Ульяна Соболева "Альфа. Невеста для монстра"

Я опёрлась рукой на стену, потянулась другой – и начала царапать. Бессмысленно. Ладонью, ногтями, изо всех сил, с остервенением, как будто хотела пробиться в другой мир сквозь эти камни. Царапала, скреблась, визжала, пока не почувствовала резкую боль – один ноготь треснул, сломался, и из-под него пошла кровь. Горячая. Моя.

Я отдёрнула руку, посмотрела на палец – и рассмеялась. Хрипло. Жалко. Почти беззвучно. Смех в котором не было ничего, кроме ужаса.

Слёзы лились сами, без спроса. Потоком, не прерываясь. Как будто тело решило избавиться от всей воды, что в нём осталась, чтобы высохнуть – и исчезнуть.

Я прижалась к стене, захлёбываясь, дрожа, с разодранной рукой и пальцем, который больше не ощущал себя частью тела. И с одной мыслью, бьющейся в голове, как в клетке:

Он забрал у меня всё.

Глава 3

Он вошёл, как всегда – без предупреждения, без стука, без страха. Точно знал, что найдёт меня сломленной. Сидящей в углу, с потухшим взглядом, с пустыми ладонями. Он привык, что я тишина. Что я тень. Что я уже начала растворяться в его правилах.

Но сегодня я не была тенью. Сегодня я – пепел, готовый вспыхнуть.

Я услышала, как скрипнула дверь. Почти бесшумно – он всегда входил так, как входят хищники. Плавно. Без угроз. Они не нуждаются в них. Их присутствие само по себе – приговор.

Но я уже стояла. Он не успел увидеть, как я поднялась с пола, как сжала в пальцах цепь, как она обожгла кожу своим ледяным весом. Она была тяжелой, как затаённая ярость. Молчаливой, как моя ненависть. И в этот миг я не думала. Я просто рванулась.

Я бросилась на него так, как бросаются в бездну – с рывком, с отчаянием, с внутренним криком, который не звучит, но рвёт изнутри. Цепь взвизгнула в воздухе, когда я замахнулась. Это был не удар из силы – это был удар из боли. Из унизительного молчания, из ночей в холодной клетке, из его взгляда, смотрящего сквозь меня, как будто я предмет, как будто я – никто.

Я не целилась – я металась, как раненая волчица, загнанная в угол, готовая вгрызаться в плоть врага, даже если он сильнее. В глазах застыл блеск слёз, расплавленный в ярости. Мне было всё равно, попадёт ли удар. Главное – чтобы он понял. Я не была куклой в его логове. Не была вещью, которую можно поставить в угол и забыть.

Я не хотела убивать.

Я хотела уязвить.

Оставить след.

Заставить помнить меня не как жертву – как сопротивление.

На миг показалось, что я действительно могу. Что цепь войдёт в его плечо, что он вздрогнет, что усмехнётся – с болью, с уважением, как зверь, который наконец встретил достойного противника.

Но миг закончился.

И началась реальность.

Я не помню, как именно его рука поднялась – всё произошло слишком быстро, будто сама сцена сгорела в воздухе до того, как я успела осознать, что началась. Он не отшатнулся, не испугался, не растерялся. Он даже не взглянул на цепь. Просто одним выверенным, сухим, до ужаса бесстрастным движением ударил меня – ладонью, резко, без паузы, без слов, как будто гасил пламя, которое не имело права разгореться.

Удар пришёлся по левой щеке. Мир качнулся, как на волне. Не от силы – от неожиданности. В голове звякнуло. Пространство сдвинулось, и в следующую секунду пол встретил меня с глухим ударом. Камень впился в бок, боль отозвалась в ключице, в затылке, в зубах. Я не закричала. Воздух сам вышибло из груди. Всё тело онемело, а щека горела, будто по ней прошёлся хлыст, оставив не след – метку.

Он не подошёл. Не подал руки. Не посмотрел сверху с презрением или раскаянием. Он просто остался стоять там, где стоял, будто ничего не произошло. Будто я сама споткнулась. Будто сама захотела лечь. Его взгляд был холодным, как мрамор, и таким же гладким – в нём не было эмоций. Ни злобы. Ни удовлетворения. Ни капли жалости. Только пустота. Только чужая, хищная отрешённость, с которой зверь смотрит на падаль, не желая её добивать – слишком неинтересно.

Я лежала, чувствуя, как под щекой разливается кровь, как камень впивается в бедро, как гордость медленно сочится из меня, капля за каплей, вместе с солёной влагой, которую я не давала себе пролить. Руки дрожали, как листья под ливнем. Колени не слушались. Я не была сломана. Но я упала. И в этом было всё: позор, боль, унижение, признание.

Он смотрел. И сказал почти лениво, как выдох, как пыль в солнечном луче:

– Не рычи, если не готова быть укушенной.

И пошёл прочь. Не торопясь. Не бросая взгляда назад.

Оставив меня на полу – мокрую от крови, дрожащую от злости, живую.

Словно это не конец.

Словно это было начало.

Тьма в подвале была вязкой, как смола. Она не просто обволакивала – она давила, проникала под кожу, забивалась в лёгкие. От неё не спасал ни угол, ни закрытые глаза, ни даже память о свете, которую я пыталась удержать в себе, как ребёнок держит осколок сломанной игрушки. Всё в этом месте дышало его запахом. Даже воздух, даже камни, даже я.

Он вошёл беззвучно. Не как человек – как нечто, что не нуждается в приветствии. Просто появился, как бывает в кошмарах: стоял – и смотрел. Его силуэт медленно вытекал из темноты, чернильный, без острых линий, только ощущение – он здесь, он рядом, он всё видит. А потом он заговорил.

Голос.

Он был ровным. Не резким. Никакой агрессии, никакой угрозы – только ледяная уверенность. Слова выскальзывали из его горла, как змеи: мягко, плавно, но с ядом под кожей.

– Разденься.

Я вздрогнула, как будто эти два слога пронеслись не по воздуху, а по коже. Медленно, с нажимом, как нож, который не режет – а заставляет тебя ждать боли. Я смотрела на него, не сразу осознавая смысл. Сердце на мгновение замерло. Я ждала продолжения. Объяснения. Уточнения. Но больше ничего не последовало. Он не добавил ни «пожалуйста», ни «сейчас», ни «иначе». Потому что не нужно было. Это не была просьба. Это был приказ.

Тишина сгущалась. Давила на уши. Воздух стал тяжёлым, ядовитым, как перед грозой, когда чувствуешь: ещё секунда – и небо рухнет. Я слышала, как в груди стучит сердце – громко, болезненно, так, что мне казалось, он тоже его слышит.

Я не сразу ответила. Но знала, что отвечу.

И сказала:

– Нет.

Одно слово. Четыре буквы. Как плевок в лицо. Как последняя попытка удержать себя за кожу, не дать сорвать. Я не закричала, не умоляла, не взмолилась. Я произнесла это тихо, но в голосе был осколок стали. Хрупкой, хрупкой, но всё ещё острой.

Он не сдвинулся. Не изменился в лице. Только взгляд стал… тише. Опаснее. Не вспышкой – тлеющим углём. Он не разозлился. Он не удивился. Он просто знал. Он знал, что я скажу это. Знал – и всё равно ждал.

Потому что в его мире «нет» – это не ответ.

Это – приглашение.

Он двинулся с места так, будто всё это уже происходило прежде – не раз и не два, как будто в его голове я уже стояла здесь, именно в этом углу, именно в этой дрожащей коже, именно в этом платье, которое он собирался сорвать. И то, что сейчас случится, – не выбор, не импульс, а ритуал, задуманный заранее, без места для перемен. Он не шёл – он надвигался, как прилив, медленно, точно, с той бездушной решимостью, перед которой бессмысленно молиться, потому что даже Бог уже отвернулся.

Он не кричал. Он не грозил. Он просто смотрел. Но его взгляд… он был хуже любого прикосновения. Он снимал с меня слои, ещё до того, как к ним прикоснётся рука. Я чувствовала, как его глаза скользят по телу – не торопливо, не похотливо, а взвешенно, как мясник перед разделкой. В этом взгляде не было ни желания, ни отвращения. Только владение. Холодное, абсолютное, как собственник, который уже знает, как и куда положит свою вещь. Он не раздевал меня – он разоружал.

Я отступила. Инстинктивно. Медленно, будто тонула в воздухе. Спина ударилась о камень, неровный, сырой, ледяной. Дальше идти было некуда. Но я не опустила голову. Не сложила руки. Я смотрела на него – не вызывающе, не умоляюще, а тихо, будто уговаривая саму себя: я ещё здесь. я ещё целая. я ещё могу сказать «нет».

Но он уже поднял руку.

Медленно. Без всплеска, без угрозы. Как будто хотел коснуться плеча – не для ласки, а чтобы начать счёт. Его пальцы легли на ткань – с той же нежностью, с какой ветер срывает лепесток. Он не дёрнул. Он тянул. Медленно, как снимают бинт с ожога. И я чувствовала, как платье слабеет, как нити трещат, как холод начинает обволакивать кожу, добираясь до лопаток, до бёдер, до горла.

Он не сорвал его – он забрал.

Без резкости. Без гнева. Без касания. Только – неумолимость, страшнее любого насилия. И страшнее того, что он делал, было то, чего он не делал. Он не бил. Не хватал. Не угрожал. Он просто делал, как знал, что может. И я поняла: это не мужчина. Это не зверь. Это стихия. Это то, что не боится последствий.

И я стояла.

На грани.

Без кожи.

Без имени.

Он не коснулся меня – ни пальцем, ни дыханием. Но это не имело значения. Потому что он раздевал меня взглядом. Не в переносном смысле, а буквально. Я чувствовала, как он смотрит. Как этот взгляд медленно сползает по коже, цепляется за грудь, за живот, за бедра. Не оставляя следов – оставляя ожоги.

Ткань моего платья треснула в швах, как натянутая кожа. Он потянул за подол, за плечо, за застёжку – без резкости, без суеты. Как будто открывал коробку, в которой знал, что лежит его собственность. Платье не сопротивлялось. Оно поддавалось ему так, как будто с самого начала было пошито не для меня – для него. И вот оно падает. Стекает вниз, как мёртвая вода, медленно, тяжело, с шелестом, который становится громче в тишине, чем любой крик. Оно ложится у моих ног, как жертва, и я остаюсь обнажённой, перед ним, перед тьмой, перед собой.

Он не двигается. Он просто стоит. И смотрит.

Но этот взгляд…

Этот взгляд – не просто взгляд.

Это похоть.

Не человеческая. Не мужская. Не плотская.

Это похоть зверя, который умеет ждать.

Похоть, выученная на боли. Похоть, которая не берёт – метит.

Я чувствую, как моё тело дрожит. Не от холода. От этого желания, которое он излучает, не касаясь. Он будто обнажает не только кожу – кости, нервы, дыхание. Он смотрит, как голодный бог на свою жертву, зная, что она уже отдана, даже если стоит, даже если сопротивляется, даже если шепчет «нет».

Мои соски напрягаются, тело выдает меня. Это не возбуждение – это предательство, это ужас, смешанный с чем-то таким, о чём мне стыдно даже подумать. Я хочу прикрыться руками, но боюсь, что он только усмехнётся – он уже снял с меня всё, не дотронувшись. Я чувствую, как стыд опускается по мне, как пепел. Словно всё, что было мной, – теперь его.

Он не двигается к прикосновению. Но в его глазах уже происходит всё.

Он медленно облизывает губы. И в этом жесте – обещание ада.

Не ласки.

Не любви.

Подчинения.

И я стою.

На каменном полу.