Ближе к обеду Вик отобрал у мальчишек купленные шницели, не в силах смотреть на тщетные попытки приготовить их. Видимо, он был из тех, кто не терпел, когда на его глазах переводили еду. Он взял сумку-холодильник, поставил её на дощатый стол и велел принести все овощи и приправы, которые мы купили. Затем хорошенько помыл руки, снял куртку, оставшись в тёмно-зелёном джемпере с высоким воротником и молнией на груди, и разложил на гриле шницели и колбаски. Я возилась с продуктовым пакетом, исподтишка подглядывая за ним. Нетрудно догадаться, что готовить он умеет, и очень даже неплохо.
– Нарежь перец, – попросил он, заметив, что я наблюдаю. – И баклажан.
– Кулинар из меня неважный. – Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, потому что он легко поймал меня на слежке. Опять.
– С этим ты справишься, – хмыкнул Вик и притянул за запястье к себе. – Давай. Бери нож и работай, чикала: видела «Женщина идёт впереди»? Могавки тоже любят трудолюбивых.
Мы готовили бок о бок, неторопливо разговаривая. Раскладывали колечки овощей на гриле и наслаждались аппетитными ароматами, исходившими от гриля. Смеялись и не вспоминали ни о чём плохом. Даже о проклятом шерифе Палмере, хотя Вик понимал: я слышала почти каждое слово, произнесённое в тот день.
Когда всё было готово, мы в полном составе сели за стол и насладились обедом. Цейлон грызла лакомую косточку и ворчала, довольно хлеща себя хвостом по бёдрам. Дафна уплетала барбекю за обе щёки; Бен уточнил – а разве она не сидит на диете? – и получил затрещину.
После еды Джесси осталась под пологом с Адсилой. Она с интересом наблюдала, как та вяжет, и, позаимствовав крючок и клубок, попробовала научиться. Джонни предложил остальным перекинуться в карты, и мы, расстелив на песке два больших пледа, сев в круг, играли на коробку сливочной помадки, но боролись за неё с остервенением, хотя Джонни и подначивал сыграть на поцелуй. Тогда Бен пригрозил: может статься, что в игре останутся он и Джонни, и тогда они будут вынуждены целоваться. Джонни сразу смолк и согласился на помадку.
Чудесный день, каких было мало в моей жизни, перевалил за половину. Я ни о чём не беспокоилась: наврала матери, что пойду с ночёвкой к Дафне. По случаю дня рождения Вика обман был жизненно необходим: с точки зрения моей матери, школьный уборщик Виктор Крейн из трейлера – сплошной красный флаг, и неважно, каким именно человеком он оказался: с таким, как он, у меня не может быть прекрасного благополучного будущего. Потому я лгала, лгала и лгала напропалую, боясь даже думать, что будет, если однажды попадусь. Я беспечно отмахнулась от этих мыслей: сейчас у меня есть дела поважнее, и от судьбы нужно брать то, что она даёт. Отец говорил: трус умирает всю жизнь, храбрец – лишь единожды.
Очень скоро на рано потемневшем небе показались звёзды. Они светили очень тускло и рассеивали едва заметный слабый свет, готовый вспорхнуть за тучи, как стайка светлячков, но озеро всё равно чутко отражало их в зыбкой ряби, возникшей из-за ветра. Пахло водой и песком. С приходом темноты пришёл и холод, и мы вспомнили про куртки. Вик, поискав в сумке, достал ветровку и чёрную бейсболку: их и нацепил на меня, напоследок шутливо щёлкнув по козырьку. Потом заботливо накрыл пёстрым индейским одеялом плечи Аделаиды. Она мирно покачивалась в кресле и вязала, постукивая спицами и напевая что-то на родном, не знакомом никому из нас, кроме внука, языке.
Мы с Виком сели на старый топляк бок о бок, наблюдая за ребятами. Они разбились по парам, словно так и задумывалось. Бен и Дафна тихо разговаривали и танцевали в тишине. Джесси решила пройтись вдоль полосы прибоя: я проследила взглядом за Джонни. Он свистнул Цейлон и поспешил за ней. Вик устало сгорбился, с прищуром глядя на озеро. Интересно, сколько лет он приходил сюда в одиночестве, чтобы посидеть у воды, помолчать и подумать?
– Спасибо за п-праздник, чикала, – сказал он. – Я не д-думал, что будет так хорошо.
– Я тоже.
Он обнял меня за плечи, привлёк к своей груди и задумчиво положил подбородок на макушку. Помедлив, я призналась ему, взяв длинную каштановую косу и перебирая её в пальцах:
– Только мне неспокойно.
– Что так? – мягко спросил он, очевидно, и так догадываясь обо всём.
Я пожала плечами. Говорить об этом – значило вспоминать плохое и страшное. Из мира грёз, тепла и доброты мне пришлось бы вернуться обратно в реальность. Теперь мне казалось, этот пляж существует вне места и времени, как самое безопасное место в мире. И ещё казалось, стоит покинуть его, как обязательно случится что-то нехорошее.
Могу ли я довериться Вику и рассказать о Крике? Я помедлила, колеблясь, потому что недавно и так едва не потеряла его.
– Что тебя тревожит? Ну же, – он стиснул мою руку в своей. – Я всё п-постараюсь понять. И если ты про ту историю с П-палмером…
Но даже мне было сложно себя понять. Сердце тревожно ёкнуло. Вот сейчас я откроюсь ему, и он сочтёт меня сумасшедшей. А ещё хуже – поверит, и тогда будет в опасности. Конечно, Крик не умер. Жители Скарборо, больше любого маньяка боявшиеся лишиться спокойного уклада размеренной жизни, выдохнули, поверив этому: но я знала, что изловить его гораздо труднее и он точно не тот человек, которого с маской убийцы отыскали в чужом городе. Крик говорил мне однажды, в густой мгле, что убивает только тех, кого сочтёт виновным. Виновен ли Вик? И если да, в чём: только в своей привязанности ко мне или в том, что случилось в его прошлом, за которое так ухватился шериф Палмер, готовый оболгать Вика и сбросить на него всю вину за убийства, если тот не поддастся шантажу и не примет деньги? Где в этом клубке ниточка, которая привела бы меня к правде, понять пока сложно, но одно я знала, как святую молитву: мой Крик не пытался убить Вика Крейна, иначе он довёл бы всё до точки. Мой Крик не оставил бы после себя живых свидетелей. Мой Крик не был продажным копом на побегушках у шерифа Эрика Палмера. Кто бы ни скрывался там, под окровавленной маской, он был злодеем не большим, чем многие люди вокруг.
«Разве что… экстремально справедливым?» – шепнул внутренний голос, и я испугалась этих слов.
Мир сейчас казался таким ярким и прекрасным, что даже воздух пьянил, и я не хотела всё портить. Но нечто незримое уже отравило это место. Я знала, что Крика не поймали, потому что он не был тем человеком, Чарльзом Колчаком. Даже не так.
Чарльз Колчак не мог быть им. И отчего-то это меня ободрило.
– Лесли? – Вик осторожно приподнял моё лицо, взяв за подбородок. Его глаза были такими светлыми и добрыми, окружёнными мягкими лучистыми морщинками от сотен улыбок, которыми он улыбался целую жизнь. Я полюбила эти глаза всей душой… но помнила и другие, обжигающие тёмной волнующей жаждой, голодные глаза хищника. Я ощутила странное волнение в груди. В тот миг мне казалось: в объятиях любимого мужчины я изменяю, вспоминая того, другого, кому обещала отдать себя без остатка.
– Просто думаю, в безопасности ли мы здесь, – медленно сказала я. – И можешь ли ты рассказать мне о том разговоре с шерифом.
Вик с облегчением улыбнулся и крепче прижал меня к груди, покачивая так, словно баюкал.
– Чикала. П-пока я здесь, никто тебе н-не навредит. Будь спокойна. – Он вздохнул. – И пусть п-пройдёт немного времени: тогда я всё объясню. Не хочу п-подвергать тебя хоть какому-то риску, тем более т-ты мне в этом деле не помощник.
– Но я волнуюсь за тебя…
– Всё наладится, – настаивал Вик и мягко растёр моё плечо. – Н-не о чем б-беспокоиться. С шерифом я справлюсь, а убийцу уже нашли, т-так ведь? Поверь. Всё кончилось.
– Да, – солгала я, обняв его за талию и обратив лицо к небу. – всё кончилось.
* * *
Когда совсем стемнело, Дафна и Джесси захватили сумку-холодильник из машины Бена. В ней мы спрятали небольшой торт, отчаянно надеясь, что он не испортился за целый день втиснутым между пакетами с сухим льдом. Мы с Беном тем временем зажгли бенгальские огни, и Цейлон залаяла, сунув любопытный нос к дрожащим в воздухе снопам белых искр. Вик, до этого безмятежно болтавший с Аделаидой, обернулся. Дафна несла торт с зажжёнными свечами. Все мы держали в руках по бенгальскому огню. Вик с удивлением покачал головой:
– Н-ну вы даёте…
Потом Джесси затянула «С днём рождения тебя», и мы дружно подхватили. Цейлон завыла, наверное, думая, что это будет очень кстати. Мы поставили торт на стол перед именинником, чтобы он задул свечи, однако Аделаида категорично придвинула тарелку к себе:
– Нет, нет и нет. Ты глупый и не знаешь, чего конкретно хочешь, так что бабушка задует свечи за тебя.
Тогда мы грохнули со смеху, и Вик, улыбнувшись, смиренно развёл руками. На пляже стало очень, очень тихо, пока Аделаида, повозившись в кресле, улыбнулась самой себе и что-то прошептала. Одно дуновение – и тридцать один огонёк погас. Все захлопали в ладоши, Джонни засвистел; он уселся рядом с Джесси, а после небрежно положил руку на её плечо. Джесси выглядела очень спокойной. Бросив на неё быстрый взгляд, я подумала, что она очень изменилась за последнее время, хотя внешне выглядела как всегда и одевалась так же. Но что-то в выражении её лица и – самое главное – глаз стало другим. Гораздо, гораздо более уверенным. Эта новая Джесси мне определённо нравилась.
Вдруг Аделаида жестом остановила нас и медленно встала. Мы замолчали. За её спиной чёрным зеркалом поблёскивало озеро Мусхед, небо раскинулось беззвёздным покровом над головой. Она казалась уставшей, но очень довольной; волосы, заплетённые в тугие косы, немного растрепались от ветра. Она опиралась на свою трость, налегая на неё всем весом. И, как следует присмотревшись, я поняла, что она выглядела гораздо хуже, чем месяц назад.
Аделаида неторопливо прочистила горло, поправила на плечах шаль и сказала:
– Шикоба, сынок.
Вик быстро поднялся, однако она велела ему сесть, и он сразу послушался, с тревогой наблюдая за ней.
– Я стала уже совсем старой, мой дорогой, – улыбнулась она, и при этом её влажные тёмные глаза цвета озёрных вод мерцали. – Быть может, не такой старой, какими были мои бабушки и дедушки, когда приходило их время, но определённо дожила до того возраста, когда могу сказать депьюти Стивенсу, что он дурак, а потом притвориться, что у меня деменция.
Мы рассмеялись, но невесело. Только сейчас я по-настоящему увидела Аделаиду Каллиген. В суете прожитого дня – и многих дней до него – сделать этого раньше не довелось. Сегодня она нарядилась в своё лучшее платье и бархатную куртку. На плечах был красивый пёстрый платок. На груди и в ушах поблёскивали крупные серебряные украшения. И я поняла, что это торжество мы сделали не для Вика. Она не шутила, когда говорила тогда, в больнице, про себя.
Она знала, что это её последний праздник.
– Я не была так счастлива, как сегодня, уже много лет, да и ты тоже. Не отнекивайся, я знаю. У тебя выдалось так мало солнечных дней, Пёрышко, – её голос задрожал. Она кашлянула и, коснувшись кончика носа тыльной стороной ладони, очень постаралась взять себя в руки и унять дрожь. – Ты всякое повидал. Тебя помотало по свету. Ты взлетал и падал много, много раз. Но никогда не сдавался. И вот теперь – что я вижу?
Она мягко улыбнулась, положив одну ладонь на мою макушку, а другую – на макушку Дафны.
– У тебя появились добрые друзья и любимая девушка. Не делай такие страшные глаза, тут собрались не слепые люди!
Мы рассмеялись, и Аделаида продолжила:
– У тебя есть возможность что-то изменить, прежде всего – в себе, чтобы жить иначе. Не так, как жили те люди, которых рядом с нами больше нет. Я не знаю, как сложится твоя жизнь дальше, сынок. Потому что не увижу этого.
Улыбки пропали с наших лиц. Джонни поставил локоть на стол, спрятал рот под ладонью, буравя взглядом стол. Бен задумчиво опустил взгляд. Дафна молча потёрла щёку.
Вик внимательно смотрел в лицо бабушки. У него немного дрожали губы, но больше он ничем не выдал своих чувств.
– Поверь, я буду счастлива, когда покину этот мир. Потому что тебе было дано нечто очень важное, что нельзя упустить, иначе упустишь самого себя.
Вик медленно моргнул, и из-под ресниц по щеке прокатилась слеза. Во влажных глазах было тускло и темно; он сглотнул комок в горле, незаметно стараясь пережить своё горе, смешавшееся со счастьем.
– За полосой тьмы всегда следует рассвет, а мир не приносит только боль и разочарование. Я рада, что ты нашёл таких людей, как они, и хочу, чтобы всегда держался за тех, кто тебе дорог. Не подводи их, Шикоба. И они не подведут в ответ.
* * *
Ночью ребята остались на пляже, а мы с Виком отвели Аделаиду домой. Идти здесь было не очень далеко. Вик предложил взять такси, но она захотела прогуляться: сказала, что давно не ходила этой дорогой, только одна её уже не осилит. Мы держали её под руки, я справа, Вик – слева, и вот так, медленно и тихо, дошли до домика за ивой. Напоследок Аделаида сунула Вику в руку маленький свёрток в обёртке и шепнула что-то на чужом мне языке. Он молча поклонился, поцеловал её в обе щеки, заботливо обняв за плечи. Запахнул на её груди платок – и, придержав вот так, с болезненным трудом отпустил. Мы смотрели ей вслед, пока дверь в дом не закрылась.
– Пойдём? – только тогда я осторожно дёрнула его за рукав куртки.
– Да. Только забежим в т-трейлер, – сказал Вик. – Возьмём пару одеял и т-тёплый свитер для тебя.
Вик провёл меня по короткой дороге через пролесок, открыл замок в двери старого трейлера ключом и помог подняться по узким ступенькам, подав мне руку. Мы не стали запираться и не включали свет. Чертыхнувшись и стукнувшись головой об откос, Вик наклонился к корзине с бельём и взял оттуда два пледа и свитер. Повернулся ко мне.
– А теперь д-давай вернёмся…
Я молча встала на носочки и, обняв его за шею, притянула к себе. Он выронил пледы из рук и подхватил меня под колени; легко поднял и усадил себе на бёдра. Теперь я смотрела на него сверху вниз, обвив ногами талию. Ладонью я коснулась его горла и почувствовала, как сильно оно пульсирует, словно в нём отдаётся тревожное биение сердца.
От волнения мои пальцы легко подрагивали, но я нащупала на груди молнию джемпера и помогла Вику выпутаться из него. Он остался в простой чёрной футболке; от ткани пахло водой и песком. Я нетерпеливо потянула вверх и её, а потом сняла с него, чтобы наконец коснуться обнажённой смуглой кожи, очень тёмной в слабом свете луны и маленького уличного фонаря под козырьком трейлера.
Он всё ещё был перевязан, и повязка на торсе белела в темноте. Я провела руками от затылка до лопаток, плавно разогревая мышцы и лаская грудь и спину. Припала губами к шее. Поцеловала. Жадно прикусила кожу. Вик коротко застонал и мазнул виском мне по щеке, доверчиво прижавшись.
«Пока охота ведётся на самого охотника, он не придёт. А если и придёт… – мелькнула у меня мысль. Я любила Виктора Крейна и знала, что он меня не отпустит. – Мы ходим по лезвию ножа, но расстаться не можем. Что будет дальше? Всё так запуталось…»
Я положила руки на его грудь и провела до шеи, бережно обняв за длинную сильную шею с выступающим загривком. Мне хотелось большего: когда его ласковый поцелуй стал жарким, я обняла его так крепко, как могла.
– Ляг, прошу.
И он послушался. Трейлер был тесным и маленьким: Вик шагнул к кровати и осторожно опустил меня на прохладное покрывало. Я прошептала:
– Нет… на меня. Пожалуйста.
Мне не хватало тепла и тяжести, хотелось почувствовать вес его тела. Мне нужно было то самое ощущение окутывающей заботы, абсолютной защиты. Я хотела стянуть толстовку, но Вик остановил меня и бережно разложил по подушке мои волосы. Я удивлённо вскинула брови. В ответ он только нежно погладил меня по голове и с улыбкой шепнул:
– Кхеноронкхва, чикала.
Не поняв его, я нахмурилась. Догадка, что значило это слово, конечно, была. Она смущала меня и теснила грудь, и я прислонила ладонь к его лицу, поглаживая губы большим пальцем:
– Ты сказал, что любишь?
Только эти слова все любовники мира говорят с такой нежностью, но всё же я осмелилась спросить, не желая вести с ним жестокие игры бездушного флирта. Это было бы очень нечестно с таким человеком, как Вик. Это было бы нечестно по отношению к тому, что мы пережили вместе и на что обрекаем затем.
Он светло улыбнулся и коснулся моего подбородка:
– В твоём п-понимании – да.
– Что это значит?
Он медленно поцеловал меня в лоб, в кончик носа и горло, запрокинув рукой мою голову и скользя губами до ключиц.
– Это значит, я хочу твою душу, – шепнул он в мою шею и отстранился.
Никогда до этого момента меня не охватывало такое сильное желание, которое охватило тогда, – даже то нездоровое влечение к Крику, даже та опаляющая страсть, которую он мне давал, стала лишь эхом призрачной тяги, которая вторила настоящему чувству, пока что хрупкому, но набирающему силу с каждым мгновением. С Виктором Крейном всё было иначе.
Когда я взялась за ремень его джинсов и быстро скользнула между тканью и пахом, Вик поднял на меня взгляд. В тот же момент я наткнулась пальцами на продольный рубец, рассекающий кожу, и остановилась, испуганно расширив глаза.
– Не бойся, мне не б-больно, – заверил Вик, но убрал мою руку наверх и сплёл с ней пальцы. – Пока подожди. Н-не нужно этого делать. Тебе самой не нужно.
Я крепче стиснула его ладонь:
– А тебе?
Вик усмехнулся. В его небольших тёмных глазах было что-то, что охладило моё желание и заставило вслушаться в его слова:
– А мне д-достаточно т-того, что есть сейчас. П-поверь: твоя жизнь будет беззаботна, пока мы не перейдём некоторую черту. Я не хочу, чтобы ты п-переходила её вот так. И п-потом, мы так до сих пор н-не были ни на одном свидании…
Я рассмеялась и погладила его по плечу:
– А ты хочешь свидания?
– А т-ты нет?
Он едва заметно коснулся моих губ своими. Я успела шепнуть в них:
– Хочу…
– Тогда мы можем считать это за свидание?
– Вполне.
Он повеселел.
Вик оказался прав: это был лучший вечер. Разлёгшись на постели в его трейлере в ночной зыбкой тьме, мы говорили, говорили и говорили. Он неловко спросил, как моя рука: не беспокоит ли после того, как её цапнула Цейлон? Нет, не беспокоит: она давно прошла, ещё в лагере. А не мучают ли его боли после тех ран? Нет, не мучают: теперь всё, кажется, осталось позади – и когда он так сказал, я в это свято поверила. Мы были рядом и разделили тепло на двоих, погрузившись в беспримесно чистую влюблённую радость, и вернулись на пляж спустя пару часов, держась за руки и зная, что больше не разлучимся, – а потом с трудом попрощались и разошлись по палаткам.
* * *
Ночь прошла спокойно: на свежем воздухе мы спали как убитые и проснулись ранним утром, когда над озером Мусхед висел густой седой туман.
Из остатка продуктов Вик приготовил нам завтрак и угостил кофе. Он уже сходил к себе в трейлер и принёс чайник, который разогрел на костре. Все собрались за столом, болтая ни о чём, когда сверху, со стороны дороги, прикрытой деревьями и песчаной насыпью, послышался звук двигателя.
– Кого это сюда занесло, – удивился Бен.
– Даже интересно, – ухмыльнулся Джонни. – Неужели мисс Бишоп решила подъехать?
Мы пили кофе, обжигая пальцы о кружки, когда на песок неторопливо спустилась незнакомка. Яркие рыжие волосы пламенели на фоне пасмурного неба. Она была одета в изящный плащ и небесно-голубой костюм под ним, на сгибе локтя – кожаная сумочка.
