В другой раз Андрей Тимофеевич замешкался у скамейки будто бы завязать шнурок. Поставил ногу на оградку клумбы и навострил уши.
– Батюшка поднёс крест поцеловать, – рассказывает Гавриловна, – а я дулю скрестила за спиной и вместо Распятого умственно поцеловала Лохматого! – и смеётся мерзко, как коза.
– Тоже мне!.. – фыркает Макаровна. – Подумаешь!
– Так он же меня поцеловал в ответ!
– Брешешь, Гавриловна! Не целовал тебя Сатана!
– Вот те звезда, не брешу! Будто свиной пятачок приложился к моим губам! Так нежно, так приятно!..
Макаровна и Гавриловна – не истинные их отчества. Клички, которыми Тьма наградила своих прислужниц. А в паспортах они какие-нибудь Сергеевна да Павловна.
Однажды Макаровна садится на скамейку мрачная, с пластырем на бородавчатом носу.
– Всё, Гавриловна, – жалуется. – Я в церковь на Руставели больше не ходок! Баста!
Было вот что. Макаровна в своей безнаказанности так обнаглела, что побежала вместе со всеми прихожанками икону Богородицы целовать – ну, больше обслюнявить в надежде, что кому-то станет противно после неё прикладываться. Склонилась, значит, Макаровна, а Божья Матерь как цапнет её за шнобель!
– Чисто бульдожка! Чуть без носа не оставила, дрянь такая! Отгрызть же под корень могла!
– И-и-и, не говори! – сочувственно скулит Гавриловна. – Я теперь всегда из церкви этой выходить буду спиной, боюсь, что мамаша Божья на меня тоже набросится!
Это слышит Сапогов, пока делает вид, что разыскивает потерявшегося кота, бормоча «кис-кис». И только Андрей Тимофеевич решился подойти к старухам и представиться, как буквально из ниоткуда выскакивает разбитной дедок. Приобнял старых паскуд за плечи, свесился между ними.
Это ведьмак Прохоров (кличка Валерьяныч), юркий, точно хорь. Одет в спортивный костюм. Волосы с пегой проседью, торчат всклокоченные, словно рожки.
Засмеялся дребезжаще:
– Так божьи вертепы менять надо! Пригляделись к вам местные малёванцы! – так Прохоров называет персонажей икон. – Со мной по молодости случай был! Наведывался я в церковь одну за упокой ставить да свечки поминальные тырить. Месяц хожу, второй хожу… Кто-то за плечо трогает. Оборачиваюсь – здрасьте-мордасте! Святые, понимаешь, как были босые, повылазили с образов: Николай Чудотворец, Серафим Саровский, Сергий Радонежский, Тихон Задонский, Даниил Московский, Пантелеймон Великомученик – вся божья шобла! И как начали меня без предупреждения метелить ногами! Я кричу: «Суки, все на одного! Николай, Серёга, Тихон! Давайте один на один махаться, по-честному!» Да куда там! Били всей толпой! Тихон, подлец, на мошонку пяткой наступил, а Богородица хихикала, ладошкой рот закрывала! Потом дома месяц отлёживался! Тебе смешно, милая? Ну, улыбнись же!..
Прохоров замечает Сапогова:
– А вам чего, гражданин? – и погано скалится. – Невесту себе высматриваете?! У нас вот Гавриловна – девка на выданье!
Старухи хохочут над порозовевшим от смущения Сапоговым. Гавриловна, как псина, высовывает длинный малиновый язык – дразнится. У Макаровны от смеха даже отваливается пластырь.
Андрей Тимофеевич взбешён, однако ж пересиливает гнев ради большой цели.
– Не высматриваю, – максимально сухо отвечает. – А по важному вопросу.
– И какому же? – ехидно спрашивает Прохоров, а старухи в тон ему хихикают.
Сапогов приглаживает ладонью красивые седины:
– Вот хочу продать душу Сатане. Вроде всё правильно делаю, и не получается. Не подскажете, как это лучше осуществить?
Ведьмак фыркает в лицо Сапогову:
– Вы какой-то сумасшедший!
Гавриловна демонстративно отворачивается и, томно обмахиваясь ладонью будто от налетевшей вони, сообщает Макаровне и Прохорову:
– Сон видела намедни хороший! Стадо пляшущих ангелочков с длинными хвостиками, и у каждого на кончике кисточка с розовеньким бантиком. Ну такое умиление, словами не передать!..
– Это что! – ухмыляется Прохоров. – Мне вот недавно приснился Христос со спины. Я хоть и сплю, понимаю, что надо бы глянуть, есть ли на нём крест. А тут он сам поворачивается: «Вот, смотри, Валерьяныч, есть у меня крест!» – и снова ко мне спиной. Я думаю: дай-ка ещё на всякий случай перекрещу его. И перекрестил. А он вздрогнул, бедный, будто я его палкой по хребту огрел, повернулся и говорит с такой обидой: «А вот этого не прощу!..»
К слову, милая, мне тоже как-то снился Иисус – суперзвезда из одноимённой рок-оперы, убегал от меня без оглядки, будто что-то спёр…
Андрей Тимофеевич понимает, что его хотят побыстрее спровадить, но не собирается сдаваться:
– Я прошение кровью писал и сжигал на чёрной свечке, другое на кладбище носил, третье оставлял на могиле. Четвёртое прятал в дупло дерева, где качался висельник. Даже кораблик с письмом отправлял в канализацию!
– У нас государство Бога и Сатану отрицает, – говорит Прохоров. – Напиши лучше, старичок, жалобу в Верховный Совет! Вдруг помогут!
– А зачем ты, такой глупый, нужен Сатане? – глумится Гавриловна. – Сам подумай, какой прок ему от тебя?
– Я читал, что каждая душа представляет огромную ценность, – возражает Сапогов.
– Где читал? – хихикает Макаровна. – В Библии?
– В одной правительственной газете, – с достоинством отвечает Сапогов. – Могу в следующий раз принести вырезку.
Прохоров снисходительно улыбается:
– Марксизм доказал, что в человеке нет души, а одно голое бытие.
– Я сделал колдовскую книгу из поваренной! – не сдаётся счетовод. – Придумал суп «Издых» и пирог «Квач»! Вот только они не работают как надо!
Гавриловна покатывается со смеху:
– Если б всё так просто было, каждый колдовал бы!
Макаровна с интересом разглядывает Андрея Тимофеевича… Какой всё-таки забавный этот белобрысый настырный дед! Что-то в нём определённо есть…
– Попробуй в ночь со вторника на среду отправить письмо с чёрным петухом! – шутит Макаровна.
А может, и не шутит, кстати. Потому что её шипяще перебивает Прохоров:
– Чуш-шь! Сатане нельзя отправить письмо!
По лицу ведьмака видно, как он недоволен тем, что? сообщила Макаровна Сапогову.
– Вот на вас святые напали… – не унимается Сапогов. – А я недавно перед иконой богохульствовал! Так меня будто какой-то силой на девяносто градусов развернуло! И Саваоф нарисованные глазки свои зажмурил!
Гавриловна ненатурально зевает во весь щербатый рот. Губы тонкие, бескровные, в кожной шелухе:
– Пора по домам! Что-то похолодало!
– Не говори, Гавриловна!.. – Макаровна нарочито стонет, закатывая мутные глаза. – У меня ещё и давление как на дне морском!
– А вчера стошнило словом «Юдоль»! – почти выкрикивает Сапогов. – Юдоль! Юдоль! Что это за слово такое?!
– Это как – стошнило словом? – настораживается Прохоров.
– А вот так! – с готовностью рассказывает Сапогов. – Поел вермишели, выпил чаю, и вдруг позыв рвотный. Кинулся к раковине, и меня туда вывернуло. Не пищей, а будто жидкое слово вылилось! Юдоль!.. Ю-доль!.. – Сапогов изображает спазмы.
Он не выдумывает. Загадочное слово последнее время звучит для него отовсюду. За ночным окном дождевые капли барабанят по карнизу: «Ю-Доль! Ю-Доль!» Ванна засасывает остатки стекающей воды и прощально булькает: «Юдоль!» Сапогов проснулся поутру, в груди хрипло зашевелилась мокрота: «Юдо-о-о-о-ль!»
Макаровна и Гавриловна загадочно улыбаются. А ведьмак Прохоров доверительно обращается к Сапогову:
– Значит, тебе понадобился Сатана, старичок? Разве не знаешь, что с ним произошло?
Ну что может поведать Сапогову ведьмак с рабочей окраины – очередной гностический апокриф.
Бог находился в бескрайней космической пустоте и от голода пожирал сам себя. Однажды ему это надоело и он создал Подругу. Захотел было съесть, но передумал, сотворил земную твердь, людей, которых тоже наделил собственной частицей, то есть душой. Когда продовольственный вопрос решился, Богу стало скучно с Подругой и Он её умертвил. А она, мёртвая, родила ему Сынка и стала с ним блудить назло Богу! Бог оскорбился, низвергнул первенца Смерти с небес. Мертвец с пылающим лицом обрушился вниз, в космическом холоде оледенел, упал на Землю и разбился на осколки…
Не представляю, сколько длится рассказ Прохорова – десять минут или же час. Время исчезло или его не существовало вовсе.
Наступили сумерки, поблёкли тени. Вороны затеяли беспокойное толковище. Листва шелестит как фольга в желтеющих кустах. Из окон тянет жареным луком и кислым табаком, где-то напевает подгулявшее радио. На асфальте полустёртая таблица для игры в классики – магическая пирамида из цифр и полукруглое навершие с масонским солнечным глазом. Соблазнительные школьницы давно прошли все десять уровней посвящения в божественный прыг-скок и разбрелись по квартирам. Лишь приблудный пенсионер неподалёку, монотонный скот, скребёт загаженными подошвами по стальной полосе оградки газона. Ботинки, шаркая, издают невыносимое слово: Юдоль! Юдоль!..
А Сатана, старичок, не Самость, а экзоскелет (инструмент мистической войны, передатчик и летательный аппарат, учитывая наличие крыльев), через который Сверхсущность, кою для разнообразия можно назвать Диаволом, воплощает себя во внешнем мире, – материальная ипостась. Не будет ошибкой сказать, что в Аду пребывает Диавол (Люцифер), которой также и Сатана, но конкретно наружный Сатана никак не Диавол. Как было отмечено выше, Сатана при посадке был повреждён и поэтому выполняет свои боевые функции ограниченно и частично, до момента, пока не обретёт целостность.
– Сатана, получается, разбился… – то ли уточняет, то ли констатирует Сапогов.
– Аки фарфоровая ваза! – кивает Прохоров. – На мелкие кусочки. Но говорят… – ведьмак оглядывается по сторонам, словно его могут подслушать, – Сатану уже почти собрали. Не хватает одного пальца – Безымянного. В чёрной тетради о девяноста шести листах было записано, что палец Сатаны найдётся у костяного мальчика.
– Понятно, – говорит Сапогов. – А что за тетрадь такая?
– Студента первого курса Политехнического института, – отвечает Прохоров. – В ней лекции по сопромату.
Помню эту тетрадь, милая. В клетку, с клеёнчатой обложкой.
– Как представлю, что мается наш касатик у кого-то в коммуналке! – причитает с фальшивой слезой Гавриловна. – Стоит точно статуя на тумбочке, ждёт последнего пальчика!
– Чуш-шь! – снова плюётся Прохоров; чем-то ему не понравились и слова про коммуналку с тумбочкой. – Чуш-ш-шь!..
Капельки слюны разлетаются, даже попадают Сапогову на щёку. Андрей Тимофеевич мстительно смекает, как отыграется на ведьмаке. Непринуждённо достаёт носовой платок и вытирает щёку. Теперь у него в распоряжении биологический материал для порчи, можно «ванечку» замесить…
Кстати, у Макаровны отвалился пластырь, упал под лавку – тоже пригодится. Жаль, с Гавриловны ничего не урвать.
– А что за костяной мальчик? – еле сдерживая гнев, спрашивает Сапогов.
Андрей Тимофеевич полагает, что над ним посмеялись и унизили.
– Не знаю! – радостно отвечает Прохоров. – Это ж аллегория, шарада и мистерия! Вот найдёшь Безымянного, старичок, и сразу станешь главным любимчиком Сатаны!..
Ушли ведьмы. Как сквозь землю провалился Прохоров. Андрей Тимофеевич, сидя на корточках, шарит рукой под скамейкой, ищет пластырь с носа Макаровны. Будь у Сапогова пустая банка, счетовод закатал бы туда распирающее бешенство.
Эмоции мешают Андрею Тимофеевичу понять, что произошло нечто архиважное – и с ним самим, и в окружающем его пространстве. Если бы Сапогов удосужился посмотреть наверх, увидел бы провода, сложенные в нотный стан, грязно-серых голубей, расположившихся на них, словно ноты и знаки альтерации: ля – фа – ре-ре – до-диез! La-аcrimo-оsa!..
Сама природа оплакивает в Моцарте поражённое скверной бытие и бывшего счетовода Сапогова, о тщета, о Юдоль!
Ведьма Гавриловна, того не желая, сказала Сапогову правду – произнесённая вслух, она медленно преображает реальность. Сатана действительно обитает неподалёку, но только не в коммуналке, а в двушке на улице Нестерова.
А раньше находился в Серпуховском краеведческом музее с табличкой «Истукан из этрусского кургана, II век до н. э». Ростом Сатана невысок, примерно полтора метра, – по нынешним меркам почти лилипут. Те, кому довелось лицезреть его, говорят, что это скульптурная компиляция шумерских, египетских и африканских мотивов: рогатая тиара, клыки, вместо ног собачьи лапы, за спиной четыре крыла, как у саранчи, и длинный уд с головой кобры. По всей статуе трещины, будто её когда-то уронили и склеили.
Долгое время Сатана стоял в зале со скифскими бабами и прочими полезными раскопками родного края, а потом его убрали в запасник ввиду выставочной незначительности.
По одной из версий, научный консультант убедительно доказал, что музейный Сатана – коммерческая подделка начала двадцатого века, изготовленная в Индии. Согласно архивным записям, в тысяча девятьсот восьмом году на аукционе в Лондоне Сатана как «месопотамский демон» был продан в частную коллекцию миллионера-мецената Морозова; в семнадцатом году статую во время революционных погромов разбили матросы, но советская власть осколки не выбросила, а сберегла.
По альтернативной версии, Сатана просто осточертел уборщицам. При каждом посещении зала кого-то обязательно выворачивало аккурат возле экспоната, а если случалась школьная экскурсия, то рвало всю группу. Говорили, от истукана веет бессмысленным и тоскливым ужасом и выглядит он как нечто нерукотворное, точно природная окаменелость. Ещё Сатану будто бы отвозили на экспертизу. Выяснилось, что поделочный материал – копролит непонятного происхождения. Этим, в частности, объясняется факт, что посетителей тошнило. А потом Сатана пропал из запасника.
В музее сохранилась дореволюционная фотография истукана – чёрный тощий божок. Поднял верхние конечности, словно пугает или сдаётся в плен; пальчики растопырены. Кисти у Сатаны четырёхпалые, без мизинцев, и на правой digitus anularis (то бишь безымянного) нет. Я бы сводил тебя в тот музей, милая, да только смотреть там не на что: покрытые прахом времени диорамы сражений, скучные пейзажи в тяжёлых позолоченных рамах, крестьянские костюмы да ковры – Юдоль!..
Вроде бы никому не нужную статую похитил практикант Ермолаев, учащийся исторического факультета пединститута. Какое-то время Ермолаев держал Сатану у себя дома, потом спонтанно обменял на запиленную, но оригинальную пластинку The Beatles у своего приятеля Надеждина. Тот же приобрёл Сатану из расчёта, что истукан романтизирует его интерьер, привнесёт нотку тлена и декаданса, хотя для такой заурядной цели подошёл бы и обычный гипсовый череп.
Кто-то говорил, что у Надеждина с неизменным успехом проходили студенческие оргии, то есть Сатана оказывал благотворное влияние на атмосферу, наделяя участников козлиной неистощимостью. Я больше склонен верить, что копролитное тело мистической вонью, наоборот, отвадило всех гостей; иначе почему Сатана оказался сперва на помойке, а потом в квартире у Клавы Половинки?
Странная она была, Клава. Родилась вроде бы в благополучной семье военного, мать преподавала игру на аккордеоне. Я ещё застал время, когда пожилая и строгая Ольга Николаевна учила детей в музыкальной школе, а беспутная Клава бродяжничала по району с синим, отёкшим от попоек лицом. Половинкой её назвали за странную особенность. Она, к примеру, не приходила в компанию с полной бутылкой водки или же целым батоном – только полбутылки, только полбуханки. Если брала в долг, не возвращала всю сумму, а в лучшем случае пятьдесят процентов, поэтому и зубов у неё к тридцати годам осталась аккурат половина. Клава таскала вещи из дома на продажу. Кому-то отдала за бесценок пиджак покойного родителя, но брюки при этом сохранила, хотя за целый костюм выручила бы больше. Однажды вынесла набор чайных ложек; предполагалось, что их восемь, а она оставила в коробке четыре.
Отец, помнится, купил у неё за рубль шесть нечётных томов Мопассана из двенадцатитомника. Как ни просил потом чётные, суля трёшку, – не вынесла! Ты всё любопытствовала, милая, читал ли я Мопассана; вот, что продала отцу Клава Половинка, с тем и ознакомился. Много чего от неё досталось: Ницше, Генрих Манн (первый, второй и пятый тома в светлом матерчатом переплёте) и даже дореволюционный Папюс, старый добрый никчемный Папюс с ерами-ятями.
Ольга Николаевна умерла, затих аккордеон. Клава Половинка помаленьку пропивала семейное имущество. А однажды кто-то из собутыльников любезно помог ей приволочь на пятый этаж Сатану – благо истукан был не особо тяжёлый, копролит всё ж не мрамор. Клава Половинка уложила его в кровать, сама прилегла рядом и больше не проснулась. И никто о ней не вспомнил, не искал. Какое-то время настойчиво дребезжал телефон. Может, это Сапогов пытался дозвониться? А потом квартира № 71 на пятом этаже по улице Нестерова погрузилась в вечную тишину. Проспиртованная алкоголичка не разложилась, а мумифицировалась, поэтому и дверь не взламывали. Будто и не было на свете Клавы Половинки. Вместе с Сатаной она разделила смертное ложе на долгие годы.
И вот мысленно обнаруженный Гавриловной Сатана, как радиобуй, рассылает по миру сигналы-флюиды своего присутствия. Сапогов же, ошпаренный гневом, их вообще не улавливает.
Но всё чуют юродивые обитатели окраины: Псарь Глеб, Лёша Апокалипсис и Рома с Большой Буквы. Чувствительные натуры уловили в воздухе мощнейшие вибрации грозных сил.
Псарь Глеб и Рома с Большой Буквы тотчас покинули свои панельные каморки и отправились неведомо куда, повинуясь зову. А Лёша Апокалипсис околачивался возле продуктового, но тоже всё бросил, даже откровения не закончил: «И видел я магазин о пятидесяти шагах в длину и ширину. И стены его и двери были подобны чистому стеклу, и был он полон жигулёвского питья в сосудах изумрудного цвета, и работали там неправедные жёны, и дано им было право отпускать продукты по государственной цене, и они их отпускали, а самые дефицитные продукты толкали с чёрного хода по цене, завышенной вдвое. И были у жён этих белые одежды и белые венцы на головах, а зубы сияли как золото, потому что были из золота, и пахло от них благовониями и табаком. Ещё видел я там очередь о семи хвостах и сорока головах, многочисленные семьи, хитрые чреслами, матерей и отцов, которые посылали детей своих занимать места во всех хвостах, чтобы взять им побыстрее и всё сразу. И видел я скорбных и праведных, кто честно стоял в очереди и не осквернился хитростью чресел…»
Помню его, Лёшу Апокалипсиса, вечно лохматого забулдыгу без возраста. Зимой и летом носил куртку сварщика и демонстративно тушил о манжет окурки, показывая несгораемые свойства чудесного материала…
Возможно, юроды хотят поклониться Сапогову и предложить свою службу. Или же, наоборот, проклясть, а может, попросить денег взаймы, как это обычно делает Рома с Большой Буквы.
Худой, как леший, в драповом пальто без пуговиц. Попрошайничает в напевной воркующей манере:
– Обратиться к вам меня заставило горе с большой буквы «Г». Моя мамочка с большой буквы «М» получила пенсию с большой буквы «П» и сказала мне, чтобы я купил хлебушка с большой буквы «Х» и творожка с большой буквы «Т», а я вместо хлебушка с большой буквы «Х» и творожка с большой буквы «Т» купил себе папиросочек с большой буквы «П» и обманул мамочку с большой буквы «М». Помогите мне, пожалуйста, рубликом с большой буквы «Р», чтобы я принёс мамочке с большой буквы «М» хлебушка с большой буквы «Х» и творожка с большой буквы «Т»…
Ушёл скотский дед, тот, что скоблил неподалёку подошвы. Сапогов злобно бормочет «кис-кис», шаря под скамейкой в поисках чёртова пластыря.
– Ну и где он?! – сварливо восклицает Андрей Тимофеевич.
Слышит похрустывание гравия и приближающиеся шаги. Поднимает голову. Рядом средних лет одутловатый мужчина в клетчатом демисезоне, парусиновых штанах и матерчатых грязных туфлях. В руке болтаются аж четыре собачьих поводка, похожие вместе на палаческую многохвостую плеть.
– Вот ваш котик! – тычет пальцем собачник.
Сапогов щурится в указанном направлении и видит лишь стену дома с подвальной отдушиной да пожухлые цветы на газоне.
