Саша Фишер "Красный Вервольф 5"

Выдох-вдох, дядя Саша. Рано еще хвататься за заточку, все покамест живы.

На лице Серебрякова промелькнуло сначала брезгливое недовольство, потом он подозрительно прищурился.

– Ба, знакомые все лица! – нехорошо ощерившись, воскликнул он. – Василий Порфиревич, какими судьбами?

– Нехорошо это, господин поручик, избивать пожилого человека, – с укором произнес я.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Еще один громила, значит. Походку остальных жителей этого дома я уже знал.

– А какое нам с вами дело до этого плебея? – осведомился белогвардеец. – Он пытался отрицать знакомство с вами. Пришлось Юхану немного его поучить.

Значит, громилу кличут Юханом. Финн. Ну что ж, это вполне ожидаемо.

– Развяжите старика, – сказал я, капризно дернув рукой. – Часы я ему в починку отдавал неделю назад. Он клялся, что сегодня готовы будут.

– Часы, значит… – глаза Серебрякова стали похожи на узкие щелочки. Он перевел взгляд на Лазаря. – Так что же ты, гнида, сказал, что не знаешь никого?

Лазарь угрюмо зыркнул в сторону поручика так, что стало понятно, что мысленно он уже представил, как этот хлыщ с усиками болтается на виселице в центре города.

– Так что, готовы часы-то? – поручик ткнул Лазаря кулаком в плечо. – Или ты нагреть решил моего хорошего друга Василия Порфирьевича, как в ваших бандитских кругах принято?

– Бандитских? – удивленно приподнял бровь я. – Позвольте, но о чем вы говорите? Мне Лазаря Ивановича рекомендовали как исключительно хорошего часовых дел мастера и честного человека!

– Готовы ваши часики, – разлепив губы, произнес Лазарь Иванович. – Если эти… господа… меня развяжут, я их сию же секунду вам верну.

Серебряков несколько секунд сверлил меня взглядом, потом нехотя кивнул. Долговязый Юхан, засунул револьвер за пояс, и принялся развязывать руки Лазаря Ивановича. При этом своих оловянных глаз громила с меня не сводил. Я вынул из нагрудного кармана носовой платочек и протянул его старику, чтобы тот отер кровь. Поручик хмыкнул. Его, видать, позабавило такое проявление заботы по отношению к плебею. А я тем временем рассматривал самого Серебрякова. Лет ему тоже было немало. Во всяком случае – не двадцать пять, но судя по выправке, контрразведчик поддерживал форму регулярными физическими упражнениями. Решив, что стоять в его присутствии не обязан, не спрашивая разрешения, я уселся на табурет. Громила угрюмо на меня покосился, но так как со стороны его босса возражений не последовало, промолчал.

Лазарь Иванович тяжело поднялся со стула, размял затекшие ладони и направился к буфету, слегка покачнувшись. Невозмутимо выдвинул верхний ящик и вытянул оттуда блестящие серебряные часики на цепочке.

– Пружину нужно было подтянуть, – сказал он. – Часы вашего деда еще всех нас переживут.

– Прекрасно, просто прекрасно! – почти пропел я с легкомысленностью, которой, ясное дело, в этой весьма напряженной ситуации даже и не пахло.

Лазарь был тертый калач, и в мою игру моментально включился. А вот Серебряков, слушая наше «щебетание» начинал уже тихо закипать.

– Так! Хватит разыгрывать тут передо мной комедию! – рявкнул он. – Мне известно все о ваших делишках, которые вы ловко – должен признать это – проворачиваете на немецких складах.

– Это поклеп и провокация! – театрально-оскорбленным голосом воскликнул я. Чтобы даже кретин догадался, что я фальшивлю. А Серебряков все-таки не совсем кретин. Он или выследил, или вычислил банду Лазаря. Про меня он, похоже, был не в курсе. Так вот я сейчас ему намеренно дал понять, что тоже имею к этому отношение. Он тут явно не с целью закон и порядок устанавливать. Вербануть собрался, сучок. Вот пусть меня и вербует.

– А ты хорош, Василий Порфирьевич, – усмехнулся он. – Я думал, что ты хлыщонок ветренный, у которого только бабы в голове. А вот гляди-ка…

– Деньги, знаете ли, всем нужны, – пожал плечами я. – Не все же мне у моего дяди столоваться, если вы понимаете, о чем я…

– Знаете, в восемнадцатом году, в Киеве, мне приходилось иметь дело с людьми вашего сорта, – Серебряков громко выдвинул стул на середину комнаты, сел напротив меня и закинул ногу на ногу. – Но тогда я был молод и наивен. И потому попросту пускал этих ловкачей в расход. Сейчас – сорок второй, мне на двадцать с лишком лет больше, да и оккупация нынче другая. Так что я не намерен, как выражаются большевики, разбазаривать ценные кадры. Вы продолжите вашу деятельность, но под моим присмотром. Разумеется, в распределении доходов я тоже намерен участвовать.

– А не много ли вы на себя берете, поручик? – спросил я, приподнимая бровь.

– Немного, – криво усмехнулся Серебряков, покачивая носком сапога. – Особенно если учесть, что достаточно одного доноса, и от всей вашей шайки останется мокрое, дурно пахнущее место.

– Фи, поручик, ну что вы сразу угрожаете? – я сморщил нос. – Мы же с вами цивилизованные люди. И сможем наладить… так сказать… взаимовыгодное сотрудничество. Верно, Лазарь Иванович?

Часовщик кивнул.

– Взаимовыгодное сотрудничество, – кривляясь, передразнил меня Серебряков. – Экий вы все-таки скользкий тип, Василий Порфирьевич. Если вы плохо понимаете по-русски, может вам на каком другом языке объяснить? Я теперь буду вами командовать, ясно? А ты и твоя шайка плебеев – прыгать по команде, как дрессированные собачки. И если я хоть на секунду заподозрю что-то…

– Все я понял, понял! – я примирительно поднял перед собой руки ладонями вперед. – Банкуйте, господин Серебряков.

Тот поднялся. Щелкнул каблуками.

– А чтобы у вас не возник соблазн увильнуть от ответственности, – сказал он самодовольно. – Я вам оставлю Юхана. Малый он неплохой, но начисто лишен воображения, поэтому при любом непонятном ему повороте событий действует решительно и жестко.

Он шагнул к выходу. И у самой двери оглянулся.

– А с вами, Василий Порфирьевич, я не прощаюсь. Вы ведь будете сегодня на вечере у своего дяди?

И вышел. А финн остался.

– Э-э, – протянул Лазарь Иванович. – Васенька, не будешь ли любезен… Там, в буфете, настойка… Накапай старику…

Покосившись на неподвижного, как истукан, Юхана, я подошел к буфету, извлек рюмку и бутылку. Вынул пробку, наполнил рюмку и протянул ее Лазарю Ивановичу. Скрипнула дверь. В комнату заглянул Митяй.

Увидев его, финн оскалился в широкой белозубой улыбке и сграбастал парня за шкирку.

– Ити сюта, петури… – сказал он и тряхнул Митяя, как тряпичную куклу.

– Эй, это нечестно! – вскрикнул Митяй. – Я же все рассказал…

– Расскасал наам, расскашешь и труким, так? – финн весело подмигнул Лазарю. Тот застыл с каменным выражением лица.

Финн, громыхая ножищами, выволок Митьку из комнаты и поволок к выходу. Тот заверещал что-то, но тут же захлебнулся. Твою мать.

– Слушай сюда, Саня! – быстро зашептал Лазарь Иванович. – Сам понимаешь, положение аховое… Нормально работать под приглядом этого чухонца мы не сможем, лавочку надо закрывать, но мне, старику, так быстро не соскочить… Подготовиться надо. Придется вам со Степкой провернуть еще одно дельце, довольно бессмысленное, но шумное… Подломите интендантский склад… Там ничего путного – бэушное обмундирование да обосанные матрасы из госпиталей, но надо устроить так, чтобы не мы, а поручик на этом деле погорел.

– Я подумаю, – кивнул я. – Где Степка?

– Общак ховает, – ответил старик. – Знаешь, у нас как в «Двух капитанах», бороться и искать, найти и перепрятать…

Заскрипели ступеньки на лестнице. Такую тушу они безропотно не принимают. Бах-бах, раздались шаги совсем рядом с нами и в апартаментах часовщика вновь нарисовался чухонец. Не сотрешь.

– Где этот засранец? – спросил я, принюхиваясь не пованивает ли порохом.

Выстрела я не слышал, но ведь громила мог воткнуть ствол пацану в живот и спустить курок. Все равно, что стрелять в подушку.

– Оттал патрулю, – неожиданно тонким голосом пропищал гигант. – Там у меня прательник. Потержат в кутузке то утра, а потом в оврак и к апостолу Петру на сут…

– Это ты сам такой отличный план придумал, или тебе Серебряков подсказал? – язвительно протянул я. С облегчением, которого, надеюсь, простодушный Юхан не заметил.

– Не тфое тело, Фася, – огрызнулся финн.

– Сам же сказал, что Митька предатель, и проболтается на раз-два, – сказал я.

– Не прополтаается, – махнул рукой финн. – Снает, что тогда мамка его…

Он многозначительно чиркнул пальцем по горлу.

Ага, вот, значит, как Серебряков прихватил Митьку за жопу… Ладно. Пока что он живой, и то хлеб. До утра надо его вытащить.

– Ну что вы тут пез меня притумали? – поинтересовался Юхан. – Токоворились, что епнете меня по колове, пока я путу спать?

– Да вот думаем склад подломить в Крестах, – задумчиво произнес Лазарь Иванович. – Ты в деле?

– Я в теле.

– Ну и отлично! – сказал я. – Вы тут все перетрите, а я пойду. Мой дядя, князь Сухомлинский, ждать не любит.

– Иди, сынок! – откликнулся старик. – Мы с Юханом все обмозгуем, а потом я за тобой пришлю.

Кивнув чухонцу, который отчетливо скрипел мозгами, соображая стоит ли ему меня отпускать, я вышел из комнаты. Ссыпался по ступеням, выскочил в дивный апрельский вечер. От дома Марфы до полицайского участка, в котором служили финны и эстонцы, было около километра. Придется помесить грязь. Штиблеты очищу у Рубина. Завтра у нас очередной контакт. Надеюсь, будет весточка из отряда. Как там Наташа? Совсем ли Лаврик с особистом подмяли под себя Слободского, или тот все еще трепыхается? Последнее время что-то не слыхать об успехах партизан. Хорошо хоть Свободное держится.

Ага, вот и участок. Ну и само собой у крылечка топчется белесое чухонское рыло. Нервно как-то топчется, то и дело оглядываясь на дверь. Я навострил уши. Сквозь тишину весенних сумерек пробивались голоса, распевающие разухабистую песню. Понятно. Дружки бухают, закусывая конфискованный на толкучке самогон конфискованным же салом, а часовому завидно. Вот и нервничает, бедолага. Надо ему помочь, в смысле – чтобы перестал нервничать. И я, изобразив поддатого гуляку, шатаясь направился к полицаю.

– Кута прешь! – с обычным чухонско-эстонским акцентом окликнул меня он.

– Слышь, друг! – отозвался я, остановившись в нескольких шагах от него и шаря по карманам. – Закурить не найдется?

– Пшел прочь, русская свинья! – закономерно отреагировал полицай.

– Чего ты лаешься?.. – благодушно спросил я. – Свой я! У меня мама из Таллина…

– Сейчас посмотрим, какой ты свой, – пробурчал часовой и перехватив винтарь поудобнее, потребовал: – Претъяви аусвайс!

– Пжалста, – фыркнул я и полез во внутренний карман, одновременно незаметно сокращая дистанцию.

Он как загипнотизированный шагнул ко мне, тыча мне в живот стволом «Маузера–98К». Этого мне и требовалось. Я резко отвел винтовку вбок, разворачивая полицая спиной к себе и перехватив его оружие так, чтобы оно в прямом смысле оказалось ему поперек горла. Хрустнули шейные позвонки. Часовой обмяк, сползая в грязь. Я схватил его за подмышки, перетащил к забору, сдернул с белобрысой башки кепарь, а с рукава повязку полицая. Выдернул из ножен на поясе нож. Обшарив карманы, вытащил документы и деньги. Натянув повязку и головной убор, кинулся к крыльцу.

Здесь голоса звучали громче. Веселье продолжалось. Я тихонько поднялся. Отворил дверь. Участок располагался в здании какой-то конторы, так что я сразу оказался в длинном темном коридоре с рядом дверей. Одна из них была приоткрыта, из щели падал неяркий свет керосинки – электричество в Плескау подавали только на объекты, где работали или проживали немцы. Пьяные голоса нестройно, но душевно выводили по-эстонски: «Я навозец разбросаю, я навозец разбросаю. Жижу в поле разливаю, жижу в поле разливаю…». Ну что ж, этот навозец еще удобрит поля и леса нашей советской Родины.

Обычно узники в полицайских участках не задерживались. А тех, кто попадался, держали в холодной. Этот участок мне знаком. Я выправлял здесь какую-то бумажку. Пришлось оплатить пошлину в виде четверти шнапса и круга полукопченой колбасы. Где у них здесь находится холодная, я тоже знал. Прокрался на цыпочках мимо приоткрытой двери в дальний конец коридора. Прямо была дверь, ведущая во двор, а справа от нее – та, за которой должен был томиться Митька. Хорошо, что у меня с собой всегда связка отмычек. Ведь никогда не знаешь, чем может закончиться обычная прогулка.

Замок, запирающий холодную, оказался примитивным амбарным. Как любил шутить Лазарь, остановить такой может только честного человека. Я его отворил в два счета. Света не было, но я отчетливо услышал, как заключенный вскочил испуганно дыша, вернее – стараясь не дышать. Ну понятно. На фоне чуть более светлого дверного проема он видел мой силуэт в кепарике и с винтарем.

– Митяй, ты? – спросил я.

– Дядя Саша! – выдохнул он.

– Тихо! Выходи!

Крадучись, он выбрался в коридор. Я запер холодную. Чтобы полицаи не сразу хватились узника. Толкнул дверь во двор. Мы с Митяем выскользнули в узкий закуток между зданием участка и сортиром. Заборчик здесь был пониже. Я подсадил Митяя, затем перемахнул сам. Мы оказались в темном переулке. Пацан хорошо соображал, поэтому сразу ссутулился, заложил руки за спиной и побрел. Я позади, с «Маузером» наперевес. С понтом полицай, конвоирует схваченного нарушителя нового порядка. Понятно, что маскировка эта могла произвести впечатление только на случайных прохожих.

Патруль полицаев или комендатуры она хрен бы обманула. Ну так мне главное было довести этого малого до ближайших развалин, а дальше пусть выбирается сам. Нам повезло. Редкие прохожие шарахались от нас, как черт от ладана, а на патрули мы не напоролись. Когда между нами и улицей оказалась груда битого кирпича, пополам с потолочными балками и остатком кровли, я сдернул с себя маскировку и сунул ее в трясущиеся руки Митьки. В кепарь закинул полицайскую ксиву и бабки, бросил на кирпичи винтарь и нож.

– Дядя Саша, я… – срывающимся голосом заговорил пацан. – Они мамку мою прихватили, иначе бы я никогда… Ты же меня знаешь, дядя Саша! Я же тебе знак тогда…

– Знаю, Митька, – я похлопал парня по тощему плечу, мысленно матюгнувшись. Такое время. – А я и не знал, что у тебя мамка жива.

– Так я специально тихарился, чтобы и мамка про мои дела ничего не знала, и вот так вот не случилось, – быстро зашептал Митяй, рассовывая по карманам полицайское «богачество». – Не убрег. Дядя Саша, честное слово, я как мог выворачивался…

– Да брось ты оправдываться, Митяй, – поморщился я. – Мамку-то как думаешь выручать?

– Она уже узелок собрала, – сказал Митяй. – Уговор у нас был, что я ее в Свободное вывезу, как только все… вот это… Знаю одну цыганскую тропку…

– Верил, значит, что я тебя вытащу? – прищурился я.

– Конечно, верил, ты же своих не бросаешь, – сказал Митька, а потом его затрясло. – Вот же гнида этот чухнец! Клялся, что отпустит, а сам…

Митяй зашмыгал носом, отвернулся, вытер глаза рукавом. Вдалеке раздалась громкая немецкая речь. Пора было разбегаться. Я мотнул ему головой в сторону ближайших кустов. Тот кивнул и бесшумно растворился в темноте.

Я спокойно выбрался в более людную часть города. Хотя людной ее назвать было трудно. Редкие встречные и поперечные торопились по домам. До комендантского часа оставалось немного времени. Я тормознул «лихача», возможно того же самого и благополучно доехал до княжеских палат.

В прихожей меня встретила Глаша. Из гостиной и столовой доносились возбужденные голоса. Плыл табачный дым. Звякали бокалы. Похоже, вечеринка была в самом разгаре. Я скинул штиблеты, на подошвах которых было по килограмму грязи. Прошел в ванную. Благо, Захар, наш истопник, раскочегарил водогрейную колонку. Так что проблемы с тем, чтобы помыться не возникло. Горничная подала мне все чистое. Приведя себя в порядок, я вышел к гостям. За изрядно разоренным столом, сидела обычная компашка. Князь Сухомлинский, граф Суворов, литератор Обнорский, поручик Серебряков, который кивком со мною поздоровался, словно мы сегодня не виделись.

Глаша принесла мне чистые тарелки и столовые приборы. Положила гусятины, пододвинула блюдо с заливной рыбой и еще какие-то тарелочки и блюдца со снедью. Обнорский налил мне водки и мы с ним выпили. Этот бумагомарака приехал в Плескау аж из Лиможа, дабы рассказывать читателям белоэмигрантских газетенок о том, какое счастье принесла «Великая Германия на освобожденные от большевистского ига территории многострадальной России…». Судя по тому, что сей щелкопер был беспробудно пьян, виселицы и расклеенные по городу приказы комендатуры, за нарушение которых жителям полагалась только одно наказание – смертная казнь, его не вдохновляли на творчество.

– Нет, господа, вы только послушайте, что пишет этот чухонский листок «Хельсингин саномат»! – воскликнул потомок великого русского полководца, разворачивая финскую газету: «…большинство русских военнопленных являются юношами в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет или же стариками от шестидесяти до семидесяти лет…».

Присутствующие тут же заспорили, можно ли этому верить. Я смолчал, делая вид, что увлечен исключительно набиванием желудка, тем более, что действительно проголодался. У князя были тесные связи с немецкой интендантской службой, ведавшей продовольственным снабжением вермахта, поэтому к нему охотно заглядывали не только понаехавшие белоэмигранты, но и высокопоставленные немецкие офицеры. Последним обстоятельством я беззастенчиво пользовался. Подвыпившие немчики порой бывали излишне болтливы. Однако наибольшие надежды я возлагал на фройляйн Кранц.

Эта дебелая немка служила машинисткой в «Организации Тодта», но, по моим сведениям, имела отношение к разведывательно-диверсионной школе «Абвера», которая скрывалась под крышей этой строительной фирмы. Магда Кранц была крепостью не то что бы неприступной, но требовавшей длительной планомерной осады. Как раз сегодня она должна была посетить вечеринку у Сухомлинского. И потому, заслышав женские голоса, доносившиеся из гостиной, я вытер губы салфеткой. Поднялся, одернул пиджак и покинул столовую. Магда в красном вечернем платье, соблазнительно облегающем ее крепкое тело истинно арийской женщины, беседовала с какой-то фрау. Незнакомка стояла ко мне спиной и я лишь мельком отметил, что пышностью форм она не уступает фройляйн Кранц.

– О, Базиль! – воскликнула Магда. – Ты вовремя! Познакомься с моей подругой!

Подруга обернулась, и улыбка светского соблазнителя медленно сползла с моего лица.

Глава 3

Я едва сдержался, чтобы не произнести ее имени вслух. В самом деле, откуда Базилю Горчакову знать Марту Зунд? Ее глаза озарились бешеной радостью пополам с гневом, но она быстро взяла себя в руки, светски улыбнулась, протянула руку.

– Марта!

– Базиль! – откликнулся я, целуя тыльную сторону кисти.

– Мы только что хотели спеть арию Елизаветы из «Тангейзера», – продолжала она.

– На два голоса? – удивился я.