Саша Фишер "Красный Вервольф 5"

– Нет, петь будет Магда, у нее прекрасное сопрано.

– С удовольствием послушаю, – сказал я.

– А я думала, вы ей подыграете, – съехидничала Марта. – Вы же русский дворянин, а они все поголовно владеют музыкальными инструментами.

– Да, особенно – балалайками.

– Меня будет кто-нибудь слушать сегодня? – капризно осведомилась фройляйн Кранц.

Ага. Кажется – уже ревнует. Ах, Марта, Марта, принесла тебя сегодня нелегкая. Дураку ясно, она мне не даст затащить свою белокурую подружку в спальню. Скорее – сама меня в нее затащит. Придется повременить с решающим штурмом машинистки из «Тодта». Я галантно ухватил Марту за локоток и подвел ее к кушетке, времен Николая Кровавого. Усадил, а сам остался стоять, якобы из почтения к певческому таланту фройляйн Кранц. Та подошла к роялю фирмы «Бехштейн». За клавиши сел какой-то немчик в чине гауптмана. Зазвучала бравурная музыка Вагнера и Магда с чувством затянула:

О, светлый зал мой, здравствуй снова!
Вновь ты мне мил, приют певцов!
В тебе его проснутся песни, —
и я проснусь от мрачных снов!
Как он тебя покинул,
пустынным ты мне стал…
Тоска проникла в сердце,
унынье – в дивный зал!
Теперь в груди трепещет радость,
теперь и ты мне стал сиять:
кто жизнь тебе и мне дарует,
тот ныне будет здесь опять!

Не будь здесь Марты, я бы пустил сентиментальную слезу, а по окончании арии, принялся восторгаться талантом исполнительницы, целуя ей руки чуть более страстно, чем требует восхищение поклонника оперного пения. Теряя очки, я лишь вежливо похлопал, когда фройляйн Кранц умолкла. И мои жидкие аплодисменты утонули в бурной овации других слушателей, подтянувшихся из соседнего помещения. Пока Магда принимала поздравления, ее подруга улучила минуту, ухватила меня за руку и вытащила в курительную, которая сейчас пустовала, потому что гости дымили всюду, где им вздумается.

– Что, Алекс, нацелился на эту сучку? – накинулась на меня Марта, впрочем – шепотом.

– Тише ты! – осадил я ее. – Хочешь остаться со мною, называй меня Базилем.

– Что со мною делаешь! – запричитала Марта. – Пропал куда-то… Я с ума схожу, а он тут хвостом вертит перед каждой вертихвосткой! – последнее слово она произнесла по-русски.

– Останься сегодня со мною, – попросил я вполне искренне. – Я ужасно соскучился!

Она сразу обмякла и упала в мои объятия. Я понял, что еще мгновение и она примется меня раздевать прямиком в курительной, куда в любой момент может вломиться кто-нибудь из гостей. Пришлось встряхнуть разомлевшую любовницу и строго произнести:

– Марта! Соберись! Ты мне нужна! И не только – как женщина. Понимаешь?

Она распрямила свой мощный стан, выпятила грудь.

– Поняла, Але… Базиль. Можешь на меня рассчитывать.

– Вот и отлично. Пойдем к гостям. Надо дождаться, покуда они расползутся.

Мы вернулись в гостиную. Магда, окруженная офицерами и белоэмигрантами, злобно зыркнула в сторону подруги. Похоже, между ними пробежала трещина, которая вот-вот превратится в непреодолимую пропасть. Война войной, а человеческие страсти остаются человеческими страстями и никакие идеологии ничего не могут противопоставить им. Впрочем Марта тут же отошла от меня и принялась кокетничать с гауптманом, который аккомпанировал ее подруге.

Это смягчило фройляйн Кранц и мне даже удалось за остаток вечера перекинуться с нею парой ничего не значащих слов. Наконец, гости начали расходиться. Немецкие офицеры вызвались проводить дам и своих «русских друзей», так как на улицах шастали патрули. Я воспользовался суматохой и умыкнул Марту в свою опочивальню. Она первым делом осмотрела комнату, обставленную, как и другие, музейной мебелью. С восхищением покачала головой.

– Твои нынешние апартаменты нравятся мне гораздо больше прежних, Алекс! – резюмировала она.

– Тсс! – шикнул на нее я. – Называй меня только Базилем.

– Да, прости! – кивнула она.

– Где ты теперь служишь? – спросил я.

– Как и Магда – в «Организации Тодта».

У меня даже дыхание перехватило от предчувствия близящейся удачи.

– А ты, значит, подался в дворяне? – проговорила Марта. – Мне Магда много рассказывала о графе Горчакофф, но мне и в голову не могло прийти, что это – ты… Вернее – твоя очередная личина.

– Не узнаю тебя, Марта, – сказал я. – Ты стала более суровой…

– После того, как графа убили, меня с пристрастием допрашивали в гестапо.

– Тебя били?!

– Нет. До этого не дошло. Они были очень вежливы, но при этом перетряхнули все мое нижнее белье… Речь шла о связи женщины арийской расы с унтерменшем… С тобой – то есть… Меня спасло только то, что ты фольксдойче… То есть – не совсем русский. Ведь ты – фольксдойче?

– А если – нет? Это что-то изменит в твоем отношении ко мне?

Она вдруг рванулась ко мне, обняла, прижалась, зашептала горячо:

– Нет, любимый! Ничего не изменит! Мне наплевать на Розенберга и его расовую бредятину. Я хочу только, чтобы поскорее кончилась эта проклятая война, чтобы мы уехали из этого ужасного города, в Германию, я хочу родить тебе полдюжины маленьких полукровок, за которых я перегрызу горло любому!

– Тогда помоги мне закончить эту войну, – шепотом ответил я, расстегивая молнию на спине, что удерживала ее длинное, черное платье.

– Я помогу, милый! – задыхаясь от вожделения, бормотала она. – Надо будет – умру за тебя! Я их ненавижу!

Поведя плечами, она сбросила платье, оставшись в прозрачной комбинашке. У меня уже не хватило терпения раздеть ее полностью. Да и она не слишком была щепетильна с моим вечерним костюмом. Полураздетые, мы рухнули на кровать, а дальше началась такая сумасшедшая скачка, что не будь дом Сухомлинского построен лет двести назад, когда такие здания возводили с огромным запасом прочности, как крепости, он бы заходил ходуном. Признаться, я и думать забыл, что совокупляюсь с этой немкой по долгу службы. И она это почувствовала.

– Ты был сегодня как лютый зверь, – еле слышно сообщила Марта, когда мы обессиленные лежали на растерзанной постели. – Никогда ты таким не был, милый… Раньше ты пользовался мною, как любой мужик, а сейчас… Ты как влюбленный оборотень… Мой Красный Вервольф…

Утром я вызвал Глашу и велел ей проводить гостью в ванную. Горничная посмотрела на меня с обидой, но выполнила поручение. Пока Марта мылась и приводила себя в порядок, я направился к князю. Аскольд Юрьевич вставал ни свет, ни заря. Сам говорил, что эта привычка осталась у него еще с кадетского корпуса. Так что разбудить его я не боялся. Старик сидел у пылающего камина, закутавшись в свой любимый шлафрок и задумчиво попивал кофе. Увидев меня, он заговорщически подмигнул.

– Доброе утро, Аскольд Юрьевич! – поздоровался я.

– Доброго утречка, Базиль! Как почивали-с?

– Превосходно!

– А наша немецкая гостья?

– Вашими молитвами, – откликнулся я. – Собственно о ней я и хотел с вами поговорить, ваша светлость.

– Вы хотели бы, чтобы она осталась жить у нас? – проницательно заметил Сухомлинский.

– Совершенно верно!

– Дом большой и мне, старику, будет веселее.

Ишь ты, раздухарился, старый пенек. Хватит с тебя и Глафиры.

– Благодарю вас, Аскольд Юрьевич!

– Фрау Зунд, если не ошибаюсь, служит у Тодта? – осведомился старик.

– Да, вероятно…

– Что ж, это весьма полезное знакомство… Я хотел бы побеседовать с нею.

– В таком случае, я приглашу ее к завтраку?

– Всенепременно, Базиль! Если не захотите лишить меня удовольствия побеседовать с милой женщиной.

Я не захотел. Завтрак прошел в непринужденной обстановке. Кроме чисто светской болтовни, вести которую старый князь был мастак, обсуждались и вполне деловые вопросы. Сухомлинского интересовала возможность сотрудничать с «Тодтом» в плане поставок древесины. Аскольд Юрьевич приехал из Парижа не только для того, чтобы вновь завладеть фамильной собственностью. Из некоторых его обмолвок, я сделал вывод, что дальнейшие жизненные планы этого семидесятилетнего старика связаны отнюдь не с родиной предков.

Князь нацелился на США, а для переезда за океан требовались деньги, ибо Сухомлинский не собирался влачить жалкое существование где-нибудь на Брайтон-бич, он намеревался обустроить свою жизнь с чисто американским комфортом, жениться и оставить состояние детям. Ну или хотя бы – тем, кого он будет считать своими детьми. Поэтому в Нью-Париже князь развернул бурную коммерческую деятельность, безжалостно вырубая леса на своих родовых вотчинах. Меня он тоже подключил к своим операциям.

Все-таки как никак я его «родственник». Я не возражал. Ведь по делам «дядюшки» я мог выезжать за пределы Пскова с надежной ксивой. Ну а то, что в местах, куда я выезжал, потом обнаруживались изуродованные Красным Вервольфом трупы немецких военнослужащих и их пособников, так это чистое совпадение. Даже в СД никому не могло прийти в голову связать эти убийства со мною. Во-первых, я был представителем солидной фирмы, принадлежащей лояльному гражданину Великого Рейха, а во-вторых, я же не один выезжал.

После завтрака я отправился провожать Марту к месту ее нынешней службы. Меня очень интересовала контора «Тодта», ибо из истории Великой Отечественной войны мне было известно, что сия организация нередко служила крышей для различных учреждений «Абвера». Поначалу я планировал проникнуть туда через Магду, но теперь у меня есть кое-кто получше. Тем более, «Тодтом» заинтересовался и князь тоже. И если Марта начнет ему помогать, то и мне будет легче туда сунуться.

– Я все утро думаю, чем я смогу тебе помочь, – угадав о чем я думаю, проговорила моя спутница.

– Ну и что ты надумала? – осторожно спросил я.

– Я могу передавать тебе копии некоторых документов, которые перепечатываю.

– Это смертельно опасно, – с искренней заботой сказал я. – Попадешься, и гестаповцы больше не будут вежливыми… Как у тебя с памятью?

– Не жалуюсь. Во всяком случае, я помню каждую минутку, проведенную с тобой.

– Вот и отлично! Сами документы мне не нужны, достаточно если ты будешь пересказывать мне их содержание.

– О, милый! Ты такой заботливый! – растрогано воскликнула Марта, едва не кинувшись мне на шею.

На улице было слишком людно для жарких объятий русского и немки. Я проводил любовницу до ворот Довмонтова города. Она подошла к часовому, протянула ему пропуск. Изучив его, солдат кивнул и пропустил машинистку к калитке. Я лениво, как и подобает прожигателю жизни, побрел в сторону городского центра. Скользнул скучающим взглядом по веренице военных грузовиков, которая выезжала из ворот «Тодта». Судя по наглухо затянутым брезентом кузовам, везли они отнюдь не стройматериалы.

Проходя мимо виселицы, я с тревогой всмотрелся в опухшие от побоев лица повешенных. Нет ли среди них знакомых. Например – Митьки. Слава богу, его среди казненных не оказалось. Значит, не попался ночью. Я скрестил пальцы, мысленно пожелав парню удачи. Не сказал бы, что этот малолетний бандюга мне нравится, но все же он был своим. Такая вот странная судьба у нас. Сошлись на военной тропке те, кто в мирной жизни на одном гектаре бы даже гадить не присели.

– Кута торопишься, тетка! – услышал я мерзкий эстонский говорок. – Что у тепя в кошелке, показывай!

Я оглянулся. Обычная для оккупированного городка картинка. Патруль из эстонских националистов пристает к мирной жительнице. Белесые сытые рыла, красные от самогона носы, белые повязки полицаев. Полная безнаказанность и наслаждению властью над беззащитными людьми. Этого я уже насмотрелся. Куда больше меня заинтересовала женщина, которую они избрали в качестве объекта для издевательств. На вид ей около пятидесяти. Одета как обычная горожанка – длинная темная юбка, облезлая шубейка, черный в белый горошек платок. А вот глаза умные, в них ни капли страха, только глубочайшее презрение.

– А она еще ниче сепе! – подхватил другой полицай. – Кожа клаткая и шопа, как и у моей папёнки… Тавай, пратва, тащи ее за тот сарай, оприхотуем на троих…

– Руки убери, недоносок! – резко произнесла незнакомка.

– Ах ты русская курва! – озлобился один из полицаев. – За это я путу иметь тебя в рот…

Его дружки подхватили дерзкую горожанку и потащили за сарай. Она не издала ни звука, только бешено извивалась. Третий полицай воровато оглянулся. Увидел меня, качнул стволом винтаря, дескать, проходи мимо, пока цел, и кинулся за напарниками следом. Я тоже оглянулся. Немецких солдат поблизости не оказалось, а псковитяне торопились как можно скорее миновать место, где вот-вот должно было совершиться насилие. Это равнодушие к чужой беде меня сейчас более, чем устраивало. Красный Вервольф в зрителях не нуждается.

Украдкой выхватив из специально сшитых из грубой кожи ножен, что висели под мышкой, старую добрую заточку, я поспешил на место совершаемого преступления. Полицаи не заметили моего появления. Они были заняты. Двое навалились на руки, опрокинутой на спину женщины, а третий, пыхтя от нетерпения, стаскивал с нее юбку. Сделать это было нелегко, потому что предназначенная в жертву горожанка отбивалась, норовя попасть ногами насильнику по причинному месту.

Болезненно охнув, полицай вдруг беспомощно распластался поверх женщины. Я выдернул у него из-под лопатки заточку и одним ударом ноги свернул шею второму недоноску. Третий вскочил, разевая пасть из которой раздавалось только невнятное булькание. Он пытался передернуть затвор винтовки, но руки его уже не слушались, потому что длинное узкое лезвие пробило глаз и воткнулось в мозг. Вернув себе орудие мести, я отшвырнул мертвого полицая, труп которого придавил незнакомку к рыхлому апрельскому сугробу, и вытер лезвие об его шинель.

Помог женщине подняться и не давая опомниться и ликвидировать беспорядок в одежде, потащил в путаницу задних дворов частного сектора. Здесь давно уже никто не жил. Часть домов сгорела во время бомбежек и артобстрелов, часть обезлюдела, когда псковитяне бежали от наступающей немецкой армии. Обитатели других либо ушли в партизаны, либо были казнены во время регулярных децимаций, устраиваемых комендатурой. Разграбленные мародерами, с выбитыми стеклами дома встречали нас настороженным молчанием.

В один из них я и затащил спасенную. Усадил на пол в сенях и знаком велел сохранять тишину. Надо отдать должное загадочной незнакомке. Она хоть и запыхалась во время нашего бегства, но не издала ни одного лишнего звука. По всему видно, ей уже доводилось бывать в острых ситуациях. А еще она явно не хотела привлекать к себе лишнее внимание. Даже с насильниками боролась молча. Кто же ты такая, молчунья? И как тебя угораздило попасться этим бандюганам с белыми повязками?

И все же в тот момент меня больше интересовало то, что происходит снаружи. Однако как я ни прислушивался, никакого шухера расслышать не мог. Видать, трупы полицаев еще не обнаружены. Что ж, это дает нам время уйти как можно дальше от «места происшествия». Я поднялся, спрятал заточку в ножны, принялся отряхивать брюки и свое щегольское пальто от разного сора и колючек репейника, прицепившихся, когда мы ломились через заросшие сухими ныне сорняками огороды. Женщина тоже встала, отвернувшись, принялась приводить себя в порядок.

– Вам не нужны часы фирмы Буре? – вдруг осведомилась она.

Глава 4

Пароль прозвучал так неожиданно, что я не сразу на него отреагировал. Да и для того, чтобы ответить, как условлено с Анхелем Вольфзауэром, мне нужно было вспомнить, какие именно слова следует произнести. Незнакомка смотрела на меня выжидающе.

– У меня есть такие, но без большой стрелки… – наконец выдавил я.

Она протянула мне руку и представилась:

– Анна Дмитриевна Шаховская.

– Василий Порфирьевич Горчаков.

– Это ведь легендированное имя, не так ли?

– Это имя, на которое я отзовусь.

– Хорошо, Василий Порфирьевич. Я поняла.

– Дальнейший обмен информацией предлагаю отложить, пока мы не окажемся в более безопасном месте, – сказал я.

Она кивнула, и мы принялись выбираться из заброшенного квартала. За время своего второго пребывания в Пскове, я обзавелся несколькими явочными квартирами. На одну из них и повел эту странную мадам. Шаховская, Шаховская… Я точно уже слышал это имя… От кого? Ума не приложу… Судя по громкой фамилии – дворянка. Может из эмигрантов, если пришла с паролем от моего дедули?.. Ладно, по ходу дела разберемся. Во всяком случае, я должен знать, зачем она оказалась в оккупированном Пскове?

Мы вышли на одну из самых оживленных днем улиц. Здесь были относительно чистые тротуары, работали магазины и мелкие мастерские по починке необходимых в быту вещей.

Само собой, всюду висели красные полотнища с черной свастикой в белом круге. Свободные от службы офицеры прогуливались под руку с дамочками. Некоторые немчики здоровались со мною, приложив кончики пальцев к лакированному козырьку форменной фуражки. Я вежливо приподнимал шляпу. Шаховская, которая хоть и шла рядом, но как бы и не со мной, недоуменно на меня косилась. Сразу видать, неопытная еще.

Когда мы подошли к нужному дому, я подхватил ее под локоток и легонько подтолкнул к подъезду. Мы вошли, неторопливо поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью, обитой кожзамом. На ней красовалась тусклая медная табличка «ПРОФ. ГАЛАНИН М.С». Я трижды постучал в дверь кулаком, а потом, через несколько секунд еще трижды. Спустя минуту, в замке заскрипел ключ, она приотворилась. Сквозь щель просунулась сморщенная старушечья лапка, в которую я положил пфенниг. Это была не плата, а своеобразный пароль.