Всё это – всего лишь вчера.
А сейчас я сижу в полицейской машине, закованная в наручники, и мои дети смотрели на меня, как на преступницу.
Как так быстро всё рухнуло?
– Такие женщины в тюрьме долго не продержатся, – тихо бросает один из полицейских другому, не подозревая, что я слышу.
Такие!
Я не собираюсь умирать.
Моё сердце холодное, но под этой ледяной коркой начинает прорастать маленькое зерно ярости. Оно крошечное, но оно растёт. Оно колет меня изнутри, оживляет.
Я смотрю на свои дрожащие руки и тихо, едва слышно шепчу:
– Я должна выжить.
Мои пальцы стискиваются в кулаки.
– Я должна вернуть свою жизнь.
Внутри меня зреет сила, глухая и первобытная, как зверь в клетке. Пусть я сейчас на дне. Пусть у меня отняли всё. Пусть Виктор считает, что выиграл эту партию.
Но я ещё не сдалась.
Машина трясётся на очередной кочке, и я поднимаю голову. Впервые за весь путь. Я смотрю вперёд, туда, где начинается путь длиной в восемь лет.
Но я знаю одно: я вернусь.
И когда это случится, Виктор пожалеет о каждой секунде того вечера, когда решил разрушить мою жизнь.
Тяжёлая железная дверь захлопнулась за мной с таким гулким стуком, что я почувствовала, как его отголоски пробрались внутрь моего тела. Словно этот звук поставил точку на всей моей прежней жизни. Всё кончено. Теперь – только тьма.
Комната – нет, камера – встретила меня ледяным дыханием сырости и запустения. Грязные, местами отслаивающиеся стены будто сжимались со всех сторон, как ловушка, из которой не выбраться. Узкое окно под потолком, обмотанное решёткой, едва пропускало свет. Серое пятно на полу напоминало засохшую кровь. Я не осмелилась подойти ближе.
Матрас на шконке был серым, вонючим и мятым, с пятнами, о происхождении которых лучше не знать. Он выглядел так, будто прошёл через тысячи чужих ночных кошмаров.
Я стояла посреди камеры, как маленькая потерявшаяся девочка, которую бросили в этом месте на съедение чему-то невидимому и страшному. Глоток воздуха обжигал лёгкие, как кислота.
– Чего встала? Принцесса, нары ждут! – насмешливо хмыкнула одна из сокамерниц, худая женщина с жирными прядями волос и глазами, в которых не было ни намёка на доброту. Она сидела на соседней шконке и ковырялась в грязных ногтях, будто уже привыкла к этой тюрьме так же, как к своим собственным пальцам.
GMaBiiw8
Вторая, с коротко остриженными волосами и татуировкой на шее, захихикала, жуя какой-то сухарь:
– Добро пожаловать в новую жизнь, принцесса. Привыкай. Здесь не будет ни слуг, ни золотых постелей.
Они засмеялись, как стая ворон, каркающих над трупом. Их голоса впивались мне в уши и подталкивали к краю пропасти, где уже готов был сорваться крик отчаяния.
Но я промолчала. Не потому, что не хотела кричать. Я хотела. Боже, как я хотела закричать так, чтобы стены треснули, чтобы они поняли, что я не заслужила этого, что я невиновна. Но мой крик застрял где-то глубоко внутри, у самого дна. Там, где уже начала формироваться новая Анна.
Я медленно опустилась на матрас. Он вонял сыростью, плесенью и чем-то, что вызывало тошноту. Пружины больно врезались в спину, но я не шевелилась. Я легла на него, как ложатся в могилу, когда больше не ждёшь спасения.
Я уставилась в серый потолок и даже не моргала.
Не плачь.
Грудь сдавило так сильно, что я чуть не задохнулась, но я проглотила слёзы. Нет. Сейчас нельзя. Если я заплачу здесь, то буду плакать до конца своих дней. Я знала это.
Они ещё смеются надо мной. Они говорят что-то унизительное, но я больше не слушаю. В какой-то момент голоса становятся просто фоном, каким-то отдалённым гулом, словно я закрыла невидимую дверь внутри себя. Я одна. Одна в этой тьме.
Моя жизнь превратилась в холодную пустоту. vCQKHUHF
Но пока я смотрела в потолок, где паутина словно висела петлями, что-то внутри меня проснулось. Нечто маленькое, но жадное до жизни.
С тобой еще не все кончено, Анна.
Это мой голос. Тот, который не дал мне кричать, но позволил думать.
Я сглотнула и медленно закрыла глаза. Там, в темноте, я почувствовала не страх. Я почувствовала злость.
Ты сильнее, чем они думают.
Я вспомнила детей. Их опущенные головы в зале суда. Вспомнила Виктора с его надменным взглядом, с победоносной улыбкой, когда судья объявил приговор. Вспомнила, как он увел их, будто отнял не только их любовь, но и мою душу.
Я не позволю этому продолжаться.
Я медленно выдохнула, чувствуя, как сердце начинает биться сильнее, будто от голода к мести.
– Они ещё увидят, – шепчу я так тихо, что мои слова сливаются с шумом вентиляции.
Я не знаю, кто они – эти женщины вокруг меня или весь мир. Но я найду способ.
Я выживу.
Я сжала простыню до боли в пальцах.
Я верну себе жизнь.
И когда я выйду отсюда, Виктор не узнает той Анны, которую он предал. Но я знаю одно: он пожалеет об этом.
Впервые за весь вечер я почувствовала тепло. Оно было жгучим, но спасительным.
Пусть они смеются. Смеется тот, кто смеется последний.
Глава 4
Ночь в камере тянулась бесконечно.
Воздух был тяжёлым и липким, пахнущим потом, сыростью и страхом, который витал в этом помещении, как постоянный обитатель. Я лежала на своей жёсткой койке, пытаясь не дышать слишком глубоко. Каждое движение сопровождалось скрипом пружин подо мной, и я ненавидела этот звук. Он выдавал меня, делал уязвимой, словно я кричала о своём присутствии в этом месте.
Я должна быть тише. Должна быть незаметной.
Но тишина здесь была обманчива. Где-то в углу раздался смех, затем грубый голос:
– Посмотрите на неё. Барыня приехала. Надеюсь, тебе здесь понравится, куколка. Если что я Кобра… и я тебя просто ам…
Сердце сорвалось в пятки.
Я сделала вид, что не слышу, повернулась к стене, прижимая руки к груди. Пальцы дрожали. Внутри меня всё сжималось в комок, который давил на лёгкие и не давал нормально дышать. Я никогда не чувствовала себя настолько уязвимой.
Их слова разрывали меня изнутри, как сотни маленьких лезвий. Я вспомнила наш дом, белоснежные простыни, мягкое одеяло и тёплые руки Виктора, которые обнимали меня. Вся эта роскошь казалась теперь далеким миражом, который исчез при первом ударе реальности.
Я закрыла глаза, но звук шагов не прекращался. Они приближались.
Услышала, как тяжёлые ботинки остановились у моей койки, и открыла глаза. Передо мной стояла "Кобра". Высокая, с татуировками на шее и пронзительным взглядом хищника. Она нагнулась надо мной, ставя ногу на край моей кровати, и я почувствовала, как матрас опасно качнулся.
– Ты тут лишняя, принцесса, – прошипела она, и её голос был холодным, как лёд. – Таких, как ты, здесь долго не держат. Либо сожрут, либо выбросят.
Я не могла отвести взгляд от её глаз. Они были, как змеиные: холодные, равнодушные к боли жертвы.
Моё дыхание участилось, но я заставила себя не показать страха. Губы дрожали, но я прикусила их изнутри до боли. Я знала: стоит мне подать сигнал, что я сломалась, и они сделают это реальностью. Они сожрут меня здесь.
– Я не принцесса, – выдавила я наконец. Голос был хриплым, как будто принадлежал не мне.
Кобра рассмеялась так громко, что смех эхом отозвался по камере.
– Слышали, девочки? Она думает, что сможет здесь выжить. knPNw2h8
Она ещё сильнее надавила на койку своей ногой, приближаясь ко мне лицом так близко, что я почувствовала запах сигарет и дешёвого мыла.
– Знаешь, что делают с такими, как ты, которые слишком уверены в себе? Сначала ломают. А потом выбрасывают за борт.
Я хотела что-то сказать, но её рука сжала мой подбородок так резко, что я тихо вскрикнула.
– Но я дам тебе шанс, принцесса. Ты же любишь правила? Здесь они простые: хочешь жить – плати. Не сможешь платить – найдём тебе другое применение. Поняла меня?
Слёзы жгли глаза, но я не позволила им выйти. Я сделала это единственное усилие – сдержала себя, даже когда всё внутри рвалось наружу.
– Поняла, – прошептала я.
Кобра стоит слишком близко. Её тяжёлое дыхание обжигает мне кожу, и я чувствую запах табака, пота и грязи. Я пытаюсь не смотреть ей в глаза, не реагировать, словно она – это просто кошмар, который исчезнет, если я не буду его замечать.
Молча отворачиваюсь.
Но она не собирается оставить меня в покое. Её пальцы резко хватают меня за волосы, дёргают так сильно, что моя голова наклоняется назад, и я вскрикиваю от боли.
– У нас тут свои правила, – её голос ледяной и ровный, как будто она зачитывает смертный приговор. – Или платишь, или служишь. Чем платить будешь, а, красотка? Или расплачиваться?
Я чувствую, как слёзы подступают к горлу, но заставляю себя сглотнуть. Нет. Я не дам ей эту слабость.
– Отпусти, – выдавливаю я, но голос звучит глухо и бессильно. mf6SVZKq
Я хватаюсь за её руку, пытаюсь вырваться, но её пальцы словно стальные когти. Кобра смеётся и, будто играя со мной, резко толкает меня в сторону. Моё тело ударяется о холодную стену, плечо ноет от удара.
В этот момент одна из сокамерниц, сидящая на нижней шконке, лениво протягивает Кобре что-то блестящее. Нож. Самодельный, заточенный кусок металла с ржавыми краями. У меня перехватывает дыхание.
Кобра поднимает нож так, чтобы я его хорошо видела, и медленно приближается.
– Боишься? – шепчет она с язвительной улыбкой.
Бойся, Анна. Это момент, когда всё может закончиться.
Она проводит ножом по моему плечу, не оставляя следа, но моя кожа горит от прикосновения холодного металла. Затем медленно опускает его к моей шее. Я чувствую, как лезвие касается кожи.
Холодное, острое, безжалостное. Я перестаю дышать.
Секунда растягивается в вечность.
– Здесь не любят тех, кто привык жить красиво, – шипит она, приближая лицо к моему уху. – Скажи "спасибо", что сегодня я в хорошем настроении.
Она медленно убирает нож, но моё тело остаётся недвижимым, как камень. Я чувствую, как холодные капли пота стекают по спине.
Я могла умереть. Прямо здесь.
Слёзы обжигают глаза, но я прикусываю губу до крови. Нет. Я не позволю им увидеть, как я плачу.
Когда Кобра отходит, я оседаю на койку, но не позволяю себе расслабиться. Сердце колотится в груди, как сумасшедшее, но я сжимаю кулаки до боли.
Я сижу на холодной шконке, обхватив колени руками, и смотрю на бетонный пол, покрытый трещинами, которые напоминают осколки моей жизни. Ночь тянулась бесконечно. В голове снова и снова всплывает лицо Кобры, её холодные глаза и звук её голоса, шепчущего мне в ухо: "Тебя съедят первой."
Я провожу ладонями по лицу и стараюсь загнать этот страх внутрь. Я не могу позволить себе чувствовать это. Страх убивает быстрее, чем нож. Но моё тело меня выдаёт: дрожат пальцы, спина влажная от пота.
Дверь камеры скрипит, и я поднимаю голову. На пороге стоит конвой с лицом каменной статуи и ледяным голосом, который будто пробирает меня током:
– Брагина, на выход. Начальник хочет с тобой поговорить.
