Фонд А. "Конторщица–5"

– В общем, надо бы документы посмотреть, – задумался Будяк, – есть у меня один знакомый, как раз на этом деле спец. Сейчас поедем в город, и ты сразу собери все документы. Пока Ольга приедет, мы должны быть полностью готовыми. Думаю, в этот раз битва будет нешуточной.

– Почему ты так решил?

– Сама посуди, Ольга возвращается из сладкой заграничной жизни побитой собачонкой. Думаю, что она уже поняла, что такое реальная жизнь, и цену свою уже поняла. И тщетных девичьих надежд не питает давно.

– И что делать?

– Что. Что? Воевать. Бороться.

– Как же я не хочу воевать, – пожаловалась я, расстроенно.

– А тебе и не надо, – обнял меня Будяк и прижал к себе, – для этого у тебя есть я.

Это всё конечно хорошо: романтика и трали-вали, – рассуждала я, пока ехала обратно в город. Но полагаться на по сути посторонних людей не следует. Поэтому я решила прежде всего, прямо завтра с утра, нанести визит к любимой бывшей свекровушке. То-то Элеонора Рудольфовна «обрадуется» при виде меня.

Я решила задать ей парочку вопросов напрямую. Нужно понимать, к чему готовиться. Понятно, что всё она мне не скажет, но хоть какая-то ясность будет. В то, что Клавдия Брониславовна могла наврать, я не верила. У не банально не хватит фантазии на ложь.

Дома ждала обеспокоенная Римма Марковна, которая места себе не находила. О крайней степени паники можно было судить хотя бы по тому, как дрожали её руки, и как она за полчаса разбила две тарелки и чашку, чего в обычные дни за ней не наблюдалось (скуповата на вещи была Римма Марковна).

Не успели мы перекинуться и двумя словами, как зазвонили в дверь. Римма Марковна выскочила первой. Буквально через пару минут она вернулась:

– Это тебе, – удивлённо протянула она мне два письма.

Обычно почтальон бросает письма в почтовый ящик, но уже несколько раз кто-то забирал из ящиков прессу, и жильцы добились, чтобы до тех пор, пока они не найдут воришку, почту разносили по квартирам. У нас Римма Марковна выписывала много всего – от журнала «Работница» до таких газет, как «Известия» и «Правда». Светке мы выписывали «Мурзилку» и «Весёлые картинки». Я же выписывала нашу городскую передовицу. На работе заставили. Да и раньше я колонку там вела.

Но письма нам приходили редко. Точнее почти никогда не приходили. Разве что Римме Марковне иногда её знакомая писала, и то, в основном, открытки к праздникам с переписанными стихами Марины Цветаевой.

Я глянула на адреса – первое из Москвы, «до востребования». Второе – из Красного Маяка.

Сперва распечатала то, что от Лидочкиных родителей.

– «Лидия!» – писала мать, прямо между строк сквозило её сердитое настроение. – «Ты там сидишь в своем городе и горя не знаешь (зачёркнуто). А у нас тут беда за бедой. Витька запил, скотина такая, Лариска его сперва выгоняла, а он не уходит. Так эта дура сама взяла и ушла. И сидит теперь у меня на голове. А этот вахлак мало того, что всех алкашей по всему селу собрал. Так уже и вещи выносить из дома начал. Да и крыша у него совсем поехала, все о переселениях душ каких-то рассказывает. Так что надо было, что бы тогда ты за него замуж пошла. А то Лариска теперь мучится. 

Лида! Приезжай срочно к нам. Работы очень много. Мы не справляемся. Картошку не выкопали до сих пор еще. Навоз привезти надо, дров купить две подводы. Отец болеет, а мы не справляемся. А ты, говорят, теперь большим начальством стала, и зарплата у тебя большая. Так что приезжай прямо сейчас же!»

Подписи не было.

Я дважды перечитала текст письма и невесело усмехнулась. Да, это биологическая мать Лидочки, но чёрт возьми, какая же она недалёкая. Наглая. И глупая.

Это же и Лидочка такая была. Понятно почему Горшковы обалдели после моего попадания, когда Лидочка начала что-то вменяемое предпринимать.

Но поехать надо. Я, конечно, не собираюсь им там огороды городить, но отец Лиды болен, нужно в больницу его забрать или что. Надо ехать. Завтра после посещения свекровушки так и сделаю.

Мне теперь что, машина на руках, туда-сюда за полдня смотаюсь.

Второе письмо ввергло меня в ещё более глубокую задумчивость. Было оно кратким и гласило:

– «Лидочка, доченька! (уж позволь старику тебя так называть, ведь ты бы могла быть нашей с Зинаидой дочерью), – писал Василий, несостоявшийся муж Лидочкиной покойной тётки. – Здоровье у меня нынче совсем ни к чёрту стало (прости что поминаю, но привычка). И задумался я, что всю жизнь прожил сам. Сейчас вот помру, и квартира моя трёхкомнатная достанется государству. А мне хотелось бы оставить её тебе. Тем более она находится в старой части Москвы, в Старомонетном переулке, в самом центре.

Да и доживать последние дни в одиночестве страшно. Приезжай ко мне. И бери своё дитя, знаю, что не родное оно тебе, но ты всё равно бери. И старуху свою приживалку тоже. Место всем найдётся. Только не тяни, доченька (просто, что тебя так называю, хоть напоследок побудет у меня настоящая семья)».

Внизу прилагался адрес.

Да уж.

Я задумчиво покрутила конверт.

И вот как мне теперь быть? Разорваться?

Что выбрать? Малинки? Москву? Или остаться в городе?

Вопрос.

На следующий день, прямо с утра я легко вбежала в знакомый подъезд дома с колоннами, поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка. Сейчас Элеонора Рудольфовна со своими интригами, переживёт лучшие мгновения своей жизни, гарантирую!

Не успела трель звонка затихнуть в глубине квартиры, как дверь распахнулась.

На пороге стоял… Валера Горшков.

Собственной персоной.

Глава 5

– Лидия? – резко взбледнул Горшков.

Бывший лидочкин муженёк изменился. Постарел, подурнел, обрюзг. Намечающуюся лысину уже не могли скрыть жидкие волосёнки, а под глазами залегли вместительные мешки. Странно, он же жил в больнице, считай санаторий – кормят, поят, выгуливают, регулярно делают клизмы. Почему же он так изменился? Неужто совесть замучила? Или такие есть в нём что-то от Санта Клауса и его таки держали на сильнодействующих лекарствах?

– Ну да.., – начала отвечать я, но закончить фразу не успела – Горшков захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я аж отшатнулась от неожиданности, больно стукнувшись локтем об стену, аж ток по руке пошел.

Нет, ну я, конечно, ожидала всякого, а увидев Валеру, вообще всякого, вплоть до прыжков на меня с ножом и криками «Зарежу, убью, ненавижу!». Но вот так вот тупо – просто взял и захлопнул дверь перед носом – я даже не знаю, как это всё и прокомментировать. И вот что мне теперь делать? Долбиться в двери? Лезть в окно? Караулить бывших родственников у подъезда, ведь рано или поздно продукты у них закончатся, и они вынуждены будут выйти на улицу.

Я растерянно оглянулась, немного подумала и нажала на звонок.

Потом еще.

И еще…

И опять еще…

В общем, я мучила звонок до тех пор, пока в модной по этим временам мелодии (птичья трель) не начали проявляться обречённые хрипло-лающие нотки. То ли программу заглючило, то ли контакты я прожгла.

– Что тут происходит? – раздался возмущённый голос снизу.

Я оглянулась – по лестнице поднималась ещё одна лидочкина эксродственница, Элеонора Рудольфовна, к которой, в принципе, я и пришла. Хоть свекровушка изрядно запыхалась, таща тяжелые авоськи вверх, но в принципе выглядела довольно неплохо и даже не растратила остатки былой красоты: всё такая же лоснящаяся, с масляными глазками-буравчиками и настороженно-возмущённым взглядом на весь мир.

Увидев, что это я, она резко затормозила:

– Лидия?! – обличительно взвизгнула она и, пошатнувшись, неловко взмахнула руками, выронив одну авоську. Раздалось смачное «блям-с» и на ступени лестницы обильно потекло что-то белое и желтое. Скорей всего, разбились яйца и молоко.

– Добрый день, Элеонора Рудольфовна, – вежливо поздоровалась я и, ткнув указательным пальцем на дверь, поинтересовалась. – А что, разве Валерия уже вылечили?

– Да ты! Ты! – от возмущения и осознания причиненного ущерба Элеонору Рудольфовну переклинило, и она, словно выброшенная на берег камбала, смешно пучила глаза и разевала в беззвучном крике рот.

– Что ж вы так неосторожно, – приветливо сказала я. – Продукты вон разбили, лестницу запачкали, теперь мыть придётся. Ещё и шумите.

– Аааххха… – Она хватала ртом воздух и от усилий её вспотевшее лицо налилось дурной кровью, и я аж испугалась, что её хватит удар. Ещё инфаркта мне тут не хватало.

– Тихо, тихо, Элеонора Рудольфовна, – постаралась придать своему голосу мягкости я, где-то, ещё в прошлой жизни, я читала, что при истерике с потерпевшим нужно разговаривать как с ребёнком. – Ничего страшного ведь не случилось. Ещё раз потом в магазин сбегаете…

Элеонора Рудольфовна издала мучительный стон и схватилась за сердце.

– Мне только спросить, – торопливо сделала заявление я, пока она окончательно не упала в обморок. – Это правда, что Ольга возвращается и хочет забрать Свету?

– Да! – справившись с собой выпалила Элеонора Рудольфовна, и столько концентрированного злорадства было в её голосе, что я прямо удивилась, насколько бессердечна эта женщина.

– С чего это вдруг? – продолжила допрос я, участливым голосом.

– И Светлану заберёт, и квартиру, которая ей полагается, и которую ты незаконным путём выманила у её умирающего мужа! – взвизгнула Элеонора Рудольфовна, да так громко, что под соседней дверью послышалось какое-то торопливое шорканье – там явно подслушивали, а в квартире Горшковых резко распахнулась дверь – видимо, Валера тоже услышал вопли мамочки и решил прийти на помощь (ну, или же был голоден и хотел спасти продукты).

– А что, чешский муж, владелец заводов и поместий, её под зад ногой пнул? – вполне миролюбиво поинтересовалась я, просто из вежливости, исключительно для поддержания разговора.

– Да ты! Ты! – заверещала Элеонора Рудольфовна, но от переизбытка эмоций сбилась и фразу закончить внятно не смогла.

– Так вот, Элеонора Рудольфовна, – воспользовалась паузой я, и мой голос стал на градус холоднее, – передайте своей доченьке, что если она хоть рыпнется в сторону Светки, я её уничтожу!

– Света – Олина дочь! – выдала сакраментальную фразу бывшая свекровь.

– И что?

– Её родная дочь!

– От которой она отказалась, – сказала я, – и вы, кстати, тоже. У меня даже расписки ваши есть. Суммы правда помню не точно, но могу глянуть.

– Ты воспользовалась её трудной ситуацией! – зашипела Элеонора Рудольфовна и свирепо зыркнула на Горшкова в поисках поддержки.

– Бессовестная! – поддакнул Валера, правда неубедительно.

– Валера, закрой рот, я с мамой говорю!

– Хамка!

– Валера, ещё одно слово и тебе будет не только Кобзон завидовать, но и хор китайских мальчиков!

– К-каких? – не понял Горшков.

– Выхолощенных, Валера! – уточнила я и для иллюстрации указала пальцем на горшковские бубенчики.

– Да ты! Ты! – резко сдулся Валера, на всякий случай прикрыл ладошкой достояние, и бочком, бочком начал пробираться обратно к двери.

– Вернемся к теме разговора, – строго сказала я и пригрозила Элеоноре Рудольфовне, – а если будете лезть в нашу со Светой жизнь – я куда надо пожалуюсь. Ваша Олечка теперь неблагонадёжная, так что посмотрим, кто кого!

– У меня есть связи! – гордо парировала Элеонора Рудольфовна, – так что всё у Оленьки будет хорошо! И Света скоро уже будет жить с родной матерью.

В этот момент Валера Горшков оказался у двери и изо всех сил дёрнул ручку, так, что дверь аж скрипнула.

– Валера! – возмутилась я, – не шарпай ручку! Аккуратнее!

– Какое твое дело? – вытаращилась бывшая лидочкина свекровь, – пусть шарпает, сколько хочет.

– Как это какое? – удивилась я, – эта квартира – Светино наследство. Так что попрошу поаккуратнее. Не хочу потом за ремонт переплачивать.

– Какое наследство? Что за бред? – лицо Элеоноры Рудольфовны пошло пятнами.

– Это не бред, – ответила я. – У вас же, кроме Светочки, больше внуков нет, Ольга явно больше рожать не собирается, от Валеры толку не было и не будет. Получается, что квартира скоро достанется Свете.

От осознания столь простого и логичного факта перекосило теперь уже не только Элеонору Рудольфовну, но и Валеру.

Ни слова не говоря, бывшая свекровь подхватила уцелевшую авоську и, зло поджав губы, направилась к двери.

– Мамо! – воскликнула я и, когда она обернулась, показала пальцем на мутную лужу на лестнице – омлет свой не забудьте.

В ответ родственнички демонстративно захлопнули дверь, так что кусок штукатурки обвалился.

Я нахмурилась. Вот гады, таки ремонт потом делать придется.

Следующим пунктом моего променада был пединститут.

После того, как я пугнула свекровушку, и заодно бывшего муженька, настроение слегка поднялось, и я устремилась в храм знаний, словно торпеда.

Я впорхнула в вестибюль, пролетела по мраморной лестнице, мимо барельефа с античными героями, мимо бюста Гегеля, на мраморной щеке которого красовался отпечаток губной помады какой-то весёлой студентки.

Мне повезло, у деканата очереди не было. Я постучала.

– Войдите! – послышался надтреснутый голос.

Я вошла. Пахнуло знаниями, старыми бумагами и несбывшимися надеждами. В деканате было пусто, если не считать щуплого дедка, который практически уткнулся носом в бумаги и остро отточенным карандашиком что-то тщательно выписывал в старый потрёпанный блокнот каллиграфически-бисерным почерком.