Я все еще маленький.
К моей прабабушке Ульяне часто приходит подружка – по-другому, но тоже маленькая, очень ласковая горбунья. Я все время забываю, как ее зовут. Очень хорошо она ко мне относится, всегда по голове гладит, всегда спрашивает, как у меня дела, говорит прабабушке, какой я уже большой, и всегда приговаривает, всегда приглашает:
– Гриша, а ну-ка загляни в мою сумочку, посмотри, что там для тебя. Бери-бери, Гриша. Хороший у тебя, Улечка, внучек.
Я, чуть не повизгивая от радости (а любой радуется, когда его любят, особенно когда тебе четыре года), бегу к сумочке горбуньи, запускаю туда руку, шарю и всегда нахожу одну карамелечку.
Очень вкусные карамельки у бабушки-горбуньи. Добрые такие карамельки, мятные.
Очень они мне всегда нравятся.
Как-то раз, удивительно солнечным летним вечером, опять ласковая горбунья приходит к прабабушке Уле. Смотрит, оглядывается, выглядывает прабабушку в палисаднике, где со старой яблони яблоки медовые густо в траву падают, потом ищет за сараем, нет ли подружки на огороде, нет ли на низине, еще ждет, возвращается, присаживается на лавку напротив веранды и сумочку рядом на лавку ставит.
И тут я, радуясь и подпрыгивая от нетерпения, как выскочу из моей засады, где за доброй маленькой бабушкой подглядывал! Как подбегу из-за угла дома к лавочке! И быстро открываю ее сумочку, ожидая найти такую вкусную карамельку.
А старушка-горбунья вдруг поднимается, быстро, цепко берет меня за руку и держит, ждет, пока моя прабабушка из дома выйдет. А потом подтаскивает меня к крыльцу, показывает прабабушке Уле и строго так говорит своей подружке:
– Знаете, очень плохо приучать маленьких к воровству. Очень хороший урок, по-моему.
Классный день
1
Она огромная.
Совершенно огромная – не помещается в глаза. Ноги как колонны, над ними что-то серое, бесформенное, уходящее ввысь, не разглядеть. Из этой выси показывается ручища. Она увеличивается в размерах, как подушка, летящая в лицо.
Запах.
Я осторожно свожу глаза и обнаруживаю под носом это.
Серая алюминиевая ложка, к которой прилипла бурая лужица рыбьего жира.
– Давай, – говорит тетка, ждет и добавляет: – Пей.
– Сынок, пожалуйста. – Мама опаздывает в институт.
Я знаю, что маму подводить нельзя, и открываю рот. Тетка больно пихает мне ложку в горло, рыбий жир плещется на язык. Легче проглотить тряпку, которой моют сковородки. Я честно пытаюсь проглотить.
Получается.
Я иду по коридору, оборачиваюсь и машу маме рукой. Мама улыбается мне, тоже машет. Дверь пыхает морозным паром и закрывается. Сзади раздается блевок – кто-то следующий пытается проглотить наше детсадовское причастие.
Я захожу в нашу комнату. Группа сидит на стульчиках и ждет своей очереди на горшок. У нас у каждого свой горшок, но тетка говорит, чтобы все сходили по очереди на один. Я не соображаю, что надо поторопиться, и оказываюсь последним.
Горшок полон по края.
– Давай, – говорит тетка, ждет и добавляет: – Быстро.
Я не знаю, что делать.
Группа подтягивает колготки и смотрит на меня. Кто-то жалеет, кто-то смеется.
– Давай, – говорит тетка. – Быстро.
– Я…
– Быстро.
Я опускаю колготки вместе с трусиками и сажусь на горшок. Моча выплескивается на пол. Я встаю с мокрой попой.
Я не знаю, что делать.
– Дурак, – говорит тетка. – Вытирай.
– Как? Я…
– Я тебе покажу как.
Она надвигается на меня большой серой тучей:
– Поднимай руки. Быстро.
Я послушно поднимаю руки. Тетка снимает с меня новенький свитер – весь белый, пушистый, очень мягкий, а на груди серый зайка и оранжевая морковка.
Вчера я целый вечер смотрел, как мама довязывала свитер. Я очень люблю зайку и веселую морковку. Зайка совсем такой, как кролики у бабушки.
– Вытирай, – говорит тетка и сует мне в руки свитер. – Быстро.
Я не знаю что делать. Группа молчит.
– Давай, – говорит тетка. – Быстро.
Я подтягиваю трусики и колготки на мокрую попу. Становится теплее. Наклоняюсь и начинаю вытирать свитером лужу. Когда я был маленький, я любил помогать бабушке Тасе, маминой маме. Я умею мыть полы.
– Быстрее, – говорит тетка.
Я начинаю плакать. Группа не смеется.
– Сидите тут. – Тетка поднимает горшок и уносит в туалет.
2
Ее нет долго-долго. Мне так кажется.
Тогда я выхожу из нашей комнаты, иду к шкафчикам, нахожу свой шкафчик с клубничкой и начинаю одеваться. Надеваю зеленые теплые штаны. Надеваю беленький свитер, который очень противно пахнет. И зайчик серенький пахнет противно. И морковка. Достаю из валенок и надеваю шерстяные носочки из козьей шерсти, которые связала бабушка Саша, папина мама. Она всегда вяжет мне носочки и передает посылкой – каждый раз больше на размер, чем я на самом деле. «На вырост». Бабушка Саша каким-то чудесным образом знает, что я расту. Повязываю шарф. Надеваю шапку, шубу, застегиваю. У меня коричневая шуба из медвежьей шкуры. Я тогда еще не знаю, что шубка сшита из наших коричневых кроликов, которые у бабушки Таси растут, поэтому я очень горжусь, что буду сильный, как мишка. Влезаю в валенки. Надеваю варежки. Забираю свою лопатку из шкафчика. Смотрю, ничего ли не забыл. Я все-все забираю – и лопатку снег копать, и мишку Топтыгина. Дверь не открывается. Но я с разбегу бухаюсь в дверь еще раз, и она открывается. В тамбуре я отыскиваю свои санки – они с самыми веселыми планочками. Открываю дверь на улицу.
Солнце уже взошло.
На улице очень-очень красиво. Синие сугробы выше моей головы. За крышами домов, из высокой трубы, в кремовое небо поднимается ярко-розовый столб дыма. Я спускаю санки с крыльца, берусь за веревочку и шагаю к маме в институт. Снег очень громко скрипит. Как бабушкин крахмал. Навстречу проходит детсадовский кот – под ним снег не скрипит. Кот принюхивается, что-то мне мяучит, здоровается, потом идет по своим кошачьим делам. Я машу ему вслед, открываю калитку, отлепляю примерзшую варежку от железа и топаю по улице.
Мимо торопятся взрослые, они идут по своим взрослым делам и совершенно не обращают на меня внимания. По улице едут машины, пыхая морозным выхлопом. Я иду к маме. Я хорошо знаю дорогу.
Мне четыре с половиной года.
3
…Маме звонят из детсада через полчаса. Сообщают, что меня нет. Мама начинает очень кричать. Потом звонит на рабочий телефон папе. Папа не начинает кричать, он говорит маме, чтобы сидела у рабочего телефона, а сам бежит из Второго, секретного, корпуса, который спрятан за заводским забором в лесу. Папа до моего рождения был пограничником, поэтому он бегает очень быстро.
Он очень взрослый. Ему двадцать девять с половиной лет, вот сколько!
Папа прибегает в детский сад, видит, что нет санок, и сразу понимает, что я ушел. Ему надо понять, куда я ушел. Папа берет заведующую за грудки, та пытается объяснить, что произошло. Папа был пограничником, а пограничники очень быстро думают. Он понимает, что я очень обиделся и ушел за помощью, а раз у меня нет ключей, то я прямо сейчас иду к маме на работу, потому что к папе меня не водили. Тогда папа куда-то бросает заведующую и быстро бежит в сторону института.
Солнце поднимается над домами, и все вокруг очень нарядное, как на новогодней открытке. Розовый снег громко скрипит под его ногами. По улице едут машины, выдыхая клубы белого пара. Люди на тротуарах прыгают в стороны – так быстро бежит мой папа. А на полпути к институту – он все точно рассчитал – папа видит меня. Я иду правильной дорогой, в санках едет мой Топтыгин и держит лопатку.
– Привет, – папа останавливается, наклоняется и упирается руками в колени.
– Привет, – отвечаю я, ничуть не удивившись.
Разве папы может не быть рядом, когда тебе грустно?
– Пошли к маме?
– Пошли.
Я подаю ему руку в варежке. Потом снимаю. Папина рука очень горячая. От папиной головы идет пар.
– Пап…
– Что?
– Надень шапку, холодно.
– Хорошо, сынок.
– Ты меня нашел, да?
– Я тебя нашел, сынок.
– Все хорошо?
– Все классно, сын.
Действительно, это классный день. Самый классный.
И совсем не холодно.
Старые газеты
1
– Бабушка?
– Что, сынок?
– Ба, ты куда смотришь?
– На небо.
– А что ты там видишь?
– Будет мороз.
– А как ты это увидела? Весна. Весна же, бабушка. Так тепло днем.
– А посмотри сам. Что видишь?
– Вечер. Закат. Звезды.
– На дом бабушки Зины посмотри.
– Телевизор смотрят.
– На крышу посмотри.
– Дым из трубы идет.
– Как дым идет?
– Ровно.
– Как ровно?
– Ну… Вверх ровно.
– А еще что на небе видишь?
