Великолепный белый дракон восседал на поляне, и его чудовищные, невероятные глаза смотрели мне в самую душу.
– Иди и убей меня, Георгий, – сказал тот самый голос. – Освободи меня прежде, чем сюда доберутся другие.
Он взмахнул крыльями – и я увидел огромную рваную рану на боку дракона. В глазах его читалось страдание и мольба, и это было так сильно и так искренне, что я, повинуясь странному импульсу, шагнул вперед, сжимая в руках этот свой идиотский черенок.
– Делай что должно, – кивнул дракон. – И будь что будет.
И я ударил так сильно, как только был способен, и раздался рев боли и торжества. А потом меня с ног до головы окатило чем-то горячим, и в голове как будто взорвалась сверхновая, и погасла, и тьма поглотила меня.
Глава 2. Гнев
Я открыл глаза, увидел белый потолок и длинные прямоугольные светильники, вдохнул пропахший медикаментами воздух и одними губами выругался. Похоже, по блату начали морфин мне давать, теперь вот драконы мерещатся. А я уже почти поверил, что получится помереть с высоко поднятой головой, при попытке к бегству, а не прикованным к постели овощем.
Бессилие – вот что всегда вызывало во мне лютую ярость. Бессилие и невозможность никак изменить ситуацию. Я почти поверил в то, что в моей жизни – пусть и перед самой смертью – произошло нечто из ряда вон выходящее! Что все было не зря, что… Что чудеса случаются? И вот – опять. Беленый потолок, дрожащий свет люминесцентных ламп. Все тщетно, да? Пусть чудо и было настоящим кошмаром… Интересно, а побег мой мне тоже привиделся или только страшный голос, шаровая молния и дракон? Понятия не имею, как работает морфин, скорее всего – именно так.
Решил глянуть на окно: ночью от порыва ветра и удара треснуло одно из стекол, это я очень хорошо помнил. Если есть трещина – значит, бежать я точно пытался! По крайней мере, это значило бы, что я не раскис и не сдался, как и просили мои ребятки. Так что я рывком сел, повернулся к окну и… Я сел рывком!!!
– Однако, здравствуйте! – только и смог проговорить я и прислушался к своим ощущениям.
Босыми ногами я чувствовал холодный пол. Задницей – продавленные пружины кровати. Во рту присутствовало ощущение, как будто там кто-то сдох, в голове гудело, тело ломило. Но я сидел и пялился на оконную раму, на дубраву за окном и… И откуда там дубрава? Сосновый же был лес! И почему календарь на стене – на латинице? И что за бред такой: «24 iyunya – Rozhdestvo Ioanna Predtechi, den' tezoimenitstva Gosudarya Vserossijskogo». И не продолжается ли действие морфина?
Определенно, я находился вовсе не в той палате, из которой убежал. И точно – не в том же РНПЦ. Это была больничка, да. Но – никаких трубок, никаких катетеров и капельниц из меня не торчало… Только браслет наручника на левом запястье обнаружился, на довольно длинной цепочке, которая приковывала меня к кроватной спинке. Однако, здравствуйте. Это что, у нас теперь принудительная медицина? За побег меня определили в тюремный медпункт или как он там называется? Или мне это всё мерещится?
– НЕ МЕРЕЩИТСЯ! НЕ НАДЕЙСЯ! – сказал тот самый голос, и я аж подпрыгнул на кровати.
В этом казенном помещении совершенно точно никого не было! Только я! Я?
Наконец мне пришло в голову осмотреть себя. А голос… Разберемся! Слуховые галлюцинации – не самое худшее, с чем мне приходилось жить. Руки и ноги были в доступности, так что я принялся разглядывать свои конечности и осмотром остался доволен. Худощавые, жилистые, мускулистые руки и ноги – какие у меня были лет в двадцать пять или двадцать семь. Не Аполлон и не Геркулес, да, но до того, как слег и совсем потерял контакт с организмом – со спортом был на «ты». Бег, турнички, брусья, плавание, постоянная физическая активность… Не от хорошей жизни, а потому что не мог по-другому: казалось – остановлюсь, и болезнь меня доконает. Мне удавалось убегать от немощи целых десять лет после того, как поставили диагноз. Такой же, как у отца. Но «корона» меня догнала и притормозила. И потому последние три года – десять тысяч ме-е-едленных шагов в день, двадцать отжиманий за подход, стариковская гимнастика и пара асан из йоги – это был мой максимум, после которого я чувствовал себя как выжатый лимон. Ну, и работа, да. Уроки. Уроки я проводил от и до, а потом вообще никак себя не чувствовал. Медленно умирал.
А тут – руки и ноги были в порядке. Здоровые, крепкие. И это мне не мерещилось: я лег на спину, покрутил велосипед в пижамных штанах – и остался доволен! Задрал пижамную рубаху и ткнул себя в пресс – ух, прямо как в универе и в первые годы после армии! И что, что я тощий? Зато кубики есть! И вообще – никакой не тощий, а хлесткий! Тощий я был… до всей этой чертовщины.
– Больной! Вы очнулись? – с незнакомым акцентом спросила молодая крепкотелая женщина в белом халате, заглядывая в палату. – Чего вы безобразничаете? Я сейчас опричников позову, лежите смирно!
Однако, снова здравствуйте! Во-первых, у нее на шее болтался бейджик, на котором было написано «Lidiya Gorshkova, medicinskaya sestra vysshej kategorii», а во-вторых… А во-вторых – почему она милицию-полицию опричниками зовет? Ну, и в-третьих, я ухватил себя за бороду и снова едва не выругался: ну каким таким чудным образом выросла у меня борода?
– Я не буяню, – сказал я, выдернул из этой бороды волос и поморщился от комариного укуса боли. – Трах-тибидох-тибидох. И ничего мне не мерещится, и ничего я крышей не поехал.
Волос был медно-рыжий. Мой. Значит, я – это я. Почему-то выведение этой аксиомы показалось очень-очень важным аспектом. Зеркало бы еще найти…
– Лидочка, я смотрю – господин Пепеляев пришел в себя? – раздался хриплый голос, который при этом определенно принадлежал даме. – Мы побеседуем? Закройте дверь в палату, снаружи. И никого не пускайте! Не переживайте, ваш пациент – человек благоразумный и ответственный, мы с ним найдем общий язык.
Пепеляев – это я. Но почему – «господин»? Что это еще за новости? У нас в Беларуси так обращаться вообще-то не очень принято. Обходились идиотским «мужчина!», «женщина!» или «извините, пожалуйста…» В официальные моменты по имени-отчеству величали. А тут – господин? Ну, может, тетенька слегка с прибабахом? С этими «опричниками» всех мастей такое бывает… С другой стороны – а с кем не бывает?
Я сфокусировал взгляд на входе в палату.
Дверь – обычная, деревянная. Рамы – тоже. А вот дамочка, которая вошла… Очень необычная. Лет пятидесяти, коротко стриженная, волосы выкрашены в ярко-алый цвет, фигура – поджарая, походка – энергичная. Лицо… Бывалое! Взгляд – прищуренный, разлет тщательно подведенных бровей – ироничный и скептический, макияж – кричащий, но ввиду возраста – такое прощается. Сразу видно: прошла Крым, Рим и все что угодно. Встречал таких и в школе: прожженные, матерые учителки, которые и матом покрыть могут, и научат как положено, лучше любой молоденькой дуры, лепечущей про гуманизм и инклюзивность, но ни бельмеса не смыслящей в своем предмете.
Но особое мое внимание привлек ее костюм: эдакий милитари-комбез черного цвета, с весьма специфическими шевронами. На левом плече – двуглавый орел белого цвета, геометричный, с мечом и молотом в лапах. На предплечье – метла и собачья голова. Одуреть! Реально – опричник, что ли? Откуда все это в нашей Синеокой Республике? Нет, мы русских не боимся, мы друзья и союзники, но наряд – претенциозный до невозможности! И не слыхал я никогда о таких шевронах, ни у ФСБ, ни у какой другой российской структуры… Да и интернет бы весь на дерьмо изошел, если бы символику опричников Ивана Грозного кто-то ввел в официальный оборот. И тем более – если бы людей с такой символикой на форме ввели в Беларусь. Я бы точно был в курсе!
– Итак, Георгий Пепеляев, двадцать пять лет, уроженец Великого Княжества, – заговорила она, разглядывая что-то в планшетном ПК незнакомой мне модели. – Контужены при исполнении воинского долга, ага, служба в Поисковом батальоне… Направлены в тыл на излечение… Сбежали из больницы и были замечены в контакте с хтонической Сущностью высшего порядка. Я смотрю, в ваших глазах непонимание, да? Ладно, давайте по пунктам. Я присяду? Эх, закурить бы… Вы курите? Хотя мы же в больнице… Вот оформит доктор выписку, заберу вас к нам – и покурим.
– Не курю. Здоровье берегу, – просипел я, постепенно переходя из стадии «отрицания» сразу к «компромиссу».
Гнев – это мимо. Чего злиться-то? Даже если я сбрендил – это всяко лучше, чем помер. Но я не сбрендил. Я – это я. Здоровее, свежее – определенно. Может – подлечили? Или это, как его… Путешествие души? Тут о чем угодно задумаешься, в такой ситуации!
– Ну, со здоровьем-то теперь у вас проблем нет, – хмыкнула дама. – Я выписку видела. Меня Наталья Кузьминична зовут. Пруткова моя фамилия.
Я фыркнул: Кузьминична, значит. Пруткова. Ну-ну. Но в удостоверение, которое она мне протянула – глянул. Ни бельмеса не понял: убрала она его быстро, но там все было сплошь на латинке, хотя фотка ее имелась. С круглой печатью с этим орлом странным… И фамилия-имя именно эти значились, пусть и на транслите.
– А вы не фыркайте… – Она спрятала удостоверение в карман и снова взялась за планшет. – Вы лучше скажите, как вас зовут, раз уж мы решили начать всё сначала. Я ведь должна понять, в каком состоянии ваш рассудок. В выписке об этом ни слова, психиатр вас не обследовал. Итак, фамилия-имя-отчество?
– Георгий Серафимович Пепеляев, – отчеканил я, потому как терять мне было совершенно нечего.
– Место рождения и род занятий?
– Вышемир, Беларусь. Учитель истории, географии, обществоведения.
Я заметил, как Пруткова слегка поморщилась при упоминании Беларуси, и сделал себе в мозгу зарубку. Похоже, она тоже из тех, кто разводит бурю в стакане: Беларусь, Белоруссия, вот это вот всё. Или есть какая-то другая причина? Но в целом – похоже, всё сошлось. Тут мои имя-отчество тоже принадлежали мне, что бы ни значило это «тут».
– Так… Ладно, учительствовали… Служили-то где?
Служил я после универа именно там, где она и сказала в начале беседы: в 52-м отдельном специализированном поисковом батальоне главного управления идеологической работы Министерства обороны Республики Беларусь. Но почему-то мне казалось, что если я брякну все как есть – получится не очень. Поэтому начал я медленно:
– Отдельный, специализированный…
–…гвардейский его высочества цесаревича Феодора Иоанновича поисковый батальон! – кивнула она. – То есть долговременная память у вас в порядке. Что касается сути операции, во время которой вы, господин Пепеляев, получили контузию – запрос отправим куда следует, нечего об этом в земщине языком трепать. Война недавно отгремела, и каждый из нас исполнял свой долг на своем месте…
А я подавился слюной и кашлял довольно долго. Потому что мне захотелось спросить примерно как тому типу из фильма про Шурика: «Какой-какой матери?» Точней, «Какого-какого Иоанновича?» И «Какой-какой земщине?» И еще много всяких «каких-каких». Но желание это я подавил. Потому что или она сбрендила, или я, или – никто. Просто факты, которыми я располагаю, в нынешних условиях потеряли актуальность. Источники информации утратили доверие. А для настоящего историка это значит что? Надо искать другие источники, а до этого – молчать в тряпочку и не плодить абсурдные теории.
В коридоре в это время послышалась какая-то суета, гул голосов, даже – ругань. В палату влетела Лидочка Горшкова с напуганным лицом и зачастила:
– Там эти… Из юридики! Но им же нельзя! Они же не могут просто так…
Брови Натальи Кузьминичны взлетели на самый лоб, выражая высшую степень изумления и возмущения. Дверь в палату вдруг распахнулась с грохотом, настежь, при этом вторая, меньшая, створка, которая была намертво закреплена и, похоже, открывалась только чтобы вывезти каталку или перенести мебель, саданула о стену с такой же силой, как и первая, широкая. Порыв ветра ударил в окна, окно звякнуло – и на моих глазах на стекле появилась трещина! Точно такая же, как… Как в РНПЦ! На том же самом месте!
– Магия в земщине?! – рявкнула Наталья Кузьминична навстречу входящим в палату мужчинам весьма живописной наружности. – Жевуский! Это снова ты? Забываешься, старый хряк? Здесь вам не Несвижская юридика, Радзивилловы прихвостни!
– Госпожа штабс-капитан, ну какая магия? – расплылся в довольной, как у объевшегося сметаны кота, улыбке старший из них: седоватый и лысоватый мужчина, крупный, мясистый. – Так, ветерок подул, дверцы открылись… Сквозняки-с! Земские больницы, сами понимаете. И, на минуточку, не прихвостни – а самые настоящие Радзивиллы! Вот тут со мной – пан Кшиштоф Радзивилл, представитель рода, с предложением к господину Пепеляеву.
Магия вне Хогвартса. Дерьмо-то какое. Вот тут-то меня и пробрало снова. Даже в груди печь начало! Гнев? Ну, пусть будет гнев. Что за ересь такая произошла со мной этой ночью?! Где я оказался?! Зачем я убил дракона? Почему я здоров? И что это за дерьмовая манера – врываться в больничную палату?! Магия?! Какая, дерьмо собачье, магия?! Гнев клокотал внутри и стремился вырваться наружу, кажется – еще секунда, и я кинулся бы на этих троих с кулаками, но – вдруг почувствовал, как браслет наручника впился мне в запястье, оставляя болезненные красные следы.
А тот голос сказал:
– МОЙ ПАРЕНЬ. ВСЁ ПРАВИЛЬНО – ОНИ БУДУТ УНИЧТОЖЕНЫ. МЫ СОЖРЕМ ИХ ВСЕХ. ИСПЕПЕЛИМ. СО ВРЕМЕНЕМ. А ПОКА – СМОТРИ, СЛУШАЙ, ЗАПОМИНАЙ.
Мне хватило выдержки не подпрыгнуть на кровати. «Сожрем»? Сроду людей не кушал и впредь не собирался. Хотя лысая башка крупного дяди, который прошел в своих сапожищах прямо на середину помещения, вызывала бешеное желание по ней стукнуть. Вообще все трое: и этот боров, и двое молодых – выглядели не менее претенциозно, чем Пруткова. Позеры какие-то, морды кирпича просят. Желтые сапоги, пышные кафтаны странного кроя, богато изукрашенные пояса… На груди у каждого – гербовый щит с тремя охотничьими рогами на серебряном поле. Радзивилловский герб! Однако…
Я уже устал удивляться, если честно. И злоба куда-то ушла, мне даже удалось не выругаться, когда один из двух молодых визитеров – небритый и с явно воспаленными после недавних алкогольных возлияний глазами на красивом, но порочном лице, – шагнул вперед и протянул мне какую-то карточку типа визитки:
– Пан Пепеляев-Горинович? Клан и род князей Радзивиллов предлагает вам покровительство. Мы найдем применение и вашим способностям… – сказал он. А закончил непонятно: – И их отсутствию. Поверьте – не в ваших интересах тянуть с решением. Мы умеем быть щедрыми к верным людям и безжалостными к врагам.
Карточку я взял. И посмотрел в глаза этому… Кшиштофу? Честно – я не из тех белорусов, которые фанатеют от древних шляхетских родов типа Радзивиллов, Огинских, Гаштольдов и Ольшанских. Я историк и примерно представляю, как именно складывались отношения у ополяченных панов с моим народом. Поэтому бегать по потолку от радости не собирался – и мне было все равно, ряженые они, психи ненормальные или настоящие Радзивиллы. Всё – одинаково плохо.
– На сем настало время удалиться, – раскланялся по-шутовски толстый Жевуский. – До побачення, госпожа штабс-капитан. До побачення, пан Пепеляев-Горинович.
И за каким хреном они про Гориновичей вспомнили?.. К чему это вообще?
В этот самый момент в палату вбежала целая толпа вооруженных людей – похоже, запоздало среагировала охрана, но, увидев кафтаны и гербы визитеров, служивые несколько замешкались, возникла суета, и Жевуский позволил увести себя, Кшиштофа и третьего, оставшегося неизвестным.
– Господи Боже! – Когда навязчивые посетители нас покинули, Пруткова прошлась туда-сюда по палате и горестно вздохнула: – Какой-то дурдом. И курить хочется… Послушайте, Пепеляев, вы же видите – нам тут не дадут поговорить спокойно. А и вам, и мне очень хочется во всем разобраться. Верно?
– Да, – выдохнул я, пытаясь справиться с вновь накатившей на меня злостью. – Разобраться хочется. Ничего не понятно.
– Как вы себя чувствуете? – участливо поинтересовалась она.
– Кажется, лучше, чем за последние несколько лет, – честно признался я.
– Хм! Неудивительно. Вы ведь дракона убили… Сущность высшего порядка! Убили же? – Глаза этой женщины стали похожи на стволы крупнокалиберных пулеметов.
– Понятия не имею. – Я взялся за голову. – Что-то такое помнится, какой-то белый дракон, раненый. Какой-то голос. Какая-то палка у меня в руках. Он просил, чтобы я убил его! Что все это значит? Я думал – у меня бред, если честно.
– Могу вообразить, – кивнула Наталья Кузьминична. – Черепно-мозговая травма, сильнейшая контузия… Вы прибыли сюда в беспамятстве, по сути – в коме! Земские врачи не знали, что с вами делать, военные маги-целители были бессильны. Кстати, почему это? Ну, это уточним. Но вы сбежали! Выскочили со второго этажа и рванули в лес! А потом охрана вас обнаружила среди выгоревшей поляны, в окружении драконьих костей. А обследование показало, что вы – здоровы. Как должен быть здоров двадцатипятилетний мужчина, который служил в Поисковом батальоне и, соответственно, подходил по группе годности. Представляете?
– Не представляю. – Гнать правду-матку было, кажется, лучшим вариантом в моем случае. Или – не гнать вовсе. – Но если это привело к тому, что я выздоровел, шевелю руками и ногами, разговариваю с вами, и если мне дадут поесть – то ситуация в целом меня устраивает.
– А вы оптимист, Пепеляев! – хохотнула она. – Давайте так: вы напишете отказную от госпитализации, а я вас отвезу в отличную кафешку – пообедать. А потом подброшу домой, в Вышемир. Мне как раз придет ваше полное досье, и мы обсудим, как нам быть дальше…
– Вот так запросто? – Я попробовал закинуть удочку на будущее. – Но убийство дракона… и все дела… Это ведь не каждый день случается, да?
– Дракона? Это вы про Сущность? Потому я и здесь, потому я и здесь… В ваших интересах не быть запертым в жутких опричных застенках, верно?
– Очень даже верно, – кивнул я. – Мне застенки не очень нравятся, я больше природу люблю.
– А в моих – и в наших, в государственных интересах – держать вас под контролем. При этом – подальше от аристократических родов и других, скажем так, интересантов… Поищем разумный компромисс. И не сверкайте на меня глазами, Пепеляев. Мы с вами сейчас в одной лодке. Я – ваш опричный куратор, деваться некуда. Соглашайтесь!
– Если дадите мне нормальную одежду и обещаете, что накормите – я не против. Я ведь черт знает сколько времени провел прикованным к кровати в качестве овоща, а тут – однако, здравствуйте! Здоров и полон сил! Одни плюсы, сами понимаете. Еще и накормить обещают, и женщина за меня расплатиться хочет – это у меня впервые.
– А-а-атлично! – радостно прохрипела Пруткова. Все-таки ее голос – это что-то с чем-то, у меня даже в горле засвербело. – Лидочка! Принесите Георгию Серафимовичу одежду и позовите доктора, пациент выписывается!
Глава 3. Торг
Огромный, сочный шмат среднепрожаренной говядины с помидорками черри и молодой картошечкой, золотистой, ароматной – что вообще может быть лучше? Я впился в бифштекс зубами и заурчал от удовольствия.
После того как последние два месяца я ел в основном детское питание, больничный «нисчемушный» суп и пил одну водичку – это было на самом деле райское наслаждение. За такое счастье я готов был смириться с магией, драконами, наглыми Радзивиллами, курящей крепчайшие папиросы Натальей Кузьминичной и всеми прочими странностями, произошедшими со мной с момента, когда мои ребятки из одиннадцатого «бэ» покинули палату. Новая реальность? Другой мир? Если мне сейчас принесут пятьдесят грамм виски, употребив которые я не останусь без почек – то пусть будет новый мир! Как сказал тот голос…
– ТЫ НЕПЛОХО ДЕРЖАЛСЯ И ВЫПОЛНИЛ ОБЕЩАНИЕ! – проревел мой невидимый собеседник. – И ЭТА НОВАЯ ЖИЗНЬ И НОВЫЙ МИР – ТВОЯ НАГРАДА. ДРАКОН УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДРАКОН!
Я и виду не подал. Ну – голос. Ну страшный. Охота ему реветь – пускай ревет. Это всяко менее дерьмовая штука, чем миофасциальный болевой синдром и его обострение во время выпускных экзаменов в школе. Можно и потерпеть. Терпеть чужой рев довольно просто, если сожрал почти полкило мяса – и никакой лютой изжоги за этим не последовало, и вообще – желудок, кажется, готов принять еще столько же с большим удовольствием. Вот уж правда: оценить что-то по достоинству можно, только потеряв это…
Когда я был маленький, мой дед говаривал: «Ешь, пока рот свеж». Только сейчас врубился, что это значит.
– Что, в армии таким не баловали? У меня прямо сердце радуется от такого твоего аппетита! – почти по-матерински посмотрела на меня Наталья Кузьминична и затянулась папиросой, а потом выпустила густой табачный дым из ноздрей и прохрипела: – А я вот кофе выпью. По-ордынски, на песке… О, а вот и файлик с вашим досье прислали… Ах, черт, мы же в земщине, здесь не Сеть, а семь казней египетских! Пока загружу – полжизни пройдет…
Вдруг она поднесла руку к уху и лицо ее изменилось:
– Да, Иван Иванович! Слушаю… – Похоже, там располагалась мини-гарнитура, наушник – что-то вроде того. – Ка-а-акой артефакт? Но где мы сейчас… Ах, Радзивиллы? Не-е-ет, это не может быть совпадением! У меня есть одна мысль, сейчас догрузится файл, и я вам ее смогу или подтвердить, или – опровергнуть. Нужно буквально пару секунд.
Ее глаза расширились, она посмотрела в экран своего планшета, и я тоже туда заглянул, изогнув шею. И увидел свою физиономию! Молодую, рыжую, можно даже сказать – интеллигентную, слегка потрепанную, с темно-карими глазами и явными следами недосыпа. Без бороды и с короткой армейской стрижкой. Это точно был я! Я!
Я, а точнее – мой разум, моя душа – что угодно, по чьему-то велению, по чьему-то хотению оказался в альтернативной версии молодого себя в альтернативной версии нашего лучшего из миров! Одуреть можно! А можно и не одуревать. Я еще и дракона деревяшкой убил, вот это – одуреть так одуреть. А переносы сознания там, параллельные миры… Никогда не был материалистом, и вообще: плоть слаба, дух животворит! Даже если это такое странное посмертие – почему бы и нет? Картошечка, говядина, крепкие здоровые ноги – это как минимум чистилище, если не рай!
– Иван Иванович, вы не поверите! – Пруткова говорила с кем-то и смотрела на меня такими глазами, что я стал жевать мясо в два раза быстрее. На всякий случай. – Передо мной сейчас сидит именно тот, кто вам нужен. Чистая нулевка, служил в Поисковом. Да, да, ошибки быть не может. И по его душу приходил некто Жевуский с Кшиштофом Радзивиллом, предлагали ему покровительство… Сейчас спрошу… Пепеляев! Как вы относитесь к тому, чтобы заработать три тысячи денег?
– Подлости не совершаю, маленьких детей не мучаю, сексом за деньги не занимаюсь, – откликнулся я. – А кто предлагает? Работа постоянная или временная?
– Сыскной приказ, по договору подряда. Приехали, сделали дело, уехали. Это по вашему профилю, вы ведь историк, археолог, да? Ну, и поисковый батальон, опять же…
Дался ей этот поисковый батальон! Нет, дело мы во время службы делали важное: перезахоронения жертв Великой Отечественной войны, увековечивание памяти павших… Но, кажется, тут часть, в которой служил здешний Пепеляев, имела несколько более широкий спектр задач.
– А еще – вы нулевка. Вам это вообще ничего не стоит. А три тысячи денег – это три тысячи денег, – припечатала Пруткова. – Две зарплаты уездного учителя, а? За двадцать минут работы.
– На Сыскной приказ, – уточнил я.
– А у вас есть проблемы с ярыжками?
– У меня нет проблем с ярыжками, – заверил я.
Откуда у меня с ними могли быть проблемы, если с ярыжками я был знаком сугубо теоретически? А билет по государственному устройству России при царе Алексее Михайловиче Тишайшем на экзамене в универе ответил на крепкую девятку! Там и про ярыжек было, и про Сыскной приказ, и про другие приказы… Я тогда повышенную стипуху подтвердил, какие уж тут проблемы? Проблема была в том, что я и не пытался понять, как могут уживаться ярыжки, технологичный планшет Прутковой, опричники, магия и тот крутой электрокар, на котором Наталья Кузьминична меня привезла в это, прямо скажем, средней паршивости кафе, которое ничем не отличалось от десятков подобных заведений в Гомеле, например, Могилеве или Минске моей родной Беларуси.
– А-а-а-атлично! – обрадовалась опричница. – Доедайте, поедем к смежникам, пока Радзивиллы лапу на арте… Хм! Пока в наших услугах еще нуждаются.
Интересно, жутко интересно! Дивный новый мир! Молодое, здоровое тело! С ходу – две, а то и три самые настоящие, большие тайны!
Очень хотелось спросить про нулевку, про войну, про город, где мы находимся, и про таинственного Ивана Ивановича, и вообще – про все на свете, но… Как историк, я привык обращаться в первую очередь к письменным источникам, во вторую – к вещественным, и только в третью – к устному народному творчеству. Поэтому помалкивал. Как все устаканится – изучу, почитаю, выясню. Вон и Сеть у них есть, то есть – какой-то аналог интернета. Не пропаду, освоюсь! Если чему и учат на историческом факультете – так это работать с огромными объемами информации, переосмысливать их и выдавать нечто понятное и удобоваримое для широкой публики.
Пруткова, явно нервничая, выпила адски горячий кофе залпом, одной затяжкой докурила папиросу и смотрела на то, как я дожевываю мясо с картошкой.
– Бруки не заляпай. – Она так и сказала: «бруки». – Вон как их тебе Лидочка Горшкова отутюжила!
– Они немнущиеся. – Я проглотил мясо и вытер губы салфеткой. – Можно было не гладить. И вообще – плохо погладила, стрелки тут не нужны, не тот фасончик.
