– Для обороны принимается общий план инженера Тотлебена. Неприятель остановился. Нависающая из Симферополя группировка наших войск пугает врага. Противник может думать о том, что мы, напротив, заманиваем его в ловушку, чтобы отрезать от моря, ударить на Евпаторию и тем самым обречь вражеский десант на смерть, – докладывал Корнилов, который не впал в панику, сумел проанализировать ситуацию.
Русский корпус может пугать врага. Ведь противник не знает, что три дивизии просто не успели подойти к оборонительной линии у Евпатории. И теперь, если англичане с французами пойдут вперёд, они рискуют оказаться в окружении. Так что сперва врагам нужно оседлать дороги от Евпатории до Симферополя и желательно – на Севастополь.
– Флот? Мы не можем в отрыве от береговых батарей и мониторов давать бой противнику. Что делать предлагаете с флотом? Враг зажал нас в Балаклаве, а сам беспрепятственно высаживает всё новые силы. Я предлагаю флот частью затопить, частью отправить в Азовское море. Там можно перекрывать проход из Чёрного моря… Если дойдём, конечно, – говорил Меншиков и сам понимал, сколь непопулярные решения предлагал.
– Можно разделить флот. Оборона Одессы показала, что даже незначительными силами, но при помощи береговой артиллерии и мониторов, бить врага можно, – сделал своё предложение Корнилов.
– Я настаиваю на сражении! Только по его итогам можно думать о дальнейшей судьбе флота. У меня есть план сражения. Дозвольте доложить! – со своего места резко встал Нахимов.
Глава 2
На военный совет были приглашены все офицеры с генеральскими чинами и даже полковники, которые занимали генеральские должности, например командовали дивизиями. Командующий явно хотел заручиться их поддержкой и принять, наконец, решение по моей персоне. Если генерал-фельдмаршал Михаил Дмитриевич Горчаков имел желание найти поддержку в среде офицеров в том деле, чтобы обвинить меня хотя бы в превышении полномочий, то он ошибся. Офицерство вовсе воспринимает любые формы демократии как проявление слабости командующего. Так что не снискал он всеобщее одобрение.
Русские офицеры, даже солдаты, завидовали мне, что вопреки всему я иду и бью врага. Не той завистью, что пожирает человека, которая пробуждает в людях самые низменные качества. Мне завидовали, что я могу и делаю. А они могут… Но не делают, так как должны больше моего подчиняться и линейные, регулярные войска, не башибузуки, как мой полк или казаки.
Упадничества в русской армии как такового нет. Я бы сравнил те настроения, что доминировали среди офицерского состава, да и среди солдат, как в стихотворении про Бородино. Вся эта война, так или иначе, мило отсылает к Отечественной войне 1812 года. Так что все ждали, когда придёт условный Кутузов и устроит условное Бородино. Я же при таких сравнительных образах становился в что-то вроде Дениса Давыдова – лихим партизаном, который, вопреки всему, крушит неприятеля.
Офицерское сообщество – оно весьма завистливое. На мой взгляд, каждый офицер должен быть в меру, но честолюбивым. Не может поручик не мечтать стать полковником или даже генералом. Если нет у него подобных мыслей, цели, то и службу нести он будет спустя рукава. Так что да, мне завидовали. Но и сочувствовали, понимали несправедливость. Тут орденами закидывать нужно, а командующий ищет поддержки, чтобы обвинить. И даже Паскевич был более решительным. Он нашел бы силы и принял бы решение. Горчаков… Нет, к великому моему сожалению. Он не полководец, он отличный генерал мирного времени.
– И кто же, господа, выскажется супротив? – спрашивал генерал-фельдмаршал Горчаков на военном совете.
Офицеры молчали. Само предложение было произнесено таким образом, что никто, может быть, кроме самого Горчакова, и не понял, к чему он призывает. То ли высказаться против моих действий, то ли высказаться против того, что сам же генерал-фельдмаршал говорил, пробуя меня заклеймить.
– Ваше высокопревосходительство, задача есть у нас – бить врага. Везде, где он есть – бить, не щадя живота своего, уж тем паче живота неприятеля. С этой задачей мы худо-бедно, но справляемся. Считаю, что можем справляться намного лучше. Решимости, смелости, выучки и вооружения на данный момент хватает русской армии, чтобы никого не бояться на нашем театре военных действий. Надо… И австрийцев разобьем, – если все молчали, то слово взял я и в очередной раз высказался.
В конце концов, если я буду отмалчиваться и не возражать всему тому, что, пусть во многом намёками, но грязного льётся на меня, то те же офицеры не поймут. Главный постулат, аксиома – я не могу быть ни в чём обвинённым, так как действовал… Именно так: «так как я действовал», в отличие от других.
– И всё же я предполагаю передать австрийского представителя пока ещё нейтральной Австрии. Таким образом, мы хотя бы немного отсрочим вступление Австро-Венгрии в войну, – сказал Михаил Дмитриевич Горчаков, посмотрел на присутствующих, не нашел в них поддержки, решил еще больше утопить себя: – Ну не можем мы воевать еще и с австрийцами. Они – европейская армия, выученная…
Голос генерал-фельдмаршала был неуверенный. Он уже и сам понял, что совершил ошибку, когда собрал военный совет. Я знал, что генерал-фельдмаршал мог приказывать, и приказ был бы исполнен. Но если начинался разговор, пересуды, вопрошание мнений… То даже высокий чин Горчакова играл вторичную роль. Офицеры прекрасно видели, что отсутствие продвижения в сторону Болгарии, как и на Константинополь – это осторожная политика по отношению к Австро-Венгрии.
Так что, по сути, стоял выбор: продолжать стоять на месте, ожидая, когда всё-таки Австро-Венгрия уже открыто ударит по России, или кинуться бить морду всем этим «нейтралам».
Первый вариант подразумевал под собой, что вся Южная Армия может так и простоять на нынешних рубежах, не продвинувшись ни на километр южнее. В то время как другие русские войска будут героически сражаться. Можно всю войну и простоять, развеяв славу взятия Силистрии, навлекая на себя позор бездействия.
Сведения, что англо-французский корпус из Варны убыл в неизвестном направлении, до Силистрии дошли. Я же был уверен, о чём и говорил генерал-лейтенанту Сельвану, что европейцы начали десантную операцию в Крыму. И вполне удачную, если англо-французские корабли назад, к Варне, не возвращаются, или приходят туда, чтобы только забрать очередной полк.
Вот оно – так и напрашивался удар по Варне, где стало намного меньше французов и англичан, так же и крепкий турецкий корпус ушел. Ударить бы, да лишить возможности врагам достаточно свободно пользоваться прибрежной турецкой инфраструктурой. Или пусть бы перенаправили свои полки в Синоп… Ах, да, порт в нем разрушен. Так что взятие Варны очень осложнило ситуацию для противника.
Что же касается варианта воевать с Австрией, то тут имелись некоторые психологические особенности русской армии. Многие из тех офицеров, которые сейчас находятся в Южной армии, принимали участие в венгерских событиях. Тогда вооружённые силы Австрии показали себя не то что вяло, а преступно ничтожно. И, считай, действительно лишь только русская армия и спасла Австрию от ещё более глубокого кризиса и полного отделения Венгрии.
Так что русские офицеры считали, что австрийцы нам не соперники. Разобьём этих предателей, ну максимум в трёх сражениях, и австрияки откатятся назад, зализывать раны. Я бы не стал думать таким образом, как это делают многие русские офицеры. Интересно, а прозвучало уже про «шапками закидаем»? По-моему это случилось в иной реальности в Крымскую войну [слова про «шапками закидаем» приписывают генерал-лейтенанту Кирьякову после битве при Альме].
На мой взгляд, австрийцы должны из кожи вон лезть, чтобы показать русским, что-то, что произошло в Венгрии – небольшое недоразумение, а сама Империя Габсбургов жива, как жив и дух великой страны. Так что может и не получиться быстро сломать сопротивление Австрии. А вот подготовиться к приходу австрийцев мы можем. Мало того, это уже делается.
– Я только за войну! – сказал, наконец, своё слово генерал-лейтенант Дмитрий Дмитриевич Сельван. – Мы не можем стоять на месте. Приказ государя идти вперед не отменен. Австрия? Пусть решается. Лучше иметь врага, чем иметь прозор от страха перед врагом!
А красиво сказал Дмитрий Дмитриевич. Именно этого и ждали присутствующие. После штурма Силистрии и боя на Константинопольской дороге, где мы с Сельваном прорвали оборону турок, попутно разгромив их и развеяв, авторитет генерал-лейтенанта взлетел необычайно высоко.
Такова логика и психология войны: когда ранее признанные воинские чины не справляются со своими обязанностями, или не оправдывают ожиданий, то все ищут того, кто возьмёт на себя ответственность, поднимется с ними и поведёт вперёд. Так было в Отечественную войну 1812 года, когда обвинили Барклая де Толли в бездействии, и в таких условиях, сменив предыдущего командующего, будто бы воспряли духом. И… сдали Москву… Можно привести еще и пример с тем, как решительный Суворов брал Измаил в конце прошлого века. До него турецкую крепость уже долго осаждали. А он пришел… и сделал.
А я старался при любых обстоятельствах, где только можно: на обеде в компании Сельвана, на стрельбище, когда приглашал генерал-лейтенанта совместно подсчитать и проверить все эти захваченные грузы, что были на пароходах… Я всегда с ним разговаривал. И нужно сказать, что Дмитрий Дмитриевич благодарен мне. Он понимает, что я сыграл немалую роль в том, что сейчас русская армия не бежит с позором от Дуная, а стоит прочно в крепости, и нас не сковырнуть хоть австрийцам, хоть бы и англичанам с французами. Или сковырнуть, но такой ценой…
Более того, найдя в лице генерал-лейтенанта Сельвана для себя прикрытие, поддержку, почти единомышленника, я стал достаточно щедро делиться с ним многим, что имел сам.
Нормы довольствия моего полка были в полтора раза выше, чем у любого другого воинского подразделения в российской армии. Питались мы во многом тушёнкой, солдаты всегда имели в прикуску солёное сало. Если мы находимся в расположении, а не в рейде, то не было у нас недостатка в крупах, даже в картошке и макаронах.
А ещё за особое рвение в бою, как и за прилежную службу вне боя, за какие-то особые заслуги, солдатам выдавалось сгущённое молоко, иногда даже шоколад. И вот это было таким роскошеством, что все иные подразделения российской армии, кто знал, как кормятся мои бойцы, искренне завидовали.
Вот я немного, но всё же перенаправлял снабжение в корпус Сельвана. Причём, ещё четыре месяца назад всем консервным заводам было выдано распоряжение начать массовый убой ранее придерживаемого скота. А сгущенное молоко теперь не шло на продажу, только в армию, ну еще чуть-чуть в Петербург.
Кроме того, каждый консервный завод должен был подготовить денежный резерв, который сейчас направлялся на покупку жестяных банок, а также дополнительную покупку скотины в соседних с Киевской и Екатеринославской губерниях.
И только сейчас я увидел первый результат…
– Я никоим образом, ваше высокопревосходительство, не намерен выступать в роли смутьяна. И воля ваша, как поступить. Так как перечить не в праве, будучи правильно воспитанным офицером. Однако… – набравшись решительности, продолжил свою речь генерал-лейтенант Дмитрий Дмитриевич Сельван.
И было сказано про то, какой огромный обоз пришёл к Силистрии, и насколько это может изменить ситуацию. Как минимум, такой большой обоз был способен дать всем нашим войскам возможность пребывать два месяца в автономном режиме, когда не будет других, ранее запланированных поставок русской группировке.
Да, речь не идёт о той группировке войск, которая стоит в Валахии и Молдавии. Её кормить я не смогу, да и, признаться, не хочу. В конце концов, это не Шабарин воюет с половиной Европы, это Россия воюет. И я помогаю настолько много, кто не делал этого ранее, вряд ли сделает и в будущем.
– Посему, ваше высокопревосходительство, половину от того обоза с оружием, что в ближайшее время, дня через два-три, прибудет в Силистрию, благодаря поставкам Алексея Петровича Шабарина, мы можем передать на границу с Австрией. Кроме того, тысячу мешков с цементом и пять тысяч пустых мешков для заполнения песком мы можем передать также вам. Пятьсот штуцеров и пять тысяч гладкоствольных ружей – ваши. Доставить их на пароходах не сложно… – засыпал «подарками» Горчакова генерал-лейтенант Сельван.
Конечно, мы с ним согласовали все то, что можно, да и нужно передать в Южную Армию. Я же не только для своих пять лет накапливал ресурсы, я для всей русской армии. И сейчас, когда есть реальная угроза вступления в войну Австрии, я готов осуществлять поставки и туда.
Жаль, что не частые. Пусть Луганский завод работает в две смены, пусть сой завод в поместье работает не переставая и даже по выходным, обеспечивать даже десятую часть всех военных нужд армии я не в состоянии.
Кстати, это интересно… Все в округе мое поместье называют «Шабаринском». Город, выходи. И, да, видимо, это так и есть. Пусть получается сильно растянутый городок, как бы не больше Екатеринослава по площади, но проживает уже почти десять тысяч человек. И что? Я выходит, что частный собственник целого города? Странная ситуация. Но буду с ней разбираться позже.
– Я благодарен вам, генерал… И вам… генерал-майор Шабарин. Все для общего дела и Отечества нашего, – нашел в себе силы произнести слова благодарности Горчаков.
Если бы сейчас офицеры немного пораскинули своими мозгами, подумали, что именно происходит, то поняли бы, что Сельван покупает Горчакова. Ведь какой командующий откажется от таких подарков, которые предлагаются? Да, казалось, что генерал-фельдмаршал может просто взять и забрать всё то, что ему нужно. В конце концов, он почти именно так и сделал, когда забрал немалую часть добытого в крепости после штурма.
Однако сейчас ситуация несколько иная. Большая часть из того, что предлагал Сельван Горчакову – это лично моё. Пусть до конца так и не решён статус с тем, что находится на пароходах, но пока и это тоже моё. А если нет, то это генерал-лейтенанта Сельвана, в состав корпуса которого входит моя усиленная дивизия. Если считать моё командование воронцовскими, как сложившийся факт. И только нарушением порядка, рискуя и вовсе выглядеть вором, Горчаков может всё это добро забрать себе.
– Господа, кто-то думает иначе? Есть ли те, кто считает, что драка с Австрией неминуема? И кто мыслит, что нужно к ней более тщательно готовиться, а для того пробовать вразумить наших недавних союзников? – спрашивал Михаил Дмитриевич Горчаков.
Ох, какая глупость! Спрашивать о стратегических решениях у подчиненных – обесценивать себя, как начальника, ну или как командира.
Но я удивился тому, насколько изменилась риторика князя Горчакова. После отповеди генерал-лейтенанта Сельвана, молчаливо, но единогласно поддержанной всеми офицерами, Горчаков не пошёл на конфликт, а решил, может, даже возглавить всё это движение за войну.
Возможно, здесь роль сыграло и то, сколько «плюшек» досталось Горчакову. И ведь нельзя сказать, что командующий не радеет за войска. Вот и интенданта Затлера шпыняет постоянно, требуя с того улучшения поставок в армию. Мало того, так маркитантов призывает активнее торговать в русской армии. И всякого рода коммерсантов становится все больше.
Только у меня складывается такое впечатление, что если у Горчакова будет в наличии трёхсоттысячная группировка войск, поголовно обученная и обеспеченная винтовками, артиллерией, то он всё равно будет канючить, что ему мало солдат для активной деятельности, мало боеприпасов. Нужно больше, больше…
– Предлагаю связаться с Санкт-Петербургом. Отправить самого генерал-майора Шабарина со всеми донесениями и реляуциями. Я посылал только лишь по делу о рейде в тылу противника и по тому, что Австрия выражает протест, – сказал Горчаков.
Его лицо просияло. Принял хоть какое-то решение. Вот только не стратегическое, а меня отправить подальше от себя и от всей Южной Армии.
И я опешил, в том числе и по поводу очень даже элегантного решения Горчакова. Он просто избавляется от меня, как от проблемы. В Петербург послал сообщение. И если мой арест все же состоится, то не в расположении Южной Армии. И Горчаков не выставит себя козлиной. Так что вполне… И мне, по сути, особого выбора не оставляют, кроме как уезжать.
Но всё ещё шёл торг, и генерал-фельдмаршал выдвинул собственные требования. Он не хотел видеть рядом с собой меня, постоянно ищущего обходные пути, чтобы только нарушить, пусть не юридически, но по духу, приказы командующего.
Генерал-лейтенант Сельван с какой-то тоской, одновременно вопрошая, посмотрел на меня. Я чуть заметно покрутил головой в разные стороны, показывая, что с таким решением не согласен. Хотя я понимал, что для войск подобное было бы, может быть, даже где-то и к лучшему. Наступило бы единение в командовании, а Сельван приобрёл бы достаточный вес, чтобы начать более активно действовать.
Нынешняя договоренность шла к тому, что Дмитрий Дмитревич Сельван станет по сути командующим, а Горчаков будет с умным видом пыжиться и делать вид, что контролирует ситуацию. И тогда будет наступление.
Как именно развивать кампанию, вплоть до того, идти ли на Варну, или прорываться на Константинополь – эти решения ранее оставались за Горчаковым. Петербург далеко и не может управлять войсками. Потому глазами, ушами и даже ртом русского императора здесь и сейчас являлся Михаил Дмитриевич Горчаков.
Являлся. Он сдает Сельвану инициативу принятия решений. Красиво это делает, сохраняя свое лицо. Но есть условие… Одно из, но для меня самое существенное.
– Я готов исполнить любой приказ командования, – после долгой неловкой паузы всё же сказал я.
– Спасибо, – искренне сказал Сельван.
А другие офицеры и не поняли, что произошло. Они могли подумать что это искреннее и сильное «спасибо» от генерал-лейтенанта Сельвана было не потому, что я вновь выступал в роли снабженца. А потому, что согласился уходить. В Петербург ли? Вот тут я решу. Есть места, где я пригожусь и кроме Силитрии.
Глава 3
Отчего-то пришло понимание, что я ничего особо и не теряю, что, напротив, для моих планов, даже лучше пока оставить Южную Армии и направиться в Крым. Да, я ещё поговорю с Горчаковым и с Сельваном, но наедине, выставив собственные условия. Нельзя терять возможности, ну и никак невозможно показывать себя мячиком, который куда не пни, туда и полетит. Кстати… После войны организую две-три команды по футболу в Екатеринославской губернии, если буду все еще там работать.
Так что я думал кое-что сторговать. Во-первых, я намеревался забирать дивизию Воронцова, как и свой полк на доукомплектование, с вероятностью превратить эти воинские подразделения в целый корпус, численностью не менее двадцати двух тысяч штыков. И это весьма вероятно.
Дело в том, что казаки могут выставить большее количество воинов, если только этих бойцов экипировать, дать им оружие, лошадей, ну и поставить на довольствие с выплатами. Такого рода частная военная компания. Но казачество всегда были немного не в государственной системе, они могут найти бойцов, готовых заработать деньжат на войне.
Во-вторых, я не намерен оставлять сами пароходы, взятые мной призом, как и ряд имущества. И не обсуждается, – я заберу судна! Мало того, думаю оснастить их пушками-шабаринками и использовать при береговой обороне. Чем не прелесть, если можно подскочить к противнику и ударить безнаказанно по нему? А скорости у пароходиков достаточно, чтобы убежать от почти любого корабля.
Да и пусть в погоню рвутся! Пушки будут установлены на корме и на носу. Будем отступать и бить по супостату на ходу. Отличное тактическое преимущество, как по мне. Хотя, тут стоило бы держать совет с мореманами.
Деньги… Вот тут возникнет загвоздка. Но я предложу передать их в военное ведомство. Причем… Есть условие, что из этих средств будут оплачиваться военные заказы на моих предприятиях. Так было бы вовсе честно и справедливо, эффективно.
Кроме того, с обозом, в котором ехал Хвостовский, в моё распоряжение прибыло сразу двенадцать новейших казназарядных шабаринок. В письме директор Луганского завода писал, что производит эти орудия себе в убыток, но как помощь от завода посылает мне. Нет слов… Молодец! Умеет быть благодарным. А там… Можно свое взять с заказов на мониторы или на штуцеры. Все равно в целом завод приносит прибыль. А еще… Из Петербурга поступил заказ на шабаринки, из Фонда. Так что еще десяток, максимум, пушек мне достанется, а после Фолькнер берется за производство сложных орудий по новому заказу. Мне в целом два десятка таких орудий должно хватить. Тем более, что в Одессе четыре пушки «застряли».
Было у меня и письмо, в котором молодой изобретатель Лукашин отписывался, что готов проводить военно-полевые испытания картечницы. Почему и где он застрял и не прибыл сюда, для меня пока вопрос. Было предположение, что он перехвачен Андреем Яковлевичем Фабром в Одессе.
– Господа, думаю, что дивизия, коей я командую, должна отправиться на переформирование. В Одессу прибыли два полка ланд-милиции из Екатеринослава, кои вольются в мою дивизию. Кроме того, три полка, посланных под моё командование личным распоряжением Его Величества Николая Павловича, – я выдержал паузу… – По сему, да, конечно, я подчинюсь приказу.
Решил не дожидаться встречи отдельно с командующими, определил собственные условия моего ухода. На фоне успехов Южной Армии, но последующем её, по сути, стоянию на месте, верховное командование решило выделить дополнительные силы. Две полноценных дивизии, хоть и плохо укомплектованных, прибыли в Силистрию. Так что, если я оставлю крепость, заберу часть своего добра, при этом большую часть оставляя уже не корпусу, а полноценной армии генерал-лейтенанта Сельвана. Это будет выглядеть с моей стороны даже очень щедро.
А по поводу того, что Южная группировка войск лишается одного из самых боеспособных и героических своих подразделений… Ну, на то воля Горчакова. У меня были соображения, что союзникам дали возможность высадиться в Крыму. И, если за Силистрию я практически не волновался – сейчас, после реконструкторских работ, которые и до сих пор не прекращаются, крепость эта будет крайне сложной задачей для взятия австрийцами или турками, то вот Севастополь…
Нехотя, но генерал-фельдмаршал, согласился на мои условия.
А через два дня прибыл полковник Маскальков с остатками рейда. Бойцы и офицеры выглядели потрёпанными, может, даже в какой-то степени оголодавшими, уставшими. Вот только улыбки на лицах многих говорили о том, что никакой катастрофы не произошло. Или же катастрофа имела место быть, но для турок.
Жертвуя едой, чтобы не загружать и без того малые возможности по перевозке грузов, солдаты и казаки везли с собой немало ценного. И я не собирался покушаться на добро, лишь только в той доли, что принадлежит мне, как «атаману». Маскальков сокрышался, что это неправильно, что так нельзя. Вот только теперь и его солдаты, не говоря уже о казаках, все рвались в бой. Еще бы… Можно же войной хорошо зарабатывать. Вернуться они домой, а в воронцовской дивизии рекрутов было мало, все больше вольные. И вот эти мужики станут видными хозяевами, купят себе какое-нибудь дело, вложатся во что-нибудь и появятся в России десять тысяч, ну пусть пока меньше, платежеспособных подданных Его Величества.
Так что, когда я сказал, что в ходе своеобразной ротации мы отправляемся на непродолжительный, но отдых – то в войсках были рады, лишь с тем условием, чтобы отдых был «непродолжительным». Когда же я сказал, что все свое имущество они вольны сдать в отделения Губернского банка и я этому поспособствую, то радости еще прибавилось.
Офицеры справедливо считали, что сделали для этой войны уже немало. В совокупности, если считать потери врага в личном составе, то мы истребили не менее чем четыре тысячи турок, не считая боя на Константинопольской дороге. А если брать в расчет еще и репутационные потери для Османской империи и их союзников, материально-технические… Рейд удался, это факт.
И теперь, особенно на фоне начинавшейся партизанской войны, сведения о которой худо-бедно, но приходили, туркам и их союзникам придется туго. Одно дело послать обоз с охранением в пару десятков солдат, и не боятся, что кто-то нападет. Иной коленкор, если придется отряжать роту-две в сопровождение, или же собирать большие обозы, выжидая время и не поставляя в срок положенное. Мы растаскивали небезграничные людские ресурсы Османской империи. И это правильно.
– Подорвано и сожжено шесть магазинов противника с припасами, четыре склада с порохом и бомбами, один склад с ружьями, – радостно, за поеданием наваристой гречневой каши с мясом, порой даже неприлично, не прожёвывая, чвакая, докладывал Москальков.
Куда только манеры подевались? Правду говоря, что с кем поведешься, от того и наберешься. В рейде было не до этикета, от слова «совсем». А мне еще Маскалькова отправлять в Петербург. Чтобы там не опозорился своими манерами при высочайшем докладе. Ну если подпустят с телу государеву.
И я радовался его докладу, кроме одного…
– Девять конюшен сожгли…
Лошадей было жалко. Но я поймал себя на мысли, что в будущем не за сожжённые бронетранспортёры или танки противника не стал бы печалиться. Так что постарался сделать так, чтобы на моём лице не дрогнул ни один мускул. Всё правильно… Мы лишаем противника материально-технического оснащения. И в какой-то момент те два конных полка, что лишились лошадей, вовремя не придут на выручку своей пехоте и не создадут проблем для русской армии на пути нашей общей Победе.
– Полковник, а вам надлежит всё же передать свои дела Тарасу и отправиться в Петербург с донесением, – обрадовал я полковника Маскалькова.
Однако промелькнувшая радость сменилась удивлением. Полковник никак не понимал, как он может отдать свою дивизию какому-то бывшему мужику. При этом ранее я специально провоцировал Тараса и полковника на разговоры между собой. Маскальков должен был увидеть то, что видел я в Тарасе. За четыре года работы со мной, до того служба унтер-офицером в армии, а потом деятельность в теневой армии екатеринославского криминала, – все это хорошаяя школа жизни. Тарас сильно вырос личностно, да и как офицер с понятиями. Образованный, французский учит, чтобы соответствовать. В моих глазах он вырос до генерал-майора. Может только в теории бы поднатаскаться.
Я же, при всех «плюшках» за всё то, что было сделано, даже если и за наградой, в Петербург не стремился. Как можно удаляться от театра боевых действий, если тут всё только разгорается? Может быть, даже простоять какое-то время в резерве, в том же Александровске, подлечиться, провести работу по боевому склаживанию и подготовке личного состава, но при этом находиться рядом, и если враг совершит какой-либо рывок – то грудью встать на его дороге.
Еще через два дня я ехал в шикарной карете, раскладывая на столике шахматную партию, намереваясь с достоинством проиграть Тарасу, ну, чтобы это увидел сидящий рядом Москальков, оценил и еще раз присммотрелся к якобы «мужику». Почти всем общение было на французском языке, что так же в копилку мнения Маскалкова о Тарасе. Было важно сделать их единомышленниками, умеющими разговаривать друг с другом. А за оконцем мелькали степные просторы.
Мы уже проехали Измаил, и буквально в сорока вёрстах после него вдоль дороги на Аккерман, я замечал огромные курганы, вспоминая, что именно в них находили массовые захоронения скифов, богатые захоронения, порой с золотом.
Я думал о том, что придёт мирная жизнь, уже скоро. Год, да хоть бы и три, но эта война закончится нашей победой. И я организую масштабную археологическую экспедицию, чтобы раскопать всё то богатство, которое скрывается в этих больших холмах. Чтобы обогатить историю, взять шефство над музеем в Екатеринославе и снабдить его уникальными предметами.
В Измаиле я узнал о том, что была бомбардировка Одессы, и что Одесса, как и в иной реальности, выдержала её. Вот только в нынешней истории ещё сумела и изрядно покромсать англо-французский флот. Все правильно. Мои расчеты, мои бессонные ночи и частые командировки дают свои плоды. Уже сейчас война идет несколько иным путем.
По этому обстоятельству я был предельно рад. В этой истории не должно произойти затопления Черноморского флота. Но сейчас он может и должен сражаться. А что касается Севастополя и того, что город необходимо насытить войсками, то теперь я видел своё место именно там. В иной реальности моряки Черноморского флота составили основу обороняющихся. Пусть они геройствую в море. А я на земле повоюю. Вот только, Меньшиков… Насколько я понял, человек это не простой, как бы и не сложнее Паскевича и Горчакова вместе взятых.
И плевать мне на то, что «донос» на меня до конца так и не получил оценку. Горчаков всё равно послал в Петербург письмо, в котором попросил дать оценку моим действиям. Но пусть меня арестовывают прямо на бастионах Севастополя! Это если император сочтёт, что я действовал неправильно.
А пока мы ещё повоюем!
* * *
Император Австро-Венгерской империи сидел в своём кабинете и более всего ему хотелось схватиться за голову, как-будто побритую посыпанную пеплом, и царапать её отросшими ногтями. Или ухватиться за свои пышные рыжие бакенбарды и рвать их.
Францу Иосифу очень не нравилась та роль, которую сейчас необходимо он вынуждено отыгрывал. Бывший человеком словом, чести, всё ещё не привыкший обманывать, несмотря на свои двадцать четыре года. Император Франц Иосиф сильно переживал те обстоятельства, что он, по сути, предал русского императора.
Просил когда-то русских о помощи и они, вопреки общественному европейскому мнению, помогли. Не запросили и компенсации за все траты, что произвели во время Венгерского похода.
