– А ты ему кто? Отец?
Вообще-то именно так Руб к Салли и относился, а потому, надо думать, Салли и чувствовал отеческую ответственность за Руба – не то что за родного сына, который неизменно взирал на Салли как на необъяснимую, однако бесспорную генетическую данность.
– Что, если это дерьмо, которое ты хочешь послать его выгребать, ядовитое?
– Ядовитое? Там лопнула канализационная труба. Она, конечно, воняет, но ядовитая вряд ли.
– Ты же не знаешь, что это, следовательно, там может быть что угодно.
Карл потер виски.
– Без денег ты мне нравился больше.
– Да ну? Тебе больше нравилось, когда я вынужден был ишачить на тебя по шестьдесят часов в неделю на холоде, обшивать дома гипсокартоном?
– По сорок. Это ты брал с меня как за шестьдесят. Боже, славное было время, – мечтательно вздохнул Карл с деланой ностальгией. – Видеть, как ты, точно Честер[9 - Честер – конь из детских рассказов Сида Хоффа. Попав в город, Честер обходит местные достопримечательности и различные заведения.], заходишь в “Лошадь”, с головы до ног облепленный грязью и всяким дерьмом, и несет от тебя, как из письки матери Терезы. Для счастья мне было достаточно одного взгляда на тебя.
Странная штука: Салли тоже скучал по той поре – правда, Карлу он нипочем в этом не признался бы.
– В общем, – Карл значительно понизил голос, – это дерьмо не ядовитое, окей?
– Тебе-то откуда знать?
– Сам подумай. Что у нас рядом с фабрикой?
– Ничего. – Салли мысленным взором окинул коллектор, тянущийся вдоль Лаймрок-стрит. – Кроме старого…
– Именно, – перебил Карл. – Салотопенного завода. А помнишь, почему они закрылись? Нет, конечно, не помнишь. Ты не помнишь, что было вчера. Но если бы тебе не отшибло память, ты вспомнил бы, что они разругались с городом из-за неуплаты налогов и перенесли производство в Мохок. Гас считает, что они специально затопили коллектор. Типа подарка на прощанье.
– Вот только это было когда? Два года назад? Три?
– Это нас и озадачило. Мы пришли к выводу, что на фабрике надо заделать швы вдоль карнизов. В дождь крыша протекает. Казалось бы, ничего страшного, если б вода не копилась в подвале.
Салли кивнул: он наконец-то понял.
– И эта вода не дает просохнуть тому, что внизу.
– В идеальных условиях, – продолжал Карл, – скажем, если после недели дождей настала жа…
– Двойная ставка, – перебил Салли.
– Что?
– Сколько бы ты ни заплатил Рубу за последнюю паршивую работенку, за эту заплатишь вдвое.
– Ну да, конечно. Вот об этом ты помнишь. Обираешь старого друга Карла при каждом удобном случае. Почему я вообще с тобой разговариваю?
– Даже тройная, – подумав, сказал Салли.
– Хорошо, я найду другого. Думаешь, Руб единственный недоумок в Бате, кому нужна работа?
И в этом он прав.
– Ладно, двойная.
– Идет, – выпалил Карл, и Салли понял, что уступил слишком быстро. – Считаешь, тебе удастся его уговорить?
– Не знаю. Он тебя ненавидит.
Карл встал.
– Скажи ему, что меня любишь ты, – предложил он и направился в туалет. – Ведь он на все смотрит твоими глазами.
– Но я тебя не люблю.
– Любишь, конечно, балда.
Когда за Карлом закрылась дверь, Салли снова уставился на Роя Пурди, тот пальцем подбирал с блюдца последние микроскопические крошки пирога. Салли не соврал, когда сказал Карлу, что в последнее время чаще думает об убийстве, чем о сексе. Рой вернулся в Бат в тот же самый день, когда Салли сообщили диагноз; два эти события совместились, побуждая Салли рассматривать различные варианты, как навсегда устранить этого негодяя. Пожалуй, разумнее всего переехать мерзавца пикапом, но Салли смущала обезличенность этого способа. Существовала немалая вероятность, что Рой толком и не поймет, кто был за рулем, а Салли хотел, чтобы он это знал. Куда приятнее было бы подкрасться к Рою сзади и вышибить ему мозги лопатой. Глухой стук, с каким закаленная сталь размозжила бы череп Роя, – и эта дынная мягкость под раздробленной костью – согрели бы Салли душу. Правда, на восьмом десятке он уже не способен был подкрасться так же ловко, как раньше, вдобавок и в этом случае Рой мог умереть, не поняв, кто его укокошил. Может, чтобы тот уж наверняка осознал, кто положил конец его жалкому существованию, лучше подсыпать ему в кофе крысиный яд? Иногда по утрам, в десятом часу, когда все, кто завтракал, уже разошлись и суета улеглась, Рут просила Салли постоять за стойкой, пока она сбегает в банк, вот тогда-то и можно было бы это устроить. Отрадно было бы наблюдать, как Рой скривится, с опозданием сообразив, что его отравили и кто именно это сделал. Загвоздка в том, что Салли не знал, сколько именно яда нужно добавить в кофе. Слишком мало – Рой не умрет, слишком много – почует с первого же глотка, и тогда, чего доброго, придет конец уже Салли. Смерти он никогда не боялся, не боится ее и сейчас, когда она стремительно приближается к нему верхом на лошади, но все-таки Салли предпочел бы, чтобы Рой умер первым.
– Я вижу, тебе понравилось, – сказала Рут и забрала у Роя блюдце.
– Для вчерашней булки неплохо, – согласился он, потирая наметившееся брюшко. – Я ничего не должен?
– Это уж как обычно.
Видимо, Рою нечего было сказать.
– Передайте Джейни, я сожалею, что мы разминулись.
Салли заметил, что Рой уставился на дверь, отделявшую закусочную от соседнего помещения, где находилась квартира, в которой жила бывшая жена Роя с их дочерью Тиной.
– Значит, у нее все хорошо? – спросил он. – Все путем?
– Все у нее отлично, – сухо ответила Рут. – И у твоей дочери тоже, если тебя это, конечно, интересует.
Эту последнюю фразу Рой пропустил мимо ушей.
– Передайте ей, что в том судебном запрете не было необходимости. Я другой человек.
– Она будет рада это услышать. Но все равно держись от нее подальше.
– Как я и сказал судье, в таком маленьком городке это непросто.
Рут кивнула.
– Ты поэтому торчишь на стоянке у “Эпплбиз” сразу после закрытия и ждешь, когда она выйдет?
– Разве?
– Мне сказали, тебя там видели.
Рой крутанулся на табурете, повернулся лицом к Салли, впервые обратив на него внимание, но потом повернулся обратно.
– Передайте ей, как только я найду работу, сразу же и заглажу, в чем перед ней виноват, правда.
– Может, тебе повезло бы больше, если бы ты поискал работу где-нибудь в другом месте, – предположила Рут. – В Олбани или Нью-Йорке. Там, где больше возможностей.
– Не беспокойтесь. – Рой сполз с табурета и взял из стаканчика возле кассы штук пять зубочисток. – Рано или поздно я найду что-нибудь здесь, в Бате.
Салли открыл раздел объявлений в газете и нацепил очки.
– Вот что тебе подойдет идеально, Рой, – начал он.
– Салли, – произнесла Рут с угрозой, которую человек мудрый принял бы к сведению.
– Требуется кухонный боксер, – якобы прочитал Салли. – Опыт работы неважен. Жалованье минимальное, но масса возможностей для карьерного роста. Приглашаем только самых целеустремленных и инициативных.
– Салли, – повторила Рут.
– А что, хорошо, – сказал Рой. – Ты это сейчас сочинил или все утро придумывал, дожидаясь, пока я приду, чтобы мне это сказать?
Салли проигнорировал и эту фразу, и Рут, сверлившую его взглядом.
– Я вот чего не понимаю, – ответил он Рою. – Карл Робак только что говорил, мол, ему нужен кто-то, кто заделает дыру в коллекторе. Что же ты даже не пикнул? Не сказал ему, что ищешь работу?
Рой извлек зубочистку из алого целлофана и задумчиво ее жевал.
– За что ты меня так не любишь? – наконец спросил он. – Я ведь ничего тебе не сделал.
– Подожди, вот еще одно, – произнес Салли, едва Рой направился прочь. – Требуется опытный воришка. Желательно отсидевший. Ночные смены.
– Наверное, ты не веришь, что люди способны меняться. – Рой взялся за ручку двери, колокольчик нетерпеливо звякнул.
– Отчего же, порой меняются, – согласился Салли и аккуратно сложил газету, чтобы фотография бывшей квартирной хозяйки снова оказалась сверху. Ему показалось или теперь она правда смотрит иначе? С легким неодобрением? – Но чаще в худшую сторону, вот в чем беда.
– Может быть, я тебя удивлю, – сказал Рой, – но я все равно собирался спросить. Как тебе живется в моем трейлере?
Салли фыркнул, хотя и понял, на что намекает Рой.
– Твоем?
Некогда трейлер действительно принадлежал Рою – точнее, Рою и Джейни, подарок от Рут и ее мужа; Джейни с Роем тогда только-только поженились, им было негде жить, Джейни ждала ребенка. Они поставили трейлер на заднем дворе у Рут и жили там, пока Роя не арестовали: он украл в “Сан-Суси” мебель и телевизоры, попытался вывезти, но попался. И когда Роя в первый раз посадили, Рут выкупила у дочери трейлер, чтобы той хватило денег переехать в Олбани и начать новую лучшую жизнь без Роя. Когда Салли предложил ей продать трейлер ему, Рут не поверила своим ушам. “То есть как это – ты намерен в нем жить? – допытывалась она. – У тебя же есть отличный просторный дом на самой красивой улице Бата”.
– Не волнуйся. Мне он не нужен, – заверил его Рой. – Говорят, во время пожара эти штуки как ловушки. Я сам читал. Вот заснешь как-нибудь, не потушив сигарету, и сгоришь.
Салли поймал его взгляд и, помолчав, спросил:
– Правда, что ли?
У Роя дрогнул желвак, на миг Салли показалось, что Рой набросится на него, но Рой не двинулся с места.
– Правда, – с улыбкой ответил Рой. – Знаешь, что у меня здесь? – Рой показал на свой правый висок.
– Что ж, – ответил Салли, – спасибо, что предупредил.
Рой ничего не ответил, и Салли, глядя в его лицо, подумал: интересно, каково это – жить, не понимая шуток, и улыбаться, лишь когда нет ничего смешного.
– Ведомость, – серьезно сообщил Рой. – С одной стороны перечислены те, кому должен я. С другой – те, кто должен мне. Сегодня утром я добавил в список кусок вишневого пирога и чашку кофе – туда, где мои долги. Некоторые забывают, если кому должны, но только не я.
Салли кивнул.
– Любопытно, кто же в списке твоих должников.
– Однажды там будешь ты, – уверенно произнес Рой. – Когда я все исправлю. В тот день тебе придется передо мной извиниться, и я заставлю тебя это сделать. Я загляну к тебе как-нибудь вечерком. Я знаю, куда ты поставил мой трейлер. Принесу пиво. Мы выпьем с тобой по банке-другой, и ты признаешь, что был не прав. На твоем месте я бы уже готовился, потому что так и будет.
– Ну, здоровая нога у меня только одна, и я не намерен стоять дожидаться этого счастливого дня.
– А он непременно настанет. Однажды вечером в твою дверь постучат, и это буду я. И это тоже правда.
– Если до той поры я не засну, не потушив сигарету.
– Вот видишь! – Рой наставил на него указательный палец, словно Салли только что разгадал шараду. – И это тоже наверняка случится.
Игрушка-пружина
– Я верю, – вещал преподобный Хитон, теперь на манер Мартина Лютера Кинга, – что словами “наш славный городок” судья Бартон Флэтт пытался нам объяснить: место, которое мы называем домом, не только красивое, но и славное в том смысле, что пользуется доброй славой, а наша община – образец добродетели и пример…
Он возвел очи горег, точно высматривал в небесах ускользающее слово или отвлеченное понятие, и, видимо, разглядел его в конденсационном следе реактивного самолета в тридцати тысячах футов над землей.
– …праведности, – заключил Хитон.
Реймер тоже поднял глаза, и его одновременно охватили головокружение и тошнота, колени, казалось, расплавились от зноя. Как было бы здорово сейчас оказаться в том самолете. Реймер мысленным взором видел, как выходит из самолета в месте его назначения, в незнакомом краю, одетый так, будто – вот чудо! – занимается совершенно другой работой. Чем-то, что у него получается. Живет новой жизнью, какая не снилась ни Бекке, ни судье Флэтту, ни даже мисс Берил. И, если уж на то пошло, ему самому.
– Но как же тогда, спросим себя, – по-прежнему заливался преподобный Хитон, вперив взгляд в небеса, – нам исполнить мечту великого человека? Как сделать так, чтобы славный наш городок стал градом небесным, в который верил судья?
Что вообще нашло на Реймера, что он стал полицейским? Быть может, его привлекло то, что органы правопорядка придают огромное значение соблюдению правил? В детстве правила неизменно его успокаивали. Они подразумевали, что жизнь подчиняется базовым принципам честной игры, а тогда ему тоже гарантированно дадут выйти к бите. И это было важно, поскольку Реймер не раз уже замечал, что среди его сверстников немало найдется тех, кто не собирается играть по-честному, пока взрослые не заставят. Правила, которые он ставил превыше всего, были просты и не подразумевали толкований. Делай это. Не делай того. Люди ведь ценят ясность. То есть полицейский, по идее, следит за порядком, исполняет волю народа, трудится на общее благо. Верно. На деле работа его научила, что большинство людей правила вовсе не успокаивают, а раздражают. Людям нужно, чтобы им обосновывали даже самые разумные и очевидные правила. Они требуют исключений в собственных неисключительных случаях. Вечно стремятся ему втолковать, что правила, которые они пытаются обойти, либо глупые, либо нелогичные, и Реймер вынужден был признать: некоторые из правил действительно таковы. Более того, самые разные граждане подозревают, что законы принимают намеренно им в ущерб. Бедняки уверены, что им всегда сдают с подтасовкой, а богачи – что перетасовка погубит их самих и цивилизацию. Бекка под настроение доказывала ему: брак – институт порабощения всех женщин без исключения, причем порою доказывала настолько красноречиво, что можно было подумать, будто Реймер лично входил в исконный комитет планирования супружества. Когда он учился в академии, господство закона представлялось ему разумным, по крайней мере, в широком смысле. Теперь же Реймер в этом засомневался. Так уезжай, сказал он себе. Сядь в самолет и лети прочь. После смерти Бекки с ним что-то случилось. Вера в профессию ослабла, в таком случае что его здесь держит?
По другую сторону от разверстой могилы судьи стояла девчонка лет двенадцати – племянница или внучка его чести? – и, насупясь, пристально таращилась куда-то в область паха Реймера. Она, конечно, не знала о пульте и явно сделала ложные выводы о том, почему Реймер орудует рукой в кармане. Реймер убрал руку, поймал взгляд девочки, и она – в остальном сама невинность – расплылась в лукавой и понимающей улыбке. Реймер почувствовал, что краснеет, сцепил руки перед ширинкой, уставился в пустое небо и вновь обратил внимание на конденсационный самолетный след. Если бы он перебрался на новое место, с кем бы свел там знакомство? И кто бы свел знакомство с ним? Чем бы он занялся?
В сотне ярдов на обочине грунтовой дороги, отделявшей Хилл от Дейла, стоял ярко-желтый экскаватор, который, несомненно, сегодня утром и вырыл могилу судье. Реймер узнал закадычного друга Салли, Руба Сквирза, тот сидел в пятнышке тени от экскаватора. И, судя по его позе, плакал. Неужели правда? Быть может, он тоже вспомнил любимых, погребенных неподалеку? Быть может, он тоже мечтает о новой жизни, новом роде занятий? Быть может, он не прочь махнуться работой? Реймеру подумалось, что и он не прочь: по сравнению с охраной порядка рытье могил – занятие мирное и благодарное. Мертвых давно не тревожит житейская несправедливость. И они не против порядка. Хоть несколько тысяч разложи по участкам – ни один не пожалуется. Но попробуй проделать то же с живыми – и увидишь, что будет. На словах люди любят прямые линии, ведь прямая, как ни крути, кратчайший путь меж двумя точками, но с годами Реймер уверился, что на деле люди предпочитают плутать. Пожалуй, подумал он рассеянно, Бекка поддалась именно этому – совершенно естественному стремлению плутать. Наверное, она не столько разлюбила его, сколько разочаровалась в строгости брачных правил: любить, почитать, слушаться. Делать это. Не делать того. Быть может, он, полицейский, стал для нее воплощением прямой линии и Бекка больше не могла с этим мириться? Неужто же тяга к блужданиям столь велика? И разве нет вероятности, что в конце концов вернешься туда, откуда ушел? Быть может, со временем дорога вновь привела бы Бекку к нему? Что, если им не хватило времени, а не любви? Какая приятная мысль.
Это он нашел ее. Вернулся домой раньше, чего почти никогда не бывало – по крайней мере, с тех пор, как их отношения начали портиться, сперва постепенно, потом вдруг резко. Утром, перед тем как Реймер ушел на работу, они поругались – он даже не помнил из-за чего. Ни из-за чего. Из-за всего. В последнее время самые мягкие его замечания вызывали потоки сарказма, слез, презрения и злости. Диапазон отрицательных чувств у его жены резко возрос словно бы в одночасье. Но что-то смущало Реймера в череде ее жалоб. То, что она его больше не любит, это понятно, и все-таки что-то тут было не то. Она будто разыгрывала сценки из всех известных ей пьес о супружеских разногласиях. Реймер пытался понять, как одно связано с другим, ждал, что причина, из-за которой Бекка злилась или дулась в понедельник, в четверг вновь о себе заявит. Но нет. Бекка словно задалась целью сбить его с толку массой разрозненных жалоб, от достаточно мягких и конкретных (он забыл опустить крышку на стульчак) до расплывчатых и глобальных (он не уважает ее чувства), и каждое оскорбление, и мелкое, и большое, имело для нее равную тяжесть.
Так что когда он подъехал к дому и увидел на крыльце три чемодана, то сразу понял, что это значит или должно означать – она от него уходит, – но сильнее всего Реймера поразила театральность, даже комичность этого зрелища. Входная дверь была приоткрыта. Быть может, Бекка что-то забыла и вернулась за этим в дом? Реймер помнил, как пересек лужайку, рассчитывая столкнуться в дверях с женой. Она, конечно же, удивится, но решения не изменит. И что он сделает? Отпустит ее? Станет удерживать силой, хотя бы пока не доищется, что ее мучит?
