Ничего.
Вспомнила, как опытная медсестра учила их на фельдшерских курсах – на запястье не всегда можно прощупать пульс, для верности нужно проверять на шее…
Шея была жесткая, под воротом рубашки засохла грязь.
Аля проверила и там.
И здесь ничего.
Да и что она хотела найти? Он уже совсем холодный… уже несколько часов как умер.
– Ну как? – нетерпеливо окликнул ее Шишкин. – Мертвый?
– Мертвее не бывает…
Вдруг кусты раздвинулись, на берег выбежал запыхавшийся мальчишка. Хотел что-то сказать, но не успел отдышаться.
– А ты чего здесь? – уставился на него Шишкин. – Тебе что здесь – цирк? Тебе спать давно пора!
Мальчишка наконец отдышался и проговорил:
– Меня мамка послала. Там у переезда доктор застрял, Роман Прилипович…
– Филиппович! – машинально поправил участковый.
– Я так и говорю. Он сюда ехал, да у него машина в грязи завязла. Просил за ним подъехать, дернуть…
– Да зачем он нужен… тут уже никто не поможет…
– Ничего не знаю, а только он просил подъехать.
– Ну, что поделаешь, его машину по-любому нужно вытаскивать. Придется ехать… – вздохнул участковый.
Шишкин повернулся к трактористу:
– Василий, у тебя трактор где?
– В ремонте. – Долгов отвел глаза.
Все в деревне знали, что Васька по пьяному делу вздумал тащить из кювета цистерну с молоком, угодившую туда после столкновения с грузовиком, который вез дрова. Оба водителя успели выскочить, но цистерна перевернулась, и дрова рассыпались.
Впрочем, местные жители тут же их подобрали, а скисшее молоко воняло еще три дня.
Ваську отговаривали, но он настоял на своем, вот ось и полетела, а цистерна все еще в кювете.
– Ну надо же какая невезуха… трактором бы мы его враз вытащили… придется уазиком. – Участковый сделал вид, что забыл про цистерну, или и правда забыл.
– Я с тобой поеду. Там такая грязюка – тебе одному нипочем не справиться, – подхватился Василий.
– А что с покойником?
– А что с ним? Он уже покойник, куда он денется? Пускай себе лежит.
– А я? – напомнила о себе Аля.
– Так побудь с ним. Мы скоро вернемся.
– Эй, как это? Оставите меня тут одну?
– Да мы быстро обернемся. Туда и обратно. И что тебе здесь будет? Волков давно никто не видел, а если и забредет какой – к костру он не сунется… потом, с тобой пацанчик останется… – Участковый кивнул на мальчишку.
– Чего это я останусь? Мне мамка велела сразу возвращаться… – попятился мальчишка.
Аля хотела еще что-то сказать – но говорить было уже некому, уазик фыркнул мотором и исчез.
Она осталась один на один с утопленником. Вот же гады какие, бросили ее тут! И Васька тоже хорош, пускай только сунется теперь в фельдшерский пункт!
Хотя… Аля вдруг поняла, что Василий, этот здоровенный мужик, просто боится покойника. Надо же…
Она опасливо поглядела на мертвеца, отвернулась, подошла к костру, протянула над ним озябшие руки. Весна, а ночи холодные…
Рядом с живым пламенем было как-то легче.
И вдруг сзади донесся какой-то невнятный звук – что-то вроде стона или мычания.
Аля вздрогнула и обернулась.
Утопленник лежал на прежнем месте, но правая рука сдвинулась в сторону…
Да нет, не может быть! Он же мертвый… Холодный уже!
И тут снова раздался тот же мучительный звук. И в то же время горло мертвеца шевельнулось, как будто он сглотнул.
Аля метнулась к нему.
Выходит, он жив?!
Но как же… она проверяла пульс, да и вообще – он уже остыл…
А мертвец снова застонал.
Аля потянулась к его руке – заново проверить пульс, убедиться, что она не ошиблась…
Она дотронулась до его руки – и тут же испуганно отдернулась, ощутив исходящий от нее мертвенный холод.
И в это мгновение веки мертвеца дрогнули, затрепетали, как листья на осеннем ветру, и приподнялись. Из-под землисто-серых век на Алю взглянуло что-то мутное, неживое, бесприютное, словно приоткрылось оконце в тоскливую бескрайнюю тайгу, и хриплый надтреснутый голос проговорил:
– Уунийг хадгал!
– Что?! – испуганно переспросила Аля.
И вдруг холодная рука потянулась к ней. Крепко сжатый мертвый кулак разжался, развернулся в широкую, тяжелую, натруженную ладонь.
И Аля увидела на этой ладони странный предмет – то ли длинный желтоватый клык, то ли коготь какого-то огромного зверя с нацарапанными на нем странными знаками…
– Уунийг хадгал! – повторил мертвец и силой вложил странный предмет в ее руку.
Аля была парализована ужасом.
Она не могла ни двинуться, ни произнести хоть слово.
А ледяная рука мертвеца схватила ее за руку и сжала ее пальцы в кулак…
Аля, как в детстве, когда ей было страшно, зажмурилась, надеясь, что таким образом отгородится от подступающего ужаса…
Потом не выдержала, открыла глаза…
Утопленник лежал на прежнем месте – глаза его были закрыты, руки вытянуты вдоль тела, сжаты в кулаки.
Все было точно так же, как прежде…
Выходит, ей померещилось, что утопленник ожил, сказал ей непонятные слова и вложил в руку странный и страшный предмет?
Аля покосилась на правую руку как на что-то чужеродное и опасное, не имеющее к ней отношения.
Кулак был сжат и никак не хотел разжиматься.
Тогда она левой рукой разогнула одеревеневшие пальцы – один за другим, один за другим…
На ладони лежал то ли желтоватый медвежий клык, то ли коготь какого-то огромного неведомого зверя. По нему, словно испуганные насекомые, бежали непонятные значки. А еще в его тупой конец был врезан небольшой тускло-багровый камень, словно капля застывшей крови…
Первой мыслью Али было – отдать, вернуть утопленнику этот странный, пугающий предмет. Она потянулась к его руке – но обе руки были сжаты в кулак.
Мертвец не желал, чтобы она вернула ему таинственную находку.
Она вспомнила непонятные слова, которые он произнес, и каким-то шестым, или седьмым, или десятым чувством поняла, что он просил ее сберечь, сохранить эту вещь.
Аля спрятала клык в карман куртки.
А потом к ней пришла другая мысль.
Ведь он только что открывал глаза, шевелился, даже говорил!
Значит, он жив!
Аля вспомнила, что она – медик, пусть не врач, но фельдшер, и ее главный долг – спасать человеческие жизни…
Она вспомнила правила первой помощи утопленникам – и начала поспешно делать искусственное дыхание…
Три, пять, десять минут…
Тело на земле никак не реагировало на все ее попытки. С таким же успехом можно было делать искусственное дыхание обломку скалы или поваленному дереву.
Пора было признать, что он мертв, но Аля никак не могла с этим смириться…
И вдруг какой-то посторонний звук отвлек ее от мучительных и безуспешных попыток.
Рядом, в кустах, затрещали ветки под чьими-то шагами…
Она вздрогнула и оглянулась.
Костер почти угас, еле теплились последние угольки, и круг темноты сужался, стягивал вокруг нее свою петлю.
А там, за краем этого круга, в темных кустах, двигалось и дышало что-то большое и страшное…
Аля метнулась к догорающему костру, схватила несколько сучьев, оставленных поблизости этим трусом Васькой-трактористом, бросила их в огонь поверх догорающих углей.
Сучья быстро занялись.
Аля выхватила из костра одну пылающую ветку, подняла над головой и при свете этого факела вгляделась в темные заросли…
И успела разглядеть – или ей это только показалось – страшное, полузвериное-получеловеческое лицо… или скорее морду в черно-рыжих клочьях свалявшейся шерсти, с двумя маленькими, горящими тоскливой злобой глазками и третьим глазом – большим и красным, как кровавый рубин, как капля окаменевшей крови, пылающим посреди корявого морщинистого лба…
Аля вскрикнула от ужаса и выронила свой факел.
Потом она подобрала его, снова подняла над головой, вгляделась в темноту – но уже ничего не увидела и внушила себе, что ей просто померещилось чудовище в кустах.
Она снова вернулась к бесполезным попыткам оживить утопленника, пытаясь этими простыми действиями отгородиться от таящегося во тьме ужаса.
А в темных кустах все еще раздавались какие-то странные и страшные звуки…
Наконец послышался понятный и обнадеживающий звук – приближающееся гудение мотора, а затем – шаги и голоса.
На поляну первым вышел старый деревенский доктор Роман Филиппович и вместо приветствия проговорил:
– Алевтина, ты что это делаешь?
– Искусственное дыхание, – честно призналась девушка.
– Дыхание? – Доктор, кряхтя, наклонился над неподвижным телом, отодвинул Алевтину локтем, бегло прикоснулся к утопленнику опытными пальцами и повернулся к девушке: – Какое дыхание? Да он мертвый, как камень!
– Но он… он только что открывал глаза… что-то говорил… шевелился…
– Только что? – недоверчиво переспросил доктор.
– Ну, может, минут двадцать назад…
– Какие двадцать! Судя по состоянию мышц и кожных покровов, он мертв уже больше трех-четырех часов!
