Гиз занес клинок над головой, уже представляя, куда нанесет первый удар.
Дверь хлопнула, распахнулась. Дернулся огонек светильника. И звенящий детский голос, пронзительный, сильный, неожиданный, едва не сбил охотника с ног:
– Мама! Мама! Симу опять плохо! Нам страшно!
На свет выбежала крохотная растрепанная девчушка в ночной рубашке, волочащейся по полу. Сперва она увидела Гиза, не узнала его, испугалась, остолбенела. Только потом заметила Дилу, бросилась к ней:
– Мама! Сим опять плачет!
Охотник опустил меч, с ужасом представляя, что случилось бы, если б девочка вбежала в горницу молча.
Он разрубил бы ее от левой ключицы до пояса. Рассек бы на неравные половины. В одно мгновение превратил бы живого человека – ребенка! – в два куска мяса и лужу крови…
Руки охотника задрожали. Закружилась голова. Заколотилось, разгоняясь, сердце. Холодная испарина выступила на лбу, а мгновенно взмокшая спина вся покрылась мурашками.
– Это ты, Лоя… – Дила обняла девочку, крепко прижала к себе. – Ну и напугала же ты нас, дочка.
– Мама! Симу плохо! Пойдем скорей!
– Нам надо идти, охотник. – Женщина встала, подняв дочурку, повернулась к Гизу.
– Я с вами, – сказал Гиз, надеясь, что хозяйка не замечает, что с ним сейчас творится. – Мне давно уже надо было прогуляться.
36
За печкой было тесно и довольно уютно. В узкой длинной нише между печным боком и бревенчатой стеной кое-как уместились несколько полок и сбитый из досок лежак. Здесь висели связки лука и чеснока, пучки зверобоя, крапивы и ромашки, тугие мешочки с семенами. Здесь на полу лежали сухие сосновые поленья и свитки бересты для растопки.
Гиз вспомнил, что в детстве ему нравились такие вот маленькие закутки; они – словно дом в доме, потайные убежища, в которых можно делать все, что угодно.
Наверняка, дети любили это место за печкой…
– И часто он так себя ведет? – спросил Гиз, глядя на младшего сына Дилы, который, выгнувшись дугой, раскачивался, размахивал руками и, захлебываясь слезами и слюной, мычал что-то непонятное, нечленораздельное.
Ответила Лоя, дочка Дилы. Вместе со старшим братом она стояла возле охотника и смотрела, как мать пытается успокоить мечущегося Сима.
– Каждую ночь.
– Это ведь с ним недавно?
– Вот уже несколько дней, – ответил старший сын Дилы. Гиз попытался вспомнить, как его зовут, но не смог.
– С того дня, как пропал ваш отец?
– Да, наверное.
– Он сильно скучает?
– Да… – ответила девочка. Он хотела добавить что-то еще, но тут Дила резко к ним повернулась и закричала:
– Он же испуган! Он совсем маленький! И ничего не понимает! Чего вы от него хотите?!
– Я просто спросил, – сразу же отступил Гиз. – Не буду вам мешать, лучше вернусь в горницу.
– А можно и мы с вами? – спросил старший сын Дилы.
– Нет! – мгновенно отреагировала хозяйка.
– Нет, – пробормотал охотник. – Оставайтесь здесь, с мамой. И ничего не бойтесь… – Он пятился.
Он только что увидел неподвижные тусклые глаза ребенка, что бился у Дилы на руках.
Мертвые глаза…
– Мне нечего здесь делать… – бормотал Гиз. – Скоро утро… Скоро все кончится…
В уютном закутке за печкой было слишком холодно.
37
Перед самым рассветом Дила пришла снова. Она поставила светильник на пол, присела на угол сундука.
– Ну как он? – спросил Гиз, подвинув закутанные в овчину ноги.
– Успокоился.
– Заснул?
– Заснул.
– А дети?
– Тоже легли.
– Тоже спят?
– Кажется, да.
– Ну а ты?
– А я не могу… – Она обхватила голову руками, ссутулилась, глядя в пол. Сказала негромко, неуверенно, словно сама еще не решила, хочет ли услышать ответ: – Скажи, охотник, это он?
– О чем ты? – Гиз сделал вид, что не понял, о чем говорит женщина.
– Это мой сын? Это Сим поднял мертвеца?
Гиз помолчал. Спросил:
– Он любил отца?
– Да… – нехотя признала женщина. – Они много времени проводили вместе… Скажи мне, это он?
– Да, Дила… – Охотник не собирался скрывать правду. – Твой сын – некромант. И, судя по всему, достаточно сильный. Он еще ребенок и ничего не понимает, но дар уже проявил себя… Рано или поздно твой сын поймет, что обладает властью над мертвыми… Как он распорядится своим умением? Я не знаю…
– И что же мне теперь делать? – Дила не смотрела на охотника. Казалось, она разговаривает с собой. – Что делать, скажи?
– Я не знаю… – ответил Гиз, искренне сочувствуя женщине. – Я обычный охотник. Мое дело – убивать мертвых.
– Ты ведь расскажешь им! – Женщина, встревоженная только что пришедшей в голову мыслью, повысила голос, выпрямилась, повернулась к охотнику. – Расскажешь им всем! Все расскажешь! Да?
– Я просто предупрежу людей.
– Но как нам жить после этого? Что нам делать? У нас и без того не так много друзей, а уж после того, как они узнают, что я сделала… и что мой сын… мой сын… – Она закрыла лицо руками и тихо застонала. Гиз с жалостью смотрел на женщину. Ему захотелось ее приобнять, прижать к себе, успокоить. Но он пересилил себя. Сказал сухо:
– Я должен.
– Не делай этого… – Женщина плакала. – Не говори им… Я прошу тебя…
– Я должен, – повторил Гиз, мрачнея еще больше.
Дила поняла, что уговаривать охотника бесполезно. Она не хотела показывать ему свою слабость и потому встала рывком, чувствуя как нарастающая злость сушит слезы; она стиснула кулаки, воткнув ногти в ладони, надеясь болью привести себя в чувство. Проговорила медленно, процедила сквозь зубы:
– Ты хуже мертвяка, охотник… Я жалею, что позвала тебя… – Дила подалась вперед, и Гизу показалась, что она собирается его ударить. Он зажмурился, даже не думая защищаться. Но женщина лишь несильно ткнула его пальцем в грудь:
– У тебя здесь пусто, охотник. У тебя нет сердца.
Она стремительно развернулась и вышла из холодной горницы, хлопнув дверью и оставив на полу гаснущий светильник.
Гиз какое-то время смотрел на огонек, размышляя о том, верно ли он поступит, рассказав жителям деревни обо всем, что узнал в эту ночь. Он был спокоен, злые слова Дилы нисколько его не задели.
Ну разве только совсем немного…
Он положил ладонь себе на грудь, прижал крепко, почувствовал, как бьется сердце. Сказал негромко:
– Ты сама виновата, Дила. Нельзя убивать живых, – и снова вспомнил Стража Могил…
38
– Нельзя умерщвлять живых, – любил приговаривать Страж. – И нельзя оживлять мертвых. Убийцы и некроманты – люди, которые нарушают эти правила, – поступают одинаково плохо…
У Стража было много правил. Некоторые были бесспорны, некоторые казались несправедливыми, а некоторые – просто глупыми.
– Нельзя топтать траву на Кладбище, – часто повторял он, сурово хмурясь. А сам, как придется, подолгу бродил по зеленым буграм могил, выискивая среди ровной травы редкие распустившиеся цветки.
Страж был одинок, и поэтому он любил разговаривать с цветами.
– Не топчите траву! – строго наказывал он своим редким гостям. – И ни в коем случае не рвите цветы на могилах! Я знаю их всех…
Страж был немного странный. Он в одинаковой степени любил все живое и все мертвое…
39
Ночь кончилась, когда погас светильник.
Осторожный рассвет запустил свои тонкие хилые щупальца в дом, растекся по стенам и потолку, понемногу вытесняя прячущуюся в углах тьму, коснулся лица охотника.
– Доброе утро, – сказал Гиз, поднимаясь. – Пора начинать охоту…
Никого не встретив, сам отперев входные двери, он вышел на крыльцо. Потянулся, глядя в сторону багровеющего востока.
Солнце вот-вот должно было взойти.
Гиз спустился с крыльца, нагнувшись, зачерпнул горсть росы, умыл ею лицо.
На дороге пока никого не было. То ли селяне опаздывали, то ли вовсе решили не приходить.
Гиз пожал плечами – он не особенно рассчитывал на их помощь. Да и какой помощи можно от них ждать?
– Прийдется искать самому, – сказал охотник и подошел к месту, где вечером поставил свои силки.
Ловушки на месте, конечно же, не было – ее унес на себе мертвяк. Только несколько колышков-растяжек высовывались из земли, змеей вился обрывок кожаного ремня с головой-бубенчиком, да шевелились под ветром пестрые петушиные перья.
Охотник присел, осмотрелся внимательно, читая следы.
Все произошло, как и предполагалось. Мертвяк, услышав звяканье, заметив движение, свернул к расставленным силкам. Почуял свежую кровь, шагнул в ловушку – проволока тут же спутала его ноги; большие рыболовные крючки, словно колючие семена череды, вцепились в одежду, в кожу, в мясо. Мертвяк запнулся, упал, выдрав из земли большую часть колышков. Лежа, схватил петуха, заворочался, пытаясь встать на ноги, запутался еще больше в ремнях и проволоке, еще крепче насадил себя на многочисленные острые крючья. Все же поднялся, разорвав несколько ремней, не замечая ни боли, ни мешающих двигаться пут, не обращая внимания на бренчание бубенчиков. Растерзал петуха, чуть утолив голод… А потом двинулся к избе – из раздавленных берестяных коробочек на землю сыпались просо и гречиха, отмечая его путь…
Гиз внимательно проследил, как шел мертвяк.
Тот сперва подошел к закрытым воротам двора и, должно быть, долго дергал их на себя. Потом направился к крыльцу, но почему-то на него не поднялся. Наверное, не смог одолеть лестницу – путы мешали. Покружив, потоптавшись, отправился в обход дома, пробуя каждое окно, порой пытаясь вскарабкаться на стены – Гиз нашел несколько обломившихся крючков, крепко впившихся в бревна… Так мертвяк и бродил вокруг дома почти всю ночь. А потом, чуя приближение дня, ушел.
Куда?
Просо и гречка подскажут…
