Лулео, Лулео, где находится этот Лулео?
Когда Анника въехала на длинный мост, ведущий в город, снегопад вдруг почти прекратился. Вдали стало видно устье реки – белое и замерзшее. Машина двигалась по мосту, за окнами мелькали мягкие силуэты арок мостовых пролетов – то взлетая вверх, то падая вниз. Город постепенно выползал из снежной мглы, вздымая к небесам черный промышленный скелет.
Металлургический завод и рудная гавань, подумала Анника.
Реакция ее на первые, появившиеся вдоль дороги дома была непосредственной и очень сильной. Это было дежавю детства. Лулео был арктическим Катринехольмом, пожалуй, лишь более холодным, более серым, более отдаленным. Низкие дома неопределенного цвета, железные крыши, каменные или кирпичные стены. Широкие ворота. На улицах редкие машины.
Найти городскую гостиницу не представило никакого труда. Она находилась на Стургатан, вплотную примыкая к ратуше. Стоянка у входа пустовала, удивленно констатировала Анника.
Комната была с видом на Норботтенский театр и городскую бухту. Бесцветная полоса голубовато-серой реки поглощала весь и без того скудный свет. Анника повернулась спиной к окнам, подвинула компьютер к двери туалета, извлекла из сумки зубную щетку и положила туда лишнюю одежду.
Потом она села за письменный стол и с гостиничного телефона позвонила в «Норландстиднинген». Анника слушала длинные гудки около двух минут. Она уже собралась вешать трубку, когда из нее раздался недовольный женский голос.
– Мне нужен Бенни Экланд, – сказала Анника и посмотрела в окно.
На улице стало совсем темно. Женщина на несколько секунд замолчала.
– Алло, – нетерпеливо произнесла она. – Мне нужен Бенни Экланд. Он на месте? Алло?
– Алло, – негромко отозвалась женщина.
– Мы договорились о встрече на этой неделе. Меня зовут Анника Бенгтзон, – сказала она и принялась рыться в сумке в поисках ручки.
– Так вы ничего не слышали? – поинтересовалась женщина на противоположном конце провода.
– Что именно? – спросила Анника, доставая свои записи.
– Бенни умер. Мы узнали об этом сегодня утром.
Поначалу Анника едва не расхохоталась, но потом решила, что шутка не слишком удачна, и разозлилась.
– Что за ерунда? – сказала она.
– Мы и сами пока точно не знаем, что произошло, – глухо произнесла женщина. – Ясно только, что какой-то несчастный случай. Мы все в шоке.
Анника застыла на месте, держа в одной руке свои заметки, а в другой – трубку и ручку, и тупо пялилась на свое отражение в оконном стекле. На мгновение ей показалось, что она стала невесомой и вот-вот оторвется от пола.
– Алло, – снова заговорила женщина в трубке. – Вы не хотите поговорить с кем-нибудь другим?
– Я… очень сожалею, – произнесла Анника, с трудом сглотнув несуществующую слюну. – Как это случилось?
– Я не знаю. – Женщина теперь почти плакала. – Мне надо ответить по другому телефону, я вынуждена закончить разговор. У нас сегодня был страшный день, страшный день…
В трубке снова, на этот раз окончательно, наступила тишина. Анника опустилась на кровать и некоторое время сидела, испытывая внезапно нахлынувшую дурноту. В ящике ночного столика лежал телефонный справочник Лулео. Анника нашла номер полиции и позвонила в справочную.
– С журналистом, да? – нервно переспросил дежурный офицер, услышав вопрос Анники о том, что случилось с Бенни Экландом. – Это произошло где-то в Свартэстадене, за городом. Поговорите с Сюпом из криминального отдела.
Набрав номер, она принялась ждать, прикрыв ладонью глаза. Вокруг слышались обычные гостиничные звуки: в трубах журчала вода, с кухни доносился шум вентилятора. Из соседнего номера, где смотрели кабельное телевидение, доносились страстные вопли бурного полового акта.
Комиссар Сюп из криминального отдела был, видимо, в том возрасте и достиг той степени опытности, когда ничто уже не может вывести из равновесия и потрясти до глубины души.
– Неприятная история, – сказал он и тяжело вздохнул. – За последние двадцать лет я разговаривал с Экландом, наверное, каждый день. Он звонил мне постоянно, говорил всегда язвительно, раздраженно, как больной. Постоянно находилось что-то, о чем он хотел знать больше других, всегда-то ему надо было докопаться до сути, всегда он подозревал, что мы о чем-то умолчали. «Слушай, Сюп, – говорил он обычно, – почему я не знаю того, почему мне неизвестно то-то и то-то, или чем вы там целыми днями занимаетесь в своем управлении, просиживаете там свои задницы…»
Комиссар Сюп тихо рассмеялся, отвлекшись от печали забавным воспоминанием. Анника провела рукой по лбу, прислушалась к донесшемуся из-за стены актерскому воплю, призванному обозначать оргазм в немецких порнофильмах, ожидая, когда собеседник продолжит рассказ.
– Без него будет пусто, – сказал наконец Сюп.
– Мы должны были с ним встретиться, – сказала Анника, – нам надо было согласовать кое-какие материалы. Отчего он умер?
– Результаты вскрытия пока неизвестны, поэтому я не стану говорить относительно окончательной причины смерти.
Медлительная осторожность полицейского подстегнула нетерпение Анники.
– Но все же, что конкретно произошло? Его застрелили, нанесли смертельный удар тяжелым предметом, зарезали?
Комиссар снова тяжело вздохнул:
– Все же мне кажется, что надо подождать с умозаключениями. Мы думаем, что его сбила машина.
– Дорожно-транспортное происшествие? Его сбили насмерть?
– Да, его, скорее всего, сбил автомобиль, ехавший с высокой скоростью. Мы нашли угнанный «вольво» в Мальмхамне с характерными повреждениями корпуса. Думаем, что это тот самый автомобиль.
Анника шагнула к сумке, наклонилась и вытащила из нее блокнот.
– Когда вы будете знать это наверняка?
– Мы занялись этим делом вчера вечером. Сейчас им занимаются эксперты. Значит, завтра или в четверг.
Анника сидела на кровати, пытаясь делать заметки в лежащем на коленях блокноте, который все время мялся и выскальзывал из-под ручки.
– Известно ли вам, в котором часу это произошло?
– Приблизительно с вечера воскресенья до раннего утра понедельника. Говорят, что вечером в воскресенье он был в городском пабе, а потом, видимо, пошел на автобусную остановку, чтобы ехать домой.
– Он жил в…
– В Свартэстадене. Думаю, что там он и родился.
Ручка перестала писать. Анника, сильно нажимая, принялась чертить в блокноте круги, пока ручка снова не заработала.
– Когда его нашли и кто?
– Нашли его под забором около Мальмваллена, возле завода. Он, видимо, отлетел к забору, как выброшенная рукавица. Какой-то парень шел со смены и позвонил в полицию. Это было рано утром.
– И у вас нет никаких сведений о предполагаемом угонщике?
– Автомобиль угнали в субботу в Бергнэсете, и мы, разумеется, собрали на месте происшествия вещественные доказательства.
Комиссар Сюп замолчал, и Анника принялась лихорадочно записывать. Старый козел за стенкой переключился на МТВ.
– Что вы сами об этом думаете? – негромко спросила она наконец.
– Это наркоман, – в том же тоне ответил полицейский. – Не ссылайтесь на меня. Сейчас версия такова: было скользко, водитель не справился с управлением, сбил пешехода и скрылся с места происшествия. Но мы его возьмем, будьте уверены.
Анника прислушалась к голосам на том конце провода. Люди, работавшие в управлении, постоянно окликали комиссара.
– Еще один, последний, вопрос, – сказала Анника. – Работали вы в Лулео в ноябре 1969 года?
– Да, я достаточно стар и мог бы работать там. Но я пропустил взрыв на Ф–21. В то время я служил в Стокгольме. Меня перевели сюда только в мае 1970 года.
Она вытаскивала из сумки пуховик и перчатки, когда зазвонил мобильный телефон. На дисплее отобразился скрытый номер. Альтернатив было три: редакция, Томас или Анна Снапхане.
Она поколебалась, потом нажала кнопку ответа и зажмурилась.
– Я сижу в своей конторе, как в оперативном штабе, на стуле из IKEA, – сказала Анна, – и сейчас кладу ноги на стол начальника. Ты где?
Анника почувствовала, как опустились ее напряженные плечи. Какое облегчение – никакой работы, никаких требований, никаких претензий.
– В Лулео. Ты хочешь сказать, что стрижешь купоны со своей новой конторы?
– Да, теперь у меня дверь с табличкой и все такое. Сейчас я веду разговор по новому телефону. Как тебе такой номер?
– Он слишком таинственный, – сказала Анника и бросила на пол пуховик и перчатки. – Что говорит твой доктор?
Подруга на другом конце провода глубоко вздохнула.
– Кажется, он устал больше, чем я, – ответила Анна, – но, наверное, его можно понять. Я хожу к нему уже почти десять лет. Это доконает кого угодно. Но у меня хотя бы есть понимание болезни, я знаю, что я – ипохондрик.
– У ипохондриков тоже бывают опухоли мозга, – сказала Анника.
Тишина в трубке застыла в ужасе.
– Тьфу ты черт! – снова заговорила Анна. – Знаешь, об этом я как-то не подумала.
Анника рассмеялась, всем телом чувствуя тепло, каким умела дарить одна только Анна.
– И какого дьявола мне делать? – возмутилась Анна. – Как я могу уменьшить стресс? Завтра будет пресс-конференция и придется тащить на себе все: картинку, все это техническое дерьмо, да еще разрешение на передачу и все такое прочее.
– Зачем? – удивилась Анника. – У вас есть технический директор, пусть он об этом и позаботится.
– Он в Нью-Йорке. Что ты скажешь вот по этому поводу? «Скандинавское телевидение принадлежит консорциуму американских инвесторов, которые все имеют многолетний опыт владения и управления телевизионными станциями. Мы пришли для того, чтобы вещать по территориальным сетям Финляндии, Дании, Норвегии и Швеции. Наша штаб-квартира находится здесь, в Стокгольме. Собственники подсчитали, что Скандинавские страны плюс Финляндия, общее число зрителей в которых составляет одну десятую от их численности в США, а следовательно, располагают неиспользованным телевизионным потенциалом. В январе в департаменте культуры с предложениями выступит министр культуры Карина Бьёрнлунд. Суть их сводится к тому, чтобы цифровые территориальные сети были поставлены в те же конкурентные условия, что и остальные рынки, причем руководство почт и средств коммуникации должно распределять лицензии и тем самым обеспечивать условия для организации передач…» Как тебе это нравится?
– Я просто падаю от такого консорциума. Ты не могла бы составить что-нибудь повеселее?
Анна Снапхане тяжело вздохнула.
– Можно подумать, ты не знаешь, какая теперь жизнь, – сказала она. – Мы призываем устоявшиеся телевизионные каналы к радикальной перестройке, так как хотим обеспечить вещанием каждое домохозяйство, каждую семью в Скандинавии. Да нас все возненавидят.
– Какие гадости ты мне рассказываешь. – Анника взглянула на часы. – Вам придется вводить детские программы, рассказывать, как вы способствуете народному образованию и культуре, вам придется сообщать серьезные новости и делать собственные документальные фильмы о жизни народа в третьем мире.
– Ха-ха, – кисло отозвалась Анна. – Какие великие чудеса ты описываешь!
– Мне надо бежать, – напомнила Анника.
– А мне идти заниматься железом, – вздохнула Анна.
Главная редакция «Норландстиднинген» располагалась на трех этажах арендованного здания между ратушей и домом городского правительства. Анника окинула взглядом желтый кирпичный фасад и поняла, что здание было построено в середине пятидесятых.
С равным успехом это могла быть редакция «Катринехольмскурир», пронеслось в мозгу Анники. Здание было почти таким же. Впечатление усилилось, когда она приблизилась к стеклянной двери и заглянула в вестибюль. Тускло и пусто, подсветка табло аварийного выхода делала видимой стойку редакции и стулья для посетителей.
В динамике домофона раздавался лишь невнятный монотонный шум. Потом послышался голос:
– Да, я слушаю.
– Меня зовут Анника Бенгтзон, я работаю в «Квельспрессен». У меня была назначена встреча с Бенни Экландом, но сегодня я узнала, что его уже нет в живых.
В ответ в морозной мгле разлилась тишина, сопровождаемая треском разрядов статического электричества. Анника подняла глаза к небу. Оно очистилось от туч, на черном небосклоне выступили звезды. Быстро холодало, Анника принялась тереть друг о друга затянутые в перчатки руки.
– Вот как, – картаво произнес голос из редакции, изуродованный до неузнаваемости скверной акустической техникой.
– Бенни должен был получить от меня материал, и нам следовало кое-что с ним обсудить.
Теперь молчание было намного короче.
– Чем я могу вам помочь?
– Впустите меня, и мы поговорим, – ответила она.
Еще через три секунды замок наконец зажужжал, и Анника смогла открыть дверь. В лицо ей ударил теплый воздух, пропитанный запахом бумажной пыли. Дверь закрылась с металлическим щелчком. Анника некоторое время постояла, привыкая к зеленоватому путеводному свету.
Лестница на этажи редакции начиналась слева от входа, обшарпанный ламинат был прикрыт резиновыми ковриками. Высокий мужчина в белой рубашке и отутюженных брюках встретил ее возле копировального аппарата. На щеках мужчины играл нездоровый румянец, глаза были красны от недосыпания и напряженной работы.
– Я искренне сожалею, – сказала Анника и протянула мужчине руку. – Бенни Экланд был живой легендой.
Мужчина кивнул, поздоровался и представился:
– Пеккари, ночной редактор.
– Он мог бы получить работу в любой столичной газете, ему много раз предлагали, но он всегда вежливо благодарил и отказывался. – Анника попыталась улыбнуться, чтобы замаскировать ложь, которую собиралась произнести. – Я хорошо его понимаю, – наконец пробормотала она.
– Хотите кофе?
