На следующее утро Адель проспала допоздна, и, когда наконец появилась внизу, к облегчению Лейси, о занятии йогой не могло быть и речи.
– Не хочешь прогуляться со мной по окрестностям? – спросила она маму. Накануне у них не было возможности поговорить, и она, как всегда, чувствовала себя виноватой, что они с мамой так и не сблизились.
– О, нет, спасибо. – Адель налила себе чашку кофе. – Здесь я не могу свернуть за угол и не наткнуться на какого-нибудь парня, с которым переспала в десятом классе.
Она выросла в Бетлехеме, но не могла дождаться, когда она наконец оттуда уедет. Адель поступила в колледж на севере штата Нью-Йорк, вышла замуж и переехала в Питтсбург, где родились ее дочери. Их отец, Джейк, ушел, когда Лейси был год, и, чтобы семья сводила концы с концами, Адель стала работать на разных работах, обычно на двух или трех одновременно: официанткой, в гастрономе и администратором в художественной галерее, продавая посуду Tupperware и таинственные товары, к которым девочек не подпускали, из-за чего клиенты (только женщины) по вечерам визжали от смеха за дешевым вином. Сестры сидели на лестнице в пижамах, пытаясь разгадать, что в этом смешного.
Когда Лейси было шесть лет, на горизонте возник дядя Тони. У него была копна темных блестящих волос и мелкие бесцветные зубы. Джесс он никогда не нравился, но Лейси помнила счастливые моменты, когда он водил их в кино и покупал еду, которую Адель не одобряла: хот-доги с жареным луком и уксусным кетчупом, ведра попкорна, приторные конфеты, от которых язык становился фиолетовым. Возможно, только это время и было счастливым, но ведь это уже что-то, не так ли? Однажды на выходные девочки отправились погостить к Габби, а когда вернулись, мать сообщила им, что они с Тони поженились и у них теперь новый отец. Лейси смотрела на Джесс и не знала, что и думать. Джесс молча отвернулась, ушла в спальню и отказалась спуститься к ужину.
«Оставь ее, – приказал Адель Тони. – Я не допущу, чтобы в моем доме правили избалованные детишки».
Счастливые времена миновали. Лейси забиралась к сестре в кровать, а Джесс обнимала ее, пока они слушали, как кричат друг на друга их мать и новый отец. Через несколько лет все стало настолько плохо, что в одну страшную, волнующую ночь Адель заставила девочек собрать по чемодану и лечь спать в одежде, а на рассвете тайком вывела их из дома и увезла в Бетлехем. Они снова оказались только втроем – и, конечно, с Габби. На следующий день Тони припарковался у ее дома, но сосед Габби, двухметровый пожарный, наклонился к водительскому окну и сказал что-то такое, что заставило его уехать, растворившись в облаке выхлопных газов.
«Что будет, если он вернется?» – беспокоилась Лейси. «Он не посмеет показать здесь свою жалкую физиономию, – ответила Габби. – А если и посмеет, то что ж: придется мне его пристрелить. Я уже стара и не против сесть в тюрьму».
Девочки с матерью прожили у бабушки около года, а затем Адель собрала их вещи и снова увезла; они оказались в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, где она устроилась на офисную работу в Йельском университете. Постепенно они освоились в этом ветреном приморском городе, широкие улицы которого были вечно забиты студентами на велосипедах. Джесс, в свою очередь, поступила в Йельский университет и осталась в городе, чтобы присматривать за мамой и сестрой, как позже поняла Лейси. С Тони они больше не виделись, но однажды она вернулась домой из школы и обнаружила, что за столом сидит незнакомец, который оказался ее родным отцом, Джейком. Он выглядел не лучшим образом: небритый, заросший, с длинными сальными волосами. Он пытался завоевать ее интерес, и это выглядело неуклюже и неловко. Тони учил ее остерегаться мужчин, приходящих неожиданно, поэтому, когда Джейк пригласил ее с мамой пообедать, она ответила, что у нее баскетбольная тренировка. Она вернулась домой от подруги, но его уже не было, а Адель варила спагетти и пела, стоя босиком на песочном полу кухни в лучах солнечного света.
«Все в порядке, – сказала она. – В этом доме ничего не поменяется».
Впервые за, казалось, целую вечность, Лейси вздохнула спокойно. Адель осталась, где была, зато настала очередь ее дочерей разъехаться: Лейси поступила в колледж в Филадельфии на специальность «журналистика», а Джесс вышла замуж за Криса и переехала в Ванкувер. После окончания колледжа Лейси осталась в Филадельфии: ей нравился город, а то, что она находилась достаточно близко и могла в выходные заночевать у Габби, полакомиться шоколадным тортом и хорошенько выспаться, являлось несомненным преимуществом. А потом Адель познакомилась в интернете с Седриком и, к удивлению дочерей, осталась с ним, в итоге переехав в его квартиру в районе Митпэкинг на Манхэттене, что до сих пор вызывало у девушек смех, поскольку это самый неподходящий район, в котором он мог бы жить.[9 - Оригинальное название района – Meatpacking, что дословно можно перевести как «мясокомбинат». У Лейси и Джесс это вызывает смех, поскольку Седрик – вегетарианец.]
– Будете французские тосты? – отвернувшись от плиты, уточнила Габби.
– Спасибо, мам, но ты же знаешь, что я никогда не завтракаю, – ответила Адель, проверяя телефон. – Мне пора, а то Седрик будет гадать, что со мной стряслось. Прости, что так резко уезжаю, зато мы так весело проведем время с Джесс. Не могу дождаться!
«Мы всегда ждем следующего раза», – подумала Лейси. Может быть, Рождество оказалось слишком хаотичным и суетливым, но в Ванкувере они могли бы вместе готовить, подолгу гулять по пляжу и говорить о действительно важных вещах. Вот только, конечно, они этого не сделают. Ее мать слишком устанет, или у нее заболит голова, или она будет слишком много пить, или у нее случится какой-нибудь кризис, и ей придется часами разговаривать по телефону, и они расстанутся, и напоследок скажут друг другу, как здорово было повидаться, и все эти разговоры снова окажутся отложенными, а возможности – упущенными.
* * *
В конце концов Адель улетела в Нью-Йорк в шквале поцелуев и наставлений.
– Принимай таблетки куркумы или пей чай, – сказала она Лейси. – Соковая чистка тоже поможет. И старайся выходить на свежий воздух, Лейси, а то люди решат, что ты живешь в пещере. И кстати… – Она подозвала ее поближе и прошептала: – не могла бы ты проверить паспорт Габби? Я спрашивала у нее, не пора ли его обновить, но она не знала, а посмотреть наверняка забудет. Она все время просит меня не суетиться, так что сделай все незаметно. Пока, милая. Приезжай поскорее к нам! Седрик так расстроился, что не встретился с тобой.
Когда Лейси вернулась на кухню, Габби мыла в раковине посуду.
– Садись, – попросила Лейси и забрала щетку из ее рук. – Ты, наверное, устала.
– Только если ты тоже сядешь, – возразила Габби. – Скажи, что случилось, дорогая. Я за тебя переживаю.
– За меня? В каком смысле? – Лейси попыталась рассмеяться, хотя каждый нерв в ее теле находился в состоянии повышенной готовности.
– Ты уже давно сама не своя, – объяснила Габби и похлопала по стулу рядом с собой. – И я вижу, что тебя беспокоит эта поездка в Канаду в апреле.
– Я думаю, она может оказаться для тебя слишком утомительной, вот и все.
– Правда? – Габби взяла ладонь Лейси и сжала ее. – А для тебя это тоже слишком утомительно?
Протесты Лейси были полушутливыми, и она видела, что Габби они не убедили.
– Последние пару лет выдались очень напряженными, – наконец призналась она. – Знаю, я не имею права жаловаться. Куда хуже тем, кто серьезно переболел, или потерял близких, или целыми днями сидел с детьми в крошечной квартирке, или не мог работать. Тяжело было и пожилым людям, таким как ты.
Габби пренебрежительно фыркнула.
– О, со мной все в порядке. У меня замечательные соседи, а проводить время дома в одиночестве – не так уж и сложно в мои годы. Нет, кого мне искренне жаль, так это вас, молодежь. Именно тогда, когда вам нужно вращаться в мире, ошибаться и учиться на своих ошибках, ходить на свидания и узнавать, кто ты на самом деле, вы вынуждены жить как отшельники. Неудивительно, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке. Но ты вернешься в свою колею, Лейси. Просто будь к себе чуть добрее.
– Спасибо. – Лейси опустила голову на плечо Габби. Бабушка гладила ее волосы, и Лейси хотелось, чтобы так продолжалось вечно. Однако вскоре Габби сказала, что собирается подняться наверх и прилечь, потому что Рождество выдалось немного изматывающим.
Сердце Лейси забилось, когда она увидела, какой неуверенной поступью ее бабушка идет к двери. Милая Габби: им так с ней повезло! Закончив мыть посуду, она воспользовалась случаем, подошла к бюро, где хранились важные документы, и стала их перебирать, пока не обнаружила паспорт бабушки. До окончания срока действия оставалось еще несколько лет, и она уже собиралась его закрыть, когда ей в глаза бросились два слова. Место рождения ее бабушки – Вена, Австрия.
Решив, что ошиблась, Лейси проверила еще раз. Она знала, что в Вирджинии есть Вена, но нет – это была точно Вена в Австрии. Почему никто ни разу не упомянул об этом факте? Чем больше Лейси размышляла, тем более странным это казалось. Насколько она знала, бабушка лишь дважды выезжала за пределы Штатов: навещала Джесс в Ванкувере, когда один за другим появились на свет ее дети. Должно же быть какое-то рациональное объяснение. Отец Габби много ездил по делам, его жена сопровождала его в поездке в Европу и родила там ребенка раньше срока. Но, конечно, было рискованно уезжать так далеко от дома на последних месяцах беременности – особенно в те времена, когда авиаперелеты были большой редкостью. С фотографии на нее смотрело лицо Габби, одновременно древнее и детское в своей невинности.
Лейси села и еще раз уткнулась в паспорт. Габби вдруг показалась ей далекой и непостижимой. Какова история ее жизни? У нее был младший брат Джим, но он умер от рака пару лет назад. Ее отец был директором по продажам в компании, производящей мебель, а мать – домохозяйкой, и они с Джимом выросли в Санта-Барбаре. Была ли у них счастливая семья? Такой вопрос просто так не задашь. Габби вышла замуж по любви, за своего друга детства, но через год он погиб в автокатастрофе, и она переехала на восточное побережье – смелый поступок для оставшейся в одиночестве молодой вдовы. В автобусе компании «Грейхаунд» она села рядом с Бернардом, и этим все закончилось: он стал ее вторым мужем и отцом Адель. Это была романтическая история, но Габби мало о нем рассказывала; он умер около двадцати пяти лет назад, и Лейси почти не помнила, как он выглядел.
Ее бабушка жила настоящим и казалась довольной, хотя иногда, когда она сидела у окна и смотрела на улицу, ее лицо становилось таким печальным, что Лейси задавалась вопросом, о чем она думает. Наверное, это тяжело – стареть и одного за другим терять друзей. Должно быть, поэтому Габби любила наполнять свой дом людьми и кормить их, не давая тьме сгуститься.
Радар Лейси-рассказчицы возбужденно пиликнул. Она положила паспорт на место и пролистала остальные бумаги в шкафу в поисках чего-нибудь необычного. В самом конце, среди налоговых справок и страховых бумаг, она обнаружила конверт с красной короной и надписью ВИНДЗОРСКИЙ ЗАМОК. У Лейси на затылке зашевелились волоски: она не сомневалась, что тут кроется какая-то тайна, а в этом письме, возможно, она найдет ключ к разгадке.
* * *
Прошло несколько часов, прежде чем Лейси услышала шаги бабушки на лестнице.
– Господи, как же долго я спала! – зевнула она и вошла в кухню. – Ты должна была разбудить меня, милая. Пора начинать готовить обед.
– Бабушка, нам некуда торопиться, – возразила Лейси. – Я разделала индейку, и мы перекусим сэндвичами. По сути, ты могла бы питаться сэндвичами с индейкой весь следующий год.
– Может, позвонить Сью? – предложила Габби. – Она так расстроилась, что не дождалась индейки вчера.
– Давай не будем, – попросила Лейси. – Мне нравится, когда мы с тобой вдвоем. Это напоминает мне о том времени, когда мы здесь жили.
– Для вас, девочек, это были тяжелые времена. – Габби похлопала ее по руке. – Но вы справились, все трое, и посмотри, какими вы стали. Твоя сестра работает в научной лаборатории, твоя мама остепенилась после встречи с Седриком, который, хоть я и не очень-то его воспринимаю, оказался надежным мужчиной, а ты успешно пишешь книги.
– Я тут подумала, Габби, – начала Лейси, – почему бы тебе не рассказать мне историю своей жизни, чтобы у нас остались какие-то записи? Ты никогда не говоришь о своей семье.
– Не люблю зацикливаться на прошлом. Да и рассказывать особо нечего. Накрывай на стол, а я начну готовить обед.
– Я даже не знаю, где ты родилась, – упорствовала Лейси (что было абсолютной правдой).
Габби бросила на нее настороженный взгляд.
– Почему тебя это волнует?
Лейси пожала плечами.
– Да так, без особой причины.
– Я чувствую, когда у тебя что-то на уме, – сказала ее бабушка. – Ну же, выкладывай.
– Ладно. – Лейси вздохнула и поспешно продолжила. – Мама попросила меня проверить твой паспорт, и я случайно увидела, что ты родилась в Вене, и мне стало любопытно.
Шея Габби порозовела от волнения.
– Ты не имела права копаться в моем бюро! – огрызнулась она. – Может, я и старая, но не дряхлая. Я сама в состоянии следить за своими делами, так что спасибо большое.
– Прости, – пробормотала Лейси, – я не хотела тебя расстраивать. – Это было ужасно; она никогда не видела свою бабушку такой сердитой. – Но Вена, бабушка! Это звучит так гламурно.
– Не желаю об этом говорить. – Губы Габби сжались в тонкую линию. – Тебе не следовало лезть не в свое дело.
* * *
Обед прошел в неловком молчании, после чего Габби объявила, что наведет порядок в шкафах наверху и переберет одежду, чтобы отнести ее в «Гудвилл». И нет, спасибо большое, помощь ей не нужна. Лейси сидела в гостиной, прислушиваясь к звуку бабушкиных шагов над головой, и волновалась. Ссориться с Габби всегда было катастрофой. Как-то раз в школе Лейси нагрубила девочке, которая никому не нравилась, и разочарование Габби, когда та об этом узнала, стало для нее самым действенным наказанием.
По словам бабушки, она была очень стара: вдруг у нее случится сердечный приступ, и она умрет, прежде чем они успеют помириться?
Не в силах больше терпеть, Лейси подкралась к бабушкиной двери и прислушалась. Внутри слышалось слабое пофыркивание, как будто маленький зверек устраивал себе норку, и ее сердце оборвалось. Лейси тихонько постучала в дверь, открыла ее и вошла в комнату.
– Бабушка, прости! – Она села на кровать рядом с Габби и обняла ее. Щеки Габби были влажными, а на глаза Лейси тоже навернулись слезы. – Я чувствую себя ужасно. Пожалуйста, не плачь, для меня это невыносимо.
Габби нащупала в кармане салфетку и высморкалась.
– О, ты не виновата, – махнула рукой она. – Это я глупая. Похоже, в последнее время на меня слишком много всего навалилось. – Спальня выглядела так, словно ее ограбили: на полу валялись груды одежды и книги, ящики были открыты, корзина для белья опрокинута, а ее содержимое рассыпано по полу.
– Оставь это на время. – Лейси погладила бабушку по спине, прощупывая каждый позвонок. – Спускайся вниз, я сварю тебе кофе.
– Я запуталась, – призналась Габби, крутя в пальцах ткань, – и никак не могу найти выход из этой путаницы.
– Поговори со мной. Я уверена, мы сумеем все уладить.
Габби с отчаянием вздохнула.
– Слишком поздно. Я не могу никому рассказать, не сейчас. Вы возненавидите меня, если узнаете.
Лейси снова прижала ее к себе.
– Ты лучшая бабушка на планете. Мы все безумно тебя любим и не перестанем любить, что бы ты нам ни рассказала. Тебя что-то расстраивает, бабушка, и тебе нужно выговориться. Хранить секреты вредно для здоровья.
Пальцы Габби так крепко сжали ее руку, что девушка вздрогнула.
– Ты клянешься не говорить Адель? Ей не надо знать. Пока. Может быть, после моей смерти.
Лейси кивнула.
– Если тебе так угодно.
Габби глубоко вздохнула.
– Ладно, может, оно и к лучшему. Я слишком долго с этим живу.
Поначалу она говорила сбивчиво, останавливалась и молчала, подбирая нужные слова, и лишь постепенно обретая уверенность. Лейси не решалась перебивать, хотя в голове у нее вертелась тысяча вопросов. Она завороженно слушала, как необыкновенная история детства ее бабушки, проведенного за тысячи миль, в другой стране, изливается в тишину комнаты.
Глава шестая
Вена, апрель 1938 года
– Почему бы нам не пойти в парк аттракционов? – Ханна ударила ногами по табурету под столом, обратив кота Феликса в бегство. – На мой день рождения мы всегда ходим в Пратер.
– В этом году все по-другому, – твердо ответила мама. – Чуть позже можешь пригласить Гретель на чай, а Софи, возможно, отведет вас обеих поесть мороженое.
– Гретель больше не разрешают со мной играть… – пробормотала Ханна. – Почему все стало так ужасно? – буркнула она. – И почему мы должны все время сидеть дома? Ненавижу эту дурацкую квартиру!
Герр Клейн встал и прочистил горло.
– Ханна права, поездка в Пратер – важная традиция празднования дня рождения, и мы обязаны ее поддерживать. Ингрид, возьми свою шляпу и пальто.
Софи и ее мать обменялись взглядами, пораженные тоном Отто, которого они не слышали уже несколько недель.
Выражение лица Ханны мгновенно изменилось.
– Ур-ра-а-а! Спасибо, папа! – Она его обняла, а он подхватил ее на руки и высоко поднял.
– Боже мой, девять лет! Такая большая девочка. В следующем году я тебя уже не подниму.
«В следующем году, – подумала Софи. – Где мы окажемся через год?»
– Ты уверен, Отто? – нахмурилась фрау Клейн, развязывая фартук. – Тогда я переоденусь в свою лучшую одежду.
– Безусловно. Софи, ты тоже пойдешь с нами. Вся семья отправится на прогулку!
И вот они вышли из дома. По ощущениям эта вылазка сильно отличалась от предыдущих: Софи и ее мать были напряжены, насторожены, а Ханна болтала с почти истерическим весельем, раскачивая руку отца. Отто шел, опустив голову и низко надвинув шляпу. Он не мог не замечать, как сильно изменился город за последние несколько недель. Австрийская полиция теперь носила нарукавные повязки со свастикой поверх темных пальто, немецкие солдаты несли караул у официальных зданий, на каждом флагштоке висели их знамена. На стенах и тротуарах возле еврейских лавочек – закрытых, с разбитыми окнами и надписями «скоро откроются новым владельцем» – было намалевано слово J?de. Гитлер вернулся в Берлин, где, если верить газетам, его встретили как героя, а страна, которую он оставил, с энтузиазмом приняла его идеи. Антисемитизм превратился во всеобщую манию.[10 - Еврей (нем.).]
Отто Клейн на мгновение остановился и окинул взглядом широкие улицы, ведущие к Национальной библиотеке. Софи помнила, как он впервые повел ее туда, чтобы показать папирусы и глиняные таблички бронзового века. В библиотеке хранились не только книги: здесь была коллекция карт, глобусов, гравюр, средневековых манускриптов и тысячи других необычных артефактов, свидетельствующих о самом раннем стремлении человечества оставлять записи и общаться.
«Послушай, Софи, – сказал он тогда, поднимая ее к экспонату. – Ты можешь представить, что кто-то более пяти тысяч лет назад вдавливал тростинку в мокрую глину, чтобы оставить эти следы?»
Софи завороженно слушала, когда он рассказывал ей о древних цивилизациях, которые во многом не уступали их собственной. Само здание тоже было чудесным. Девочка стояла в центре Государственного зала и смотрела вверх, на позолоченные колонны из мрамора и красного дерева, на статуи принцев и художников, на полки с книгами в кожаных переплетах, на расписной и позолоченный купол, который возвышался над головой, как прообраз неба. Конечно, ее отец должен быть каким-то героем, чтобы работать в таком месте. Он, безусловно, и был ее героем. У Ханны была особая связь с матерью, в то время как Софи всегда оставалась папиной дочкой. «Вы все витаете в облаках, – ворчала мама. – Если бы не я, вы бы забывали и одеться, и поесть».
Софи нравилась терпеливость ее отца, его добрая ухмылка, радость, которую он получал от самых простых удовольствий, таких как прогулка по свежему снегу или идеальный яблочный штрудель. Ей нравилось, как он ценил искусство, музыку и книги. Прежде всего книги. В детстве он переболел ревматической лихорадкой и долгие часы лежал в одиночестве, читая и придумывая истории, и эта привычка осталась у него на всю жизнь. Большая часть стен их квартиры была заставлена книжными полками, а под каждой кроватью и столом в коробках хранилось еще больше томов. Мать часто грозилась выбросить их вместе с мусором, но, когда она уходила на работу, в коллекцию тайком добавлялись все новые и новые издания.
«Эти жалкие книжки – бич моей жизни, – жаловалась Ингрид. – Они только пыль собирают и занимают место». – И все же она гордилась знаниями и интеллектом своего мужа, это каждый видел. Они были идеальной парой: умный Отто имел возможность часами работать и мечтать благодаря своей практичной и находчивой жене.
«Я рос одиноким мальчиком, – признался однажды Софи ее отец, – но посмотри, как мне повезло сейчас. Видишь, в конце концов все наладилось».
Теперь Софи взяла Отто под руку.
