Начальник? Почему?
Я встаю медленно, будто любое резкое движение может изменить ход моей жизни. Ну да, если ее еще можно изменить. Ладони липкие от пота, и я вытираю их о штаны. По коридору нас встречает запах сырости, плесени и железа. Здесь воздух тяжёлый, как груз, и он давит на грудь с каждой секундой всё сильнее. Я слышу свои шаги, но кажется, будто я иду во сне, а мои ноги не слушаются меня.
Почему я? Что я сделала, чтобы меня вызвали? Это ошибка? Или это новый способ сломать меня?
Коридор длинный, узкий, с тусклыми лампами, которые издают тихий электрический треск. Он сводит меня с ума. Я хочу повернуться и спросить у охранника: Что происходит? Меня сейчас накажут? Но мой голос застревает в горле.
Мы останавливаемся перед массивной дверью с табличкой: Начальник исправительной колонии №5. Полковник внутренней службы В.А. Горин.
Охранник толкает дверь, и я замираю на секунду, прежде чем шагнуть внутрь.
Кабинет. Тишина.
Я встречаюсь взглядом с мужчиной, который сидит за массивным деревянным столом и держит в руках моё личное дело. Серые глаза, холодные, без единой тёплой искры, впиваются в меня так, будто он видит всё до последнего шрама на моей душе. (
Y-CIEBWe Лютый)
Моя кожа покрывается мурашками. Этот взгляд пробивает меня холодом до костей.
Я делаю глубокий вдох и заставляю себя не отводить глаз. Он не увидит мою слабость. Никто больше не увидит.
Этот стол будто отделяет нас двумя мирами. Его пальцы медленно переворачивают страницы, а я чувствую себя оголённой, беззащитной. Он читает мою жизнь на бумаге, но ничего обо мне не знает.
Его холодные серые глаза цепляются за каждую деталь в папке, но, кажется, не моргают. Они скользят по строчкам, как сканеры, и от этого взгляда я хочу исчезнуть. Потом он смотрит на меня так, будто я не человек, а сложная головоломка, которую нужно разгадать. Словно он ищет во мне что-то, чего я сама не вижу.
Я стою, как на суде. Ком в горле разрастается с каждой секундой, но я не проглочу его. Я не заплачу. Я держу осанку прямо, несмотря на дрожь в коленях, которая становится всё сильнее. Пальцы сжаты в кулаки, ногти впиваются в ладони, чтобы вернуть мне контроль над собой.
Его голос режет воздух, как острое лезвие:
– Вы знаете, что тюрьма – это место, где слабые не выживают?
Я хочу ответить ему. Я хочу сказать: Я не слабая. Я уже это доказала, когда прошла через суд, через предательство мужа, через ночь с ножом у шеи. Я не сломаюсь. Но мои губы сжаты. Слова застряли где-то глубоко внутри меня, и я не могу их вытолкнуть.
Он наклоняется вперёд, локти опираются на стол, и его взгляд застывает на мне, пронизывая до самых печенок. До мяса, до последней молекулы. Серые глаза – холодные, как зимнее утро, в котором нет ни проблеска тепла. Я чувствую, как меня пронзают этим взглядом, словно он видит каждую трещину во мне, каждую слабость, которую я так отчаянно пытаюсь скрыть.
Я опускаюсь на стул медленно, как в воду, боясь погрузиться слишком глубоко. Дыхание сбивается, но я не позволяю ему стать заметным. Я должна держать себя в руках. Он не увидит, что внутри меня всё рушится.
Я сглатываю ком в горле и складываю руки на коленях, чтобы не выдавать дрожь в пальцах. Его присутствие давит, словно я стою на краю пропасти, и если сорвусь, он станет тем, кто увидит моё падение. Но я не упаду.
– Расскажите, что на самом деле произошло, – его голос тихий, но резкий, как плеть.
Моё сердце пропускает удар, а затем начинает колотиться быстрее. Я чувствую, как оно сжимается, словно что-то пытается вырваться наружу, но я держу это внутри. Я смотрю на его лицо и стараюсь не моргнуть, не отворачиваться. Я должна быть сильной. Если я сломаюсь здесь, всё закончится.
Слова вырываются медленно, но звучат ровно:
– Меня подставили.
Тишина обрушивается на нас, холодная и тяжёлая. Я чувствую её вес на своих плечах. Он молчит. Его глаза всё ещё впиваются в меня, как будто пытаются снять слой за слоем, добираясь до самого сердца.
– Знакомые слова. Здесь сотни тех, кого «подставили».
Понятно, что он мне не верит. Ну и не надо… Суд уже был и унижаться я не стану.
– Что заключенные? Не обижают?
– Не обижают!
– Точно? А это что?
Тыкает в синяк на моем запястье.
– Ударилась!
– Ну да…ударилась. Ты знаешь здесь и до смерти удариться можно, если молчать. Ничего с Коброй поговорим…
– Не надо! Я не жалуюсь!
– Надо!
Владимир замолкает, переворачивая последнюю страницу моего дела, но взгляд его остаётся на мне. Тяжёлый. Пронизывающий.
Мне кажется, что в этой тишине он слышит всё – мой рваный, сбившийся ритм дыхания, как скрипят мои ногти о ткань робы, как дрожат мои пальцы, сжимающиеся в кулаки.
Его глаза словно прикованы ко мне. Я чувствую их вес на своей коже, будто он оценивает не только мою историю, но и то, что осталось от меня самой после всего этого кошмара. Что за женщина сидит перед ним? Он ищет во мне страх. Может, мольбу о помощи.
Но я не дам ему этого.
Я сжимаю руки на коленях, так сильно, что ногти впиваются в кожу. Боль помогает мне сосредоточиться, глушит желание отвернуться. Я смотрю на него прямо. Я не отступлю. Если я хоть на мгновение покажу слабость, он будет знать, что сломал меня. А этого я не позволю. Никому.
jUYQTBSr Шейх 3
Его взгляд задерживается на мне чуть дольше, чем положено. Секунды тянутся, пока мы смотрим друг на друга. Моё сердце колотится так быстро, что кажется, он слышит его стук. Но я держусь.
Вдруг он моргает и резко отводит взгляд в сторону, будто сбрасывает с себя что-то. Его пальцы едва заметно сжимаются на папке с моими документами.
Он ждёт, что я попрошу о чем-то, но я не дам ему этого удовольствия. Никто больше не увидит меня слабой.
Он встаёт, высокий и уверенный, прохаживается по кабинету, сложив руки за спиной. Его шаги звучат, как удары молота по железу, и каждое его движение отдаётся эхом у меня в груди. Я чувствую это. Но я заставляю себя сидеть прямо, неподвижно, словно я – камень.
Он останавливается у окна и смотрит в него, но я знаю – это лишь пауза. Он не закончил.
– Вы слишком гордая для того, чтобы просить? – произносит он наконец. Его голос звучит медленно, почти разочарованно. – Но это тюрьма. Здесь гордость убивает быстрее ножа.
Эти слова, как удар в живот. Я понимаю, что он прав. Здесь гордость – это не достоинство, это слабое место. Но я не позволю ему забрать мою гордость. Это всё, что у меня осталось.
Я снова сжимаю руки на коленях.
Владимир закрывает папку с моим делом. Тяжёлый звук захлопнувшегося картона отзывается гулом внутри меня. Как будто закрыли дверь, за которой я оставила шанс на спасение.
Я не двигаюсь. Сижу на краю стула, держу спину прямо, хотя мышцы уже ноют от напряжения. Но когда я поднимаю взгляд на Владимира, его глаза уже на мне.
Задержались чуть дольше, чем нужно.
Это не просто деловой взгляд, которым начальники оценивают заключённых. Здесь есть что-то ещё. Я не понимаю, что именно, но это что-то обжигает сильнее, чем холод бетонной камеры, где я каждую ночь закрываю глаза в страхе, что её больше не открою.
Почему его взгляд оставляет на мне след, словно ожог?
Я хочу отвернуться, но не могу. Что он видит во мне сейчас? Раздавленную женщину, которой отрезали доступ к прошлому? Или ту, кто отчаянно держится за остатки гордости, пока её мир рушится на куски?
Он откашливается и резко отворачивается к окну. Его спина напряжена, как струна, плечи чуть подняты – будто он пытается избавиться от мысли, которая засела слишком глубоко.
Почему его взгляд обжигает сильнее, чем холодная камера? Почему я чувствую этот огонь даже сейчас, когда он смотрит в окно, а не на меня?
Тишина. Только звук моих рваных вдохов и тихий скрип его кожаных ботинок, когда он делает один шаг к подоконнику.
Я медленно встаю, чувствуя, как ноги дрожат подо мной. Грудь сжимает невыносимая тяжесть, но я заставляю себя выпрямиться. Всё кончено. Я ухожу. Ещё одно унизительное собеседование, которое я должна пережить. Я не оглянусь. Я не позволю себе показать, что этот разговор что-то для меня значил.
Я делаю шаг к двери, когда слышу его голос. Тихий, но настолько уверенный, что я останавливаюсь на месте.
– Держись подальше от конфликтов, Брагина. Здесь те, кто подставил тебя, уже не помогут.
Мои пальцы замирают на холодной металлической ручке двери.
Здесь те, кто подставил тебя, уже не помогут.
Я закрываю глаза. Его слова – как скальпель, который вскрывает старую, плохо зажившую рану. Виктор. Дети. Все, кто бросил меня в эту дыру, будто я сама была ей достойна.
Я сжимаю ручку так сильно, что костяшки побелели. В горле першит от невыносимого желания спросить: Почему ты это сказал? Ты что-то знаешь о моём деле? Ты готов поверить мне?
Но я не спрашиваю. Я не могу. Потому что, если он не ответит или ответит неправильно, я сломаюсь прямо здесь, у этой двери.
Я тихо выдыхаю и открываю её, но внутри всё горит. Его голос продолжает звучать в моей голове. Его взгляд всё ещё обжигает мою кожу. И я знаю, что это не конец.
Глава 5
Тюрьма – это механизм. Холодный, безжалостный, перемалывающий тех, кто попал в его жернова. Здесь нет людей. Есть только материал – ломается он или нет, моё дело – просто наблюдать.
Я захлопываю папку с делом Брагиной и откидываюсь в кресле, разминая пальцы. Бумаги – дрянь, как всегда. Одно враньё. Чистой жопой сюда не попадают, но вот эта баба передо мной… Слишком гладко всё вышло. Слишком быстро.
Она сидит, напряжённая, но не гнётся. Глаза – холодные, но в глубине плещется что-то ещё. Гордость? Злость? На моих глазах ломались крепче сучки, а эта держится.
– Вы знаете, что тюрьма – это место, где слабые не выживают? – произношу, наблюдая, как её пальцы сжимаются на коленях.
Ноль эмоций. Не дёрнулась даже.
Хм.
Я встаю, прохаживаюсь по кабинету. Ненавижу, когда дела такие мутные. Когда мне подсовывают бумаги, где всё уже расписано, как будто я идиот. Читаю между строк: баба богатая, баба удобная жертва, кто-то очень хотел спихнуть её с дороги.
Но мне плевать. Моя работа – держать этот сраный механизм в рабочем состоянии.
Поворачиваюсь к ней, опираясь на край стола.
– Ты слишком гордая для того, чтобы умолять, – произношу, с прищуром разглядывая её лицо. – Но это тюрьма. Здесь гордость убивает быстрее ножа.
И я не шучу.
За этими стенами нет адвокатов, нет твоего чёртового мужа, нет детей, которые когда-то звали тебя мамой. Ты теперь никто.
Она поднимает на меня взгляд. Чистый лёд.
– Меня подставили, – произносит ровно.
Я усмехаюсь, качаю головой.
– Да ну? Ты не первая, кто здесь это сказал.
Она молчит.
Я снова опускаюсь в кресло, задерживаю взгляд на её лице. Слишком хорошая для этого места. Слишком ухоженная, слишком чёртова “леди”. Но глаза… Глаза не врут. Там боль, и она её глушит.
Я видел таких. Одни ломаются через неделю. Другие через месяц. Но ломаются все.
Вопрос в том, сколько продержится она.
Я открываю её дело снова. Уже не в первый раз. Меня это бесит. С каких пор я вообще трачу на кого-то столько времени?
Прокручиваю всё заново: обвинение в хищении, суд, быстрый приговор, муж, который внезапно от неё открестился, дети, которых настроили против. Блядь, как по нотам. Как будто кто-то заранее прописал сценарий и просто исполнил его по шагам.
Но самое хреновое – мне не хочется в это верить.
Я смотрю на неё – сидит прямо, не вжимается в стул, не ёрзает. Она боится, но держит это в себе. Уверена, что не покажет слабость, даже если её загонят в угол.
Гордость, мать её.
Я видел сотни таких, кто приходил сюда с гордо поднятой башкой. Через пару месяцев от них оставались одни ошмётки. Тюрьма выжирает гордость. Выжирает подчистую.
