли, насколько он понимал, заключалась в том, что он, в общем, и тогда особенно не возражал и позже не выказывал должного сожаления. Вряд ли, конечно, Рут обварит его кофе, едва Салли ответит на вопрос, но осторожность не помешает, так что Салли машинально отодвинулся, пока Рут не наполнила чашку Карла и не поставила кофейник на стойку. Лишь тогда Салли перевел взгляд на Карла.
– Его здесь нет, – произнес Салли.
– Кого здесь нет? – спросил Карл.
– Руба, – ответил Салли. – Того, кого ты ищешь.
– Кто сказал?
– Хорошо, – согласился Салли. – Давай сменим тему. Я слышал, на фабрике какая-то желтая слизь, – в чем там дело?
– Какая желтая слизь? – переспросил Карл, и человек менее проницательный счел бы его удивление абсолютно искренним.
Но Салли проницательности хватало.
– Озеро грязи, на которое вы наткнулись вчера. И над которым поселятся богатенькие говнюки.
Карл глубоко вздохнул.
– Зря ты веришь сплетням.
– Ладно, – ответил Салли. – Но я понятия не имею, где Руб.
Вообще-то Салли ожидал его с минуты на минуту. По пятницам на кладбище был сокращенный день и Руб, добравшись до города на попутке, отправлялся на поиски Салли в надежде, что тот от щедрот угостит его чизбургером и потом весь вечер будет слушать его болтовню, – тяжкий труд, учитывая, что заикался Руб чем дальше, тем хуже.
– Забудь ты о Рубе, – ответил Карл. – Я о нем даже не упоминал. Я задал тебе простой вопрос.
– Рут, – произнес Салли и указал на часы над стойкой: – Сейчас 11:07. Посмотрим, скоро ли он спросит, где Руб.
– Простой вопрос, на который ты не ответил.
Колокольчик над дверью звякнул, и вошел Рой Пурди, человек, которого Салли на дух не выносил. Рой, в отличие от Карла, казался ровно тем, кем и был. Недавно его выпустили из колонии общего режима на юге штата, и выглядел Рой как типичный сиделец: тощий, дерганый, глупый, в дешевых татуировках, землистое лицо поросло щетиной. Сам Рой говорил, что его освободили досрочно за примерное поведение, и Салли, когда это слышал, давался диву: что же за требования в той тюряге, если их сумел выполнить даже Рой, сроду не отличавшийся примерным поведением?
– Какой был вопрос? – уточнил Салли у Карла.
Карл громко вздохнул.
– Я понимаю, трудно, но постарайся сосредоточиться. Я спрашиваю, как часто ты думаешь о сексе. Раз в день? Раз в месяц?
– Не так часто, как об убийстве, – ответил Салли, многозначительно посмотрел на Карла и перевел взгляд на Роя, усевшегося на табурет в дальнем конце стойки.
Рой на него не глядел, но Салли чуял, что тот наверняка знает: Салли здесь. Рут, питавшая к Рою еще меньше симпатии, нежели Салли, тем не менее схватила кофейник, чистую кружку и направилась к новоприбывшему.
– Как там наша девочка? – спросил ее Рой, когда Рут наливала ему кофе, за который он, как они оба знали, не заплатит.
– Ты имеешь в виду мою дочь?
– Я имею в виду мою жену.
– Бывшую жену. Или вы опять поженились?
– Пока нет, – ответил Рой.
– Да уж надо думать, – сказала Рут. – Особенно если то, что я слышала, правда.
– А что вы слышали?
– Что ты сошелся с какой-то Корой из “Моррисон-армз”.
– Я ночую у нее на диване, вот и все. Пока не наскребу на собственное жилье. Она ничего для меня не значит, эта Кора.
– А ей ты об этом сказал? Она в курсе?
– Я не отвечаю за то, кто что думает, – ответил Рой, жадно разглядывая выпечку на задней стойке. Сама Рут ему не предложит, но ничего, он сообразит, как выманить у нее булку. Рут, конечно же, поговнится, но в конце концов сдастся. Во всем, что касалось бывшего зятя, Рут явно придерживалась обреченной на неуспех политики попустительства, потому-то с тех пор, как Рой две недели назад вновь появился в Бате, Салли и обдумывал альтернативный порядок действий – на манер скорее Джорджа Паттона, чем Невилла Чемберлена.
Вернувшись на другой конец стойки, Рут заметила, что Салли глядит в пустоту, и щелкнула пальцами у него перед носом, отчего Салли вновь отодвинулся в сторону.
– Надеюсь, ты не считаешь, что это дело тебя касается, – заметила она.
– И слава богу, что не касается, – сказал Салли. – Но если б касалось, я сообразил бы, как с ним разобраться.
– Я спрашиваю, – произнес Карл, по-прежнему занятый одной-единственной мыслью, – потому что я думаю об этом едва ли не каждые десять секунд. Чаще, чем до того.
Карл имел в виду операцию на простате, которая – по крайней мере, на время – наградила его недержанием и импотенцией, не уменьшив при этом, по уверениям Карла, ни его одержимости сексом, ни умения доставлять женщинам удовольствие. То, что такая одержимость существует, Салли пока что не признавал, хотя они с Карлом спорили об этом без малого десять лет, с того самого вечера, когда Карл заявился в “Лошадь” и вместо приветствия шлепнул Салли по затылку свернутым в трубку журналом. После чего, взгромоздившись на соседний табурет, расправил и раскрыл на барной стойке журнал со статьей, которую хотел показать Салли.
– Знаешь, кто я? – спросил его Карл самодовольнее, чем когда-либо.
– Знаю, – ответил Салли, не взглянув на статью. – Я вообще-то не раз тебе это говорил. Ты, наверно, не слушал.
– Тут написано, – Карл ткнул пальцем в журнал, – что я сексоман. И это диагноз.
– Не диагноз, а анатомическая характеристика, – возразил Салли.
Его друг Уэрф, в тот вечер занимавший табурет с другого бока от Салли, явно заинтересовался, поскольку взял журнал и погрузился в чтение.
– Я скажу тебе больше, – продолжал Карл. – По мнению медицинских экспертов, я заслуживаю сочувствия.
– Уэрф, – Салли повернулся на табурете, чтобы лучше видеть друга, который внимательно читал статью, – как думаешь, чего заслуживает Карл?
Уэрф был из тех редких адвокатов, кого справедливость волнует куда больше закона, а потому он воспринимал любые, даже шуточные упоминания о ней всерьез и всегда был готов высказать взвешенное и здравое суждение.
– Аплодисментов, – подумав, ответил он. – Ну и, пожалуй, завистливого восхищения от таких, как мы с тобой.
Карл и Уэрф, потянувшись друг к другу через Салли, чокнулись пивом, а Салли в который раз пожалел, что втянул своего непредсказуемого товарища в пьяный спор.
– Салли просто завидует, – заметил Карл, когда Уэрф вновь углубился в статью о сексуальной зависимости, – потому что глупость – не диагноз.
– Вообще-то диагноз, – не поднимая глаз, возразил Уэрф.
– Но она не вызывает сочувствия.
– Нет.
– Как и уважения.
– Разумеется.
Бедный Уэрф. Без него жизнь стала менее настоящей и справедливой. И не такой веселой. “Вот когда я умру, – говаривал он Салли, – тогда и поймете, как трудно найти другого такого одноногого адвоката, у которого вдобавок всегда хорошее настроение”, – и оказался прав.
– Разумеется, ты думаешь о сексе каждые десять секунд, – сказал Салли Карлу. – Ты же ночи напролет смотришь порнуху.
Лишившись дома, Карл обосновался у Салли, в комнатах, которые некогда тот снимал у мисс Берил. Сам Салли жил в трейлере за домом и когда ночью вставал по малой нужде, видел, как в окнах Карла на втором этаже отражается эта похабщина.
– Я люблю порнуху, – признался Карл с обреченным видом человека, давно оставившего попытки понять собственное поведение, не говоря уж о том, чтобы его поменять.
Салли и не сомневался, что Карлу нравится порнуха, но, по его мнению, дело не только в этом. Уролог предупредил Карла, что эрекция вернется в лучшем случае через полгода, если не через год, и то не факт. Салли подозревал, что Карл не спит до глубокой ночи и смотрит всякие непристойности главным образом из-за страха – неусыпно следит, не зашевелится ли в трусах.
– Ее снимают всё лучше и лучше, – продолжал Карл. – Рут, скажи ему, что я прав.
– Эй, ма! – позвал Рой Пурди с другого конца стойки. – Если вчерашнее все равно выбрасывать, то лучше я съем.
Он имел в виду единственный оставшийся на блюде кусок вишневого пирога. Салли не удержался и улыбнулся хитрости Роя. Если ты попросил о чем-то и сразу же обозначил, что оно ничего не стоит, то, скорее всего, тебе это дадут, и вдобавок – в чем самая прелесть – ты не обязан быть благодарным тому, кто тебе это дал.
– Выброси, – посоветовал Салли достаточно громко, чтобы услышала не только Рут, но и Рой.
Слова его возымели действие – предсказуемо и незамедлительно. Рут положила кусок пирога на блюдце, со стуком поставила перед зятем и, приподняв бровь, посмотрела на Салли, чтобы тот сразу понял, какие последствия его ожидают, если он распустит свой избыточно длинный язык.
– Я бы доел и вон ту засохшую корочку. – Рой указал на пригоревший кусок булки, приставший к блюду.
– Тебя в тюрьме не кормили? – Рут ножом подцепила булку.
Рой принялся за еду, орудуя вилкой, точно лопатой.
– Плоховато, – признался он, набив рот, – это уж точно.
Карл подался к Салли и доверительно прошептал:
– Между прочим, когда я сказал, что теперь хуже, чем было до того, Рут не спросила, до чего. Тебя это не удивляет?
– Меня удивляешь ты, – ответил Салли, догадавшись, к чему Карл клонит.
– Ведь этот вопрос напрашивался бы, если бы она не знала, о чем именно я говорю.
– Эй, балбес. Посмотри на меня. Я никому ничего не говорил. Ты сам всем растрепал.
Вечером накануне операции Карл пришел в “Лошадь” и рассказал обо всем Салли, взяв с него слово молчать. Но, после того как Салли ушел домой, Карл напился и рассказал обо всем еще десятку человек и вдобавок барменше Бёрди, а это значило, что назавтра – Карл еще не опомнился от наркоза – о его вислом хозяйстве знал и судачил весь город.
Не то чтобы Салли не хотелось проболтаться. В конце концов, легендарная неспособность Карла удержать член в штанах разрушила не один брак, в том числе и брак самого Карла. И в тот вечер в “Лошади” Салли так ему и сказал.
– Половина женатиков округа Шуйлер усмотрит в этом банальную справедливость. Ты ведь это знаешь, правда? Ты слышал о карме?
– Это когда с хорошими людьми случается плохое?
– Нет, это когда получаешь по заслугам.
– Да? – Карл пожал плечами. – Что ж, я надеюсь увидеть, как ты получишь по заслугам.
– Я-то уже получил, – заверил его Салли. – Результат ты видишь.
Хотя, по правде сказать, он и прежде сомневался в этом, да и сейчас, узнав свой диагноз, тоже толком не верил. Так ли уж часто ему удавалось отделаться малой кровью? Во время войны ему везло оказываться в правильном месте, тогда как более талантливые люди и способные солдаты оказывались в неправильном. Зачастую это место находилось прямо возле Салли. Во время “Омаха-бич” едва ли не каждый миг разыгрывалась новая и абсолютно смертельная лотерея. Осмотрительность, опыт и здравый смысл увеличивали шансы на выживание, но несущественно. До самого Берлина в этой игре верховодило чистое везение, и Салли, бесспорно, оказался в выигрыше.
Но это война. Когда стрельба наконец прекратилась, мир более-менее образумился и Салли на досуге вновь мог предаваться мыслям, он взглянул на вещи иначе. Порой он невольно чувствовал, что жизнь его обманула. Если Бог существует, то любимейшая Его забава – играть с несчастными мудаками, которых он создал без спроса. Взять хотя бы того же Карла. Дай мужику член, сделай так, чтобы тот управлял его жизнью, потом повреди железу, благодаря которой член работает, и посмотри, что мужик будет делать. Наверное, с точки зрения Бога, это знатное развлечение, позволяющее ненадолго забыть о тоске всемогущества. Ведь если ты Бог, совершенно естественно, что главным твоим врагом будет скука. Салли помнил, как в детстве, доев тающий фруктовый лед, разглядывал муравьев на тротуаре близ родительского дома на Баудон. Сотни, если не тысячи мелких засранцев, запрограммированные согласованно выполнять задачу, о которой Салли понятия не имел. Из их сплоченных рядов он выбирал одного и мешал ему сделать то, чего муравью явно хотелось, палочкой от мороженого направляя его то влево, то вправо, вынуждая уползать все дальше и дальше от потока товарищей. Салли дивился, что крошечный мозг муравья не в состоянии осмыслить происходящее, ведь единственным разумным решением было бы оставить борьбу, чтобы великан, который не пускает тебя к цели, заскучал и отвлекся на что-то другое – может, нашел себе новую жертву, – но сдаваться муравья, похоже, не программировали. Он хотел того, чего хотел. Может, и Бог – такой вот мальчишка с палочкой, ощущающий разве что любопытство, но никак не сочувствие ко всякой ничтожной мелочи. Карла Робака Он лишил крохотной желёзки. Уэрфа – сперва ноги, а потом, увидев, что тот не дрогнул, и жизни. Дабы проучить.
Теперь вот очередь Салли. Два года. Скорее, все же один. Отлично, подумал Салли. Тебя никогда не смущает, что ты не сумел лучше распорядиться жизнью, дарованной тебе Богом? Нечасто. Иногда.
– Ну и ладно, черт с тобой, – сказал Карл. – Не хочешь говорить о сексе, тогда я вернусь к работе. Для которой – ладно, признаюсь – мне действительно понадобится твой вонючий карлик. У меня есть задание, с которым он справится как никто.
– Рут, – позвал Салли и вновь указал на часы: – Десять минут двенадцатого. Его хватило ровно на три минуты. – И добавил, обращаясь к Карлу: – Так расскажи мне о ней, об этой работе. – Салли в общих чертах догадывался, но ему было любопытно послушать Карла.
– Я сам ему все объясню.
– Сперва объясни мне.
