Борис на брата в упор посмотрел. Хотел он Феденьку к себе позвать, прочесать поперек шерсти, но когда сам пришел? Тем лучше!
– Надобно, Феденька, еще как надобно! Скажи мне, давно ты насильником заделался?
Фёдор как стоял, так и икнул. Глупо и громко. Только кадык дернулся.
А нечего тут!
К царю в кабинет ворвался, важные дела решать помешал, еще и за вчерашнее добавки мало получил? Так сейчас будет тебе с лихвой!
– Я?! Я не насиловал!
– Ты мне, Феденька, сказки тут не рассказывай. Устинью Заболоцкую кто вечор приневолить пытался? Кто ее в закоулок тащил, хотя боярышне то не нравилось?
Фёдор только насупился:
– Ей бы понравилось!
Борис сощурился на него презрительно, как на таракана раздавленного, – Федя этот взгляд ненавидел всегда.
– Так все тати говорят! Ты мне, Феденька, учти, когда люб ты боярышне – хорошо: отбор проведем, как положено, потом поженитесь да и заживете рядком да ладком. А когда не люб…
– Люб я ей!
– Она тебе сама про то сказала?
Фёдор даже в затылке зачесал.
А ведь… и не было такого! Ни разу ему Устинья о любви своей не говорила.
– Она говорила, что поближе меня узнать хочет.
– Вот ты и решил боярышне все показать, чем похвастаться можешь? Еще и добавить?
– Ты…
– Помолчи, Феденька, да послушай меня. Узнаю, что девок неволишь, – будешь отцом. Святым. Понял?
Фёдор кивнул угрюмо.
Понятно все. Испугалась Устя его напора, а тут Борис. Ну и… по старой памяти вступился. Благородный он. Ноги б ему переломать за такое благородство, но то Фёдору не по плечу и никогда не будет. Царь Борис или не царь, а только Федьки он на голову выше, как бы не на две.
– Понял.
– Вот и иди тогда. Не засти солнышко.
Фёдор и пошел. Что ему еще-то делать оставалось?
* * *
– Мишка! Ишь ты как зазнался, старых друзей признавать не хочет!
Михайла аж дернулся от неожиданности.
Знал он этот голос и человека знал, еще со старых времен, будь он неладен, тварь такая! Не ожидал только, что наглости у него хватит и что не повесили его…
– Ты…
– Я, Мишенька, я. А ты, смотрю, раздобрел, заматерел, боярином смотришь…
– Чего тебе надо, Сивый?
Михайлу понять можно было.
Много где он побывал, как из дома ушел, вот и в разбойничьей ватаге пришлось. Только сбежал он оттуда быстро, а Сивый… мужичонка, прозванный так за цвет волос – грязно-сивых, длинных да еще и вшивых, остался.
Михайла думал уж, не увидятся они никогда!
Поди ты – выползло из-под коряги! Еще и рот разевает!
– Чего мне надобно? А пригласи-ка ты меня в кабак, поговорим о чем хорошем? Чай я, серебро-то есть у тебя, не оставишь старого приятеля своей заботой?
Михайла бы приятеля заботам палачей оставил. Остановила мысль другая, разумная. Это никогда не поздно. А вдруг его куда приспособить получится?
Надо попробовать.
– Ну, пошли. Покормлю тебя, да расскажешь, чего хочешь.
Сивый ухмыльнулся.
И не сомневался он, что так будет, правда, думал, что трусит Михайла. Вдруг делишки его вскроются? Тогда уж не отвертишься!
Ничего, Сивый рад будет помолчать о делишках приятеля. А тот ему серебра в карман насыплет, к примеру. Сивому уж по дорогам бродить надоело, остепеняться пора, дом свой купить, дело какое завести… Повезло Михайле – так пусть своей удачей с другом поделится. Не убудет с него. Так-то.
* * *
К свадьбе готовиться – дело сложное, хлопотное… и царевичи тут всякие не к месту да и не ко времени. Жаль только, не скажешь им о таком, как обидятся, еще больше вреда от них будет.
Пришлось боярину и Фёдора чуть не у ворот встречать, и коня его под уздцы к крыльцу вести, и кланяться…
– Поздорову ли, царевич?
– Устю видеть хочу. Позови ее.
– Соизволь, царевич, пройти откушать, что Бог послал, а и Устя сейчас придет, только косу переплетет.
Фёдор откушивать не стал, конечно, не до того ему, по горнице ровно зверь дикий метался. Потом дверца отворилась, Устя вошла.
– Устенька!
Подошел, за руки взял крепко, в глаза посмотрел. Спокойные глаза, серые, ровно небо осеннее, а что там, за тучами, и не понять.
– Почему ты со мной вчера не осталась?
Устя на Фёдора посмотрела внимательно. И ведь серьезно спрашивает! И в голову ему не приходит, что не в радость он. Ей вчера с родителями, с братом, сестрой хорошо было. Явился этот недоумок со сворой своей, всех в разные стороны растащил, ее ненужным весельем измучил, потом вообще поволок за сарай какой-то тискать, как девку дворовую, и когда б не Борис, еще что дальше было бы? Все же сильный он, Устя слабее…
И даже в голову не приходит ему, что не в радость он. Просто не в радость.
Царевич он! А она уж от того должна от счастья светиться, что он свое внимание к ней обратил!
Тьфу, недоумок! Вот как есть – так и есть!
– Ты меня, царевич, напугал вчера. И больно сделал… Синяки показать?
Не все синяки были от Фёдора получены, там и от Бориса достало, но у царя-то хоть оправдание есть. Ему-то и правда плохо было, а Федька просто свинья бессовестная.
Устя рукав вверх поддернула, Фёдор синие пятна увидел.
– Больно?
– Больно. – Извинений Устя не ждала. Но и того, что Фёдор руку ее схватит и в синяк губищами своими вопьется, ровно пиявка… это что такое? Поцелуй?
И смотрит так… жадно, голодно…
Такой брезгливостью Устинью затопило, что не сдержалась, руку вырвала.
– Да как смеешь ты!
Никогда Фёдору такого не говорили. Царевич он! Все смеет! И сейчас застыл, рот открыл от неожиданности.
– А…
– Я тебе девка сенная, что ты со мной так обращаешься?! Отец во мне властен, а ты покамест не жених даже!
До чего ж хороша была в эту секунду Устинья. Стоит, глазами сверкает, ручки маленькие в кулачки сжаты… и видно, что ярость то непритворная… так бы и схватил, зацеловал… Фёдор уж и шаг вперед сделал, руку протянул…
БАБАМ – М-М – М-М!
Не могла Агафья ничем другим внучке помочь. А вот таз медный уронила хорошо, с душой роняла… не то что Фёдор – тигр в прыжке опамятовался бы да остановился.
Так царевич и застыл.
Устя выдохнула, зашипела уж вовсе зло:
– Не слышишь ты меня, царевич? Ну так когда еще раз такое повторится… да лучше в монастырь я пойду, чем на отбор этот проклятый! Не рабыня я, не холопка какая, чтобы такое терпеть! Не смей, слышишь?! Не смей!
Развернулась – и только коса в дверях мелькнула с алой лентой вплетенной. А Фёдор так и остался стоять, дурак дураком.
В монастырь?
Не сметь…
Ах ты ж… погоди ужо! Верно все, покамест в тебе только отец волен, а не я. Ну так после свадьбы другой разговор пойдет… все мы поправим. Как же приятно будет тебя под себя гнуть, подчинять, ломать… Мелькнула на миг картина – он с плетью, Устинья в углу, на коленях… Фёдора аж жаром пробило.
Да!
Так и будет, только время дай, рыбка ты моя золотая…
* * *
«Рыбка золотая» в эту минуту так зло шипела, что ее б любая змея за свою приняла, еще и косилась бы уважительно.
– Бабуш-ш-ш-ш-шка! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-што мне с-с-с-с-с малоумком этим с-с-с-с-сделать?
Агафья только головой покачала:
– Что хочешь делай, а только замуж за него нельзя. Совсем нельзя, никому.
– Почему? Бабушка?
– Порченый он. И детей от такого не будет никогда, и с разумом у него не то что-то, и с телом… Когда б его посмотреть хорошенько, ответила бы. Да тебе то и не надобно.
– Надобно. Знать бы мне, родился он таким али его потом испортили.
– От рождения. – Агафья и не засомневалась. – Такое-то мне видно, отдельно от своей беды он, поди, и прожить не сможет, с рождения она в нем.
– Болезнь? Порча? Еще что-то?
Агафья только головой качнула.
– Не могу я точнее сказать. Когда б его в рощу отвезти да посмотреть хорошенько, разобраться можно, только он туда и не войдет даже! Плохо… не плохо ему там будет! Помрет, болезный!
– Бабушка?
– Весь он перекрученный, перекореженный… не черный, нет, не колдун, не ведьмак, не из той породы, но что неладно с ним, я тебе точно скажу. И детей не будет у него никогда. Хотя есть у меня предположение одно, но о таком и подумать-то противно.
– Что, бабушка?
– У нас такого и ведьмы стараются не делать, а на иноземщине есть такое, слышала я. Когда царю или владетелю какому наследник надобен… у чужого ребенка жизнь отнимают, его чаду отдают. Есть у них ритуалы такие. Черные, страшные… после такого и в прорубь головой можно, все одно душу погубил, второй раз ее не лишишься, нет уже.
– Ох, бабушка… неуж такое есть?
– Есть, Устя. Не рассказала бы я тебе, но просили меня никаких знаний от тебя не таить. И этих тоже.
– А Фёдор может от такого быть рожден?
Агафья задумалась.
