Наталья Шнейдер "Хозяйка старой пасеки – 2"

– Послушай! Напрасно жизнь в деревне казалась мне скучной! Сегодня ночью мне довелось услышать о примере подлинного героизма, какой не встретишь и в самых захватывающих романах…

Я накрыла голову подушкой. Полкан, свернувшийся у меня в ногах, заворчал. Вареньку это не смутило.

– Под светом полной луны, серебрившей луг, разыгралась настоящая драма. Представь огромного медведя – не того дрессированного бедолагу, что танцует на ярмарках, а дикого лесного исполина! – и двух благородных мужчин, ставших между зверем и беззащитной барышней. Ах, если бы ты могла видеть, как луна серебрила их фигуры, ты бы не смогла оторвать от них глаз! Два истинных героя, и никаких рыцарских доспехов – только отвага и благородство души…

Не выдержав, я запустила в нее подушкой.

– Если ты сейчас же не уснешь, я нажалуюсь на тебя кузену.

Полкан подтверждающе гавкнул.

– Как тяжела жизнь истинного творца! – Графиня подхватила подушку и прижала ее к груди, запрокинув голову жестом поэтессы. – Вдохновение терзает днем и ночью, не давая покоя, а окружающие, закоснев в повседневных заботах… – Она бросила в меня пуховый снаряд. – …подушками кидаются.

Полкан опять гавкнул.

– Вот! Даже пес гонит меня прочь, неспособный ни оценить мой талант, ни проявить сочувствие… – Однако в ее голосе уже слышался едва сдерживаемый смех.

Не дожидаясь, пока я снова рявкну, Варя тихонько притворила двери, но я успела услышать:

– Катенька умрет от зависти!

Когда я проснулась, понять, сколько времени, оказалось невозможно: шторы по-прежнему плотно закрывали окно. Я прислушалась. Дом был тих, но это само по себе ничего не значило: вчера (или сегодня) все легли поздно.

Приоткрылась дверь, я подняла голову. Стеша. Девушка поклонилась. Протараторила, будто школьница вызубренный стишок:

– Его сиятельство граф Стрельцов просили передать, что если вы уже встали, то он будет рад разделить с вами утренний кофий в столовой.

Я улыбнулась ее интонации и тут же подскочила. Кофе! Полцарства за кофе!

– Передай его сиятельству мою искреннюю благодарность. Я буду через четверть часа.

Привести себя в порядок получилось даже быстрее. Все же есть некоторая прелесть в восемнадцати годах. В своем настоящем возрасте после такой ночки я бы шарахнулась от зеркала, испугавшись отражения. А сейчас мое состояние выдавали только легкая бледность и синева под глазами, хотя самой мне казалось, будто вместо головы у меня тяжелый и пустой чугунок. Вся надежда на кофе.

Стрельцов улыбнулся мне, когда я вошла в столовую, и я не удержалась от ответной улыбки, будто и не было ночной ссоры. На чайном столике горела спиртовка, над которой стояла медная джезва. В воздухе висел густой аромат кофе.

– Где вы раздобыли такое сокровище? – не удержалась я.

– Привез из Скалистого края.

– Я о кофе.

– Гришин привез из Больших Комаров вместе с моими вещами.

– Похоже, ему цены нет, вашему Гришину. – Я жестом предложила ему сесть, сама опускаясь за стол.

– Совершенно верно. К сожалению, его жалование по общему штату присутственных мест не так велико, как он заслуживает.

– Еще и бескорыстен? – не поверила я.

– Я предпочел не проверять, а просто платить столько, сколько он заслуживает, по моему мнению.

– Умно. Получается, он предан лично вам?

– Гришин – честный человек, верный слуга государыни, каким и полагается быть на его должности.

– Простите, я не хотела обидеть ни его, ни вас.

– Вы не обидели. – Его улыбка казалась искренней.

– Надеюсь.

– Сегодня я отправлю его в деревню поразузнавать. А завтра он поедет с нами кучером.

Я хотела было возмутиться, но опомнилась. Сажать Нелидова на козлы – напомнить ему об «унизительном» положении. Граф – раз уж со вчерашнего дня не забыл, не передумает – тоже сам едва ли возьмется за вожжи. Остается только Герасим, но доски сейчас не менее важны, чем поездка.

Стрельцов разлил кофе. Я вдохнула аромат, смешавшийся с запахами белого хлеба, масла и меда, которые Стеша по моей просьбе принесла к столу. Словно снова оказалась у деда в деревне, когда немудреное лакомство – намазанный маслом и медом ломоть хлеба – казалось вкуснее любого пирожного.

Хотя граф наверняка привык к другому.

– Прошу прощения, что не могу дополнить ваше роскошное угощение чем-то соответствующим.

– Гостю дорога хозяйская честь, а не достаток. – Он поставил передо мной чашку. – И, поверьте, ваше общество компенсировало бы даже заплесневелый хлеб.

Как-то так он это сказал, что у меня дрогнули пальцы. Чашечка кофе звякнула о блюдце, но, к счастью, я ее не выронила, разве что поставила на стол чуть резче, чем стоило бы.

Стрельцов будто и не заметил моей неловкости.

– Однако вы напрасно преуменьшаете свое гостеприимство. Это, – он начал намазывать хлеб маслом, – совсем не скромное лакомство. К тому же чистый и настоящий вкус, как сейчас, оттеняет кофе куда лучше замысловатых творений ильинских кондитеров.

– Поверю вам. Иногда для счастья действительно достаточно довольно простых вещей. Вроде отличного кофе или приятной компании.

Кофе или компания были причиной того, что мне захотелось улыбаться, всего лишь от утра, и солнца, и радости жизни? Даже про недосып забыла, хотя кофе так быстро подействовать не мог.

– Умение радоваться самым простым вещам – редкий дар, Глафира Андреевна. Он есть у детей, но, взрослея, мы теряем его. Вы бы хотели вернуться в детство?

– Нет, – вырвалось у меня прежде, чем я успела задуматься.

На его лице отразилось удивление, и я решила объяснить.

– То счастье, о котором мы говорим, – счастье быть живым… вы понимаете, о чем я?

– Лучше, чем вы думаете.

Да, пожалуй, учитывая его прошлое.

– …оно доступно мне и сейчас. И многое из детства я вспоминаю с теплом и благодарностью. Но сейчас я могу сама решать, как мне жить и что делать, а ребенок полностью зависит от воли взрослых.

Я прикусила губу, поняв, что чуть не сболтнула лишнего. Но когда-то я так и не набралась храбрости спросить – почему мама, разведясь с отцом, забрала мою младшую сестру, а я осталась? Нет, я любила папу, но мама есть мама. Сейчас уже и не спросишь – да и надо ли мне это знать, если подумать?

– Я напомнил вам о чем-то грустном, простите.

– О родителях, – не стала скрывать я. – Говорят, будто всех детей хорошие родители любят одинаково, но на самом деле – возможно ли это? Впрочем, я никогда не была матерью, так что не мне судить.

– Узнаете, и, думаю, спустя не так уж много времени. – И снова от интонации в его голосе меня бросило в жар. – Моя мать говорила, что дочери, даже выйдя замуж, всегда останутся ее детьми, а мальчики – пушечное мясо.

Я поперхнулась куском хлеба. Услышь я что-то подобное от своего мужа – не удивилась бы, он не уставал ныть о том, как его никто не любит. Но Стрельцов казался мне… другим, что ли.

Исправник подскочил, деликатно похлопал меня по спине, и я порадовалась, что он не видит моего лица.

А с другой стороны… как можно сказать что-то подобное собственному ребенку!

Он вернулся на свое место за столом.

– Тетушка же, наоборот, считает, будто сыновья останутся с ней до самой ее смерти, а дочери, выйдя замуж, превратятся в отрезанный ломоть, – негромко и задумчиво продолжал Стрельцов. – Возможно, потому Варенька, при всех ее достоинствах, так отчаянно старается заполучить всеобщее внимание.

Я отпила кофе, надеясь, что чашка скроет выражение моего лица. Нет, это не было жалобами подросшего, но так и не повзрослевшего мальчика. Это было откровенное размышление взрослого мужчины – в ответ на мою откровенность.

– Я понимаю и тетушку, и мою матушку.

Как я ни прислушивалась, не смогла уловить в его тоне горечи или обиды. Значит, и мне стоит придержать те слова, что рвутся наружу.

– Самая достойная участь мужчины – быть воином и защитником. Но это не тот путь, что обещает долголетие… и, наверное, легче запретить себе привязываться сразу, чем потом лишиться куска сердца. Мой отец чудом не умер от удара, когда пришла весть о моей гибели. Ошибочная, как вы понимаете. Да и ваша матушка… простите.

Он не просил ни защиты, ни жалости – да и жалость только оскорбила бы его, разорвала ту тонкую паутину доверия, что начала появляться между нами. Все же знай я заранее, что мои слова заставят его раскрыться настолько сильно, – прикусила бы язык. Но теперь было бы просто нечестным ответить какой-нибудь банальностью.

– Да, моя матушка, как и ваша тетушка, возлагала все надежды на сына, – сказала я. – Она не пережила потери. И все же, если бы спросили меня, я бы сказала, что, запрещая себе привязываться и любить из страха потерять, – мы теряем сразу. Возможность оставаться живыми, потому что все живое так или иначе чувствует, и только мертвому все равно. Рано или поздно мы потеряем все, вместе с жизнью, но до того момента я предпочту жить. – Я криво улыбнулась, смутившись пафоса собственных слов. – Простите. Не самая подходящая тема для беседы за утренним кофе.

– В ваших словах есть правда, о которой я не задумывался. – Он медленно поставил на блюдце опустевшую чашку. – Но, боюсь, некоторые… привычки слишком глубоко въедаются в разум.

Стрельцов посмотрел на меня и улыбнулся – той светской, ничего не выражающей улыбкой, которая должна была скрыть истинные чувства, до сих пор бушующие в его взгляде. В наступившей тишине стали слышны стук палки и неровные шаги.

– Кузина проснулась. Начинается новый день.

Варенька вошла в столовую. Мне показалось, что она опирается на трость больше для эффекта, чем по необходимости. Но не могут же надорванные связки заживать так быстро? С другой стороны, рана Полкана совершенно исчезла среди густой шерсти и, кажется, вовсе его не беспокоила.

– О, как чудесно пахнет! – воскликнула графиня. – Кир, почему ты молчал, что привез кофе?

– Возможно, чтобы ты в полной мере ощутила все тяготы и лишения деревенской жизни, – ухмыльнулся Стрельцов.

– Не язви, тебе не идет. Ты же прекрасно видишь, как я полюбила деревню. – Стрельцов приподнял бровь, и Варенька вздернула подбородок в ответ. – Здесь каждый день что-то происходит, а воздух куда чище, чем в любой гостиной. Во всех отношениях.

– Посмотрим, что ты запоешь через неделю.

– Посмотрим. Можно мне кофе?

– Сейчас сварю еще, – кивнул Стрельцов. – Глафира Андреевна, а вам?

– Я бы с удовольствием, – я не стала скрывать сожаления в голосе, – но пчелы не будут ждать, пока я напьюсь кофе и нарадуюсь приятной компании. Я и без того припозднилась сегодня.

Действительно, солнце уже светило вовсю, из кухни доносились голоса девушек, а в людской болтали парни. Позднее утро, пора за работу.

– Глаша, я с тобой, только одну чашечку! Где тебя искать?

– Не думаю, что стоит мешать Глафире Андреевне.

– Я собираюсь помогать! Глашенька, я буду во всем тебя слушаться, честно-честно!

– Конечно.

Я не колебалась. Помощь мне действительно нужна, причем не только в перетаскивании тяжестей – для этого и мальчишек можно привлечь. – а в относительно тонкой работе, с которой Варенька, привычная к рукоделию, должна справиться.

– Только прошу тебя, это не для писем кузине.

– В самом деле? Чем же мы таким будем заниматься? – Она бросила быстрый взгляд на кузена, как бы говоря: «Может, не при нем», – и это было так заметно, что я расхохоталась.

– Ничем романтичным. Я придумала новый способ содержания пчел и не хочу, чтобы его тут же переняли все окружающие. – Вспомнив об окуривании серой, я добавила: – По крайней мере – пока сама не налажу все как следует.

– Я никому ничего не расскажу! – торжественно прошептала Варенька, изобразив, будто застегивает рот на пуговицу.

– Глафира Андреевна, не верьте. Такой болтушки, как моя кузина, еще поискать. – Во взгляде Стрельцова прыгали смешинки.

– Какой ты гадкий, Кир! Я умею хранить тайны!

– Не сомневаюсь, – закончила я их перепалку. – Я буду в сарае, приходи, как напьешься кофе.

По дороге я заглянула на кухню.

– Герасим ушел? – спросила я девочек. – Что-нибудь просил передать?

Они ошалело переглянулись.

– Может, он и хотел что-то передать вам, барышня, да у меня ума не хватило понять, – нашлась Акулька.

На мой взгляд, немой дворник так хорошо изъяснялся жестами, что не понять было невозможно, но другим, возможно, просто незачем было пытаться его понять.

Утащить сразу всю нужную утварь не получилось: мраморная доска для раскатывания теста оказалась тяжелой и неудобной, так что я сбегала второй раз, сопровождаемая изумленными взглядами девочек.

Укрытый воск еще оставался жидким: толстый чугун хорошо держал тепло. Стараясь не взбаламутить его, я собрала верхний слой в горшок с растолченным древесным углем – чем чище воск, тем лучше примут его пчелы. Было бы у меня время – соскоблила бы с застывшего скопившуюся внизу грязь, а верх перетопила еще раз, так же поддерживая тепло, чтобы осели примеси, но времени у меня не было, пришлось крутиться. Отфильтровать уголь через холстину поначалу показалось той еще морокой, но потом я сообразила подогреть горшок с тканью магией, и все стало куда проще.

Варенька появилась, когда я разливала первую партию очищенного воска в застеленный тканью медный противень. Я объяснила и ей про ульи и рамки и про разницу между сотами с медом и расплодом.

Варенька слушала меня, распахнув глаза.

– Это почти так же интересно, как и рыбалка!

– Ты обещала, – напомнила я.

– Конечно. Но я ведь могу поделиться впечатлениями, не раскрывая подробностей? Я покажу тебе черновик, чтобы ты была уверена: никто не узнает ничего лишнего.