– Просто копайте.
– Как глубоко? Я же не знаю!
– Ну…
– А куда девать то, что выкопали?
Саша перекопала (переболтала, перебрала, перезагрузила) узкую полоску земли, когда Кирикия оторвалась от пакета и подошла к ним.
– Ага, мои милые, так-так-так… Никто до этого с землей не работал, лопату в руках не держал, – не спрашивала, а утверждала она. – И слов таких не слышали. О! Я вижу, у нас есть человек, понимающий в копке! – И она нависла над Сашей.
– В перекопке, – поправила Саша, надеясь, что все-таки поняла задание правильно, и покосилась на горку земли близнецов, которые выкопали яму, годную для посадки столетнего дуба.
– Да! Да, мой зайчонок, именно перекопки! Вы живете в деревне?
– Н-нет.
– У вас есть дача?
– Нет!
– Но ты поняла, что надо делать, хотя я не объясняла.
– Просто по слову, – совсем смутилась Саша.
Кирикия смотрела на Сашу с нежностью. Потом достала из кармана медную монету «росток» и, показав всем, торжественно ей вручила.
– Я тоже перекопал! – взвился Савва.
– О, мой котик, я в вас не сомневалась! Любите огородничать?
– Дед любит.
– А вы любите деда, верно? – И еще одна монетка упала в Саввину ладонь.
По дороге в столовую класс ворчал и роптал. Никому не понравился урок Кирикии, но Саша с Саввой то и дело переглядывались, пряча улыбки и сжимая в кулаках честно заработанные монеты.
Физики и лирики
Каждый вечер Саша созванивалась с мамой. После обеда они с другими первоклашками обычно отыскивали библиотеку, делали там домашнее задание, или играли в настолки под руководством Магеллана, который был автором половины из них, или читали, или просто болтали. Саша любила это послеобеденное время и с ужасом думала, что в третьем классе ШДиМ так уже не поваляешься с интересной книжкой: ее соседки возвращались в комнату ближе к ужину и до глубокого вечера делали домашку. Варя часто бывала раздражительной, а Петра – излишне шумной, Саша сбегала от них в парк или в атриум, который пустовал по вечерам, и звонила маме. Они могли проговорить целый час обо всем на свете – раньше Саша не замечала за собой такой болтливости. Однажды в камеру влезла кошачья морда. Саша отпрянула.
– Папа попросил присмотреть, – виновато объяснила мама. – Он в командировку уехал.
– И давно у него кошка? – подозрительно спросила Саша.
– Да уже года два, – удивилась ее неосведомленности мама. – Ты разве не знала?
Саша не знала. Папе она тоже звонила – два раза в месяц по воскресеньям, как они виделись и там, дома. В первый раз папа долго и нудно возмущался, что с ним никто не посоветовался насчет школы, а потом уже ничего, нормально пообщались. Саша даже пообещала себе звонить ему почаще.
* * *
К концу ноября Саша накопила сорок две медные монетки и одну серебряную. Двенадцать она решила оставить на всякие нужды (носки протирались ужасно быстро, а с началом учебы и Магеллан, и Анна Михайловна перестали принимать в качестве оплаты правильные ответы, теперь в ходу были только монеты), а тридцать – обменять на серебряные. Савва говорил, что это глупо, а Кирилл горячо поддержал: и он, и Саша очень хотели на полевую практику.
Про практику они слышали отовсюду. Преподаватели ею пугали, а старшеклассники говорили так, будто это вообще самое лучше, что с тобой может случиться в жизни. Но, как Саша ни допытывала соседок, они не могли толком объяснить, что это, и в конце концов Петра призналась:
– Слушай, ну ты думаешь, нас прямо вот так, в третьем классе, туда бросили? Да мы еще только на подступах, ищем свой путь, свой способ туда попасть.
– Разве для этого не надо заработать двадцать семь золотых монет? – удивилась Саша.
– Ну, это само собой! Но этого мало. Потому что просто так туда не попадешь. Поэтому и лужи, и разные двери, понимаешь?
– Нет, – честно сказала Саша.
Петра уже набрала в легкие побольше воздуха, чтобы ответить, но тут вмешалась Варя.
– Не смей ей рассказывать!
– Почему? – вспыхнула Саша.
– Потому что ты в школе всего два месяца, тебе еще рано про это знать.
– Ничего не рано! – возмутилась Саша.
– Рано. У тебя еще мозги не созрели для этого.
– Хочешь сказать, что я дура?
– Я хочу сказать, что полевая практика – это не шутки. И двадцать семь монет придуманы не зря. Их нельзя ни украсть, ни обменять, ни выпросить, только заработать, а значит, тот, кто не освоит программу, не сможет попасть на практику. Потому что она может быть опасной! Ты должен не только выполнять все домашние задания, внимательно слушать мастеров, но и, например, уметь общаться со школой, понимать ее, а то все твои монеты уйдут на то, чтобы открыть двери в коридорах, куда ты забрел, потому что не прислушался к стенам. Или надо научиться сдерживать свои порывы, обходиться малым – не спускать, например, все монеты в кондитерской и на настолки. Да даже носки штопать надо научиться!
– Это-то зачем?
– Вот видишь! Ты не можешь пока даже представить, что такое практика! И дойти до нее надо постепенно!
Саша молчала. Конечно, Варя говорила обидные слова, но, наверное, в них был смысл. Петра вздохнула и тоже сказала:
– Вообще, конечно, Варя права. Просто это небезопасно, понимаешь?
Саша помолчала, обдумывая, потом спросила:
– Неужели нас будут подвергать опасности? Какие-то опыты ставить? Это все эксперимент?
Варя с Петрой прыснули так похоже, что показались сестрами, а отсмеявшись, Варя сказала:
– Давайте спать. Придумает тоже: опыты!
– Себя вспомни, – улыбнулась Петра и начала стелить постель.
Саша обиделась и не стала больше расспрашивать.
* * *
Несмотря на конец ноября, стояла тихая теплая погода, будто бабье лето длилось и длилось. Деревья в парке даже сбросили не все листья, а среди пожухлой травы расцвели бледные осенние крокусы. Саша выбегала любоваться ими на переменах, на ходу впрыгивая в желтые галоши. Она научилась чувствовать школу, понимать ее, слышать, и уже почти не попадала в темные незнакомые коридоры, похожие на подземные ходы средневекового замка, которые не выпускали без дани, – особенно они любили монеты с кирками.
Первоклассники осваивались, обрастали дружбами и новыми знаниями, любимыми и нелюбимыми уроками и учителями.
Сначала Саше понравилась альтернативная физика. Савва подтрунивал: это потому, что на первом же уроке она получила серебряного «зайца» – фактически ни за что. Саша отчаянно спорила, что это не так, просто предмет интересный и, может быть, главный, да и Болотин прекрасно рассказывает. Но самой себе признавалась: Савва отчасти прав.
Когда они только зашли в кабинет и, разглядывая разные металлические конструкции, приборы и механизмы, расселись за парты (наконец-то настоящие парты!), достали тетради и учебники, выданные накануне Магелланом, Болотин спросил:
– Кто из вас та первоклассница, которая наступила в лужу в лесу, как только приехала, потому что хотела послушать, как она хрустит?
Саша покраснела, казалось, до кончиков ресниц. Ну серьезно? Зачем Алехин всем об этом разболтал? Одноклассники недоуменно переглядывались, Болотин смотрел на них весело и будто точно знал кто.
Делать было нечего, Саша робко подняла руку.
Болотин достал из кармана серебряную монетку.
– Любопытство! – торжественно сказал он, крутя перед ними «зайца». – Вот что движет науку и искусство, вот что помогает понять природу и разобраться со сложными задачами. Любопытство ведет нас вперед и не дает отступить. Все величайшие открытия были совершены благодаря ему. Этот «заяц» ваш, моя дорогая, спасибо, что вы любопытны и смелы, что вы не побоялись наступить в лужу только потому, что захотели послушать, как она хрустит!
И он протянул Саше монету. Это был первый серебряный в их классе, и никто не смог сдержать завистливого вздоха.
– Друзья мои! – продолжал между тем Болотин. – Наш с вами предмет называется альтернативная физика. Попав в Школу дорог и мостов, многие из вас решили, что тут учат магии, и небезосновательно. Магия эта зовется физикой. Мир полон чудес, если не знаешь физику. Кто сказал? Я тоже не знаю кто, но сказал верно! А еще вы не раз, наверное, слышали, что законы физики нарушать нельзя. Мы и не будем. Но мы попробуем чуть-чуть выйти за пределы физики, понять ее законы и заглянуть за них.
Это был самый прекрасный урок. Болотин показывал, как добывать молнию и как действует на предметы ускорение. Они мастерили телефон из двух жестянок и проволоки, заставляли танцевать железные шарики, водя под столешницей магнитом, строили мосты из бумаги, сложенной гармошкой… У первоклассников горели глаза.
Но так продолжалось недолго: начались формулы, проверка формул, задачи, снова задачи, бесконечный ряд цифр, которые надо было вызубрить.
– Я не понимаю! Не могу! У меня голова пухнет и взрывается! – ныла Саша.
– Где же твое любопытство? – насмехался Савва, которому физика давалась легко.
А Кирилл однажды сказал:
– Ну откажись.
– То есть?
– Ну здесь же можно отказаться от одного предмета, если уж совсем никак. Разве тебе не говорили?
Саша припомнила, что да, вроде бы говорил Алехин что-то такое… Неужели и правда будет можно? Осталось выбрать – физика или начертательная геометрия, потому что та давалась еще тяжелее. Болотин был Сашей очень недоволен, и иногда ей казалось, что он вот-вот попросит назад серебряного «зайца», хоть это и против правил.
А вот рисовать Саша неожиданно полюбила. Юнона Эдгаровна рассказывала им и про золотое сечение, и про цветовой круг Иттена, но никаких конкретных заданий пока не давала. Они просто штриховали и делали выкраски карандашей, пастели и акварели, выходили с урока с разноцветными пальцами, прижимая к груди листы с ничего не значащими пятнами и линиями. Для Саши рисование стало настоящим отдохновением.
Но самым странным уроком всеми единодушно были признаны иностранные языки.
Эмили Файнер говорила на русском совершенно без акцента, обладала потрясающим чувством юмора, но самое главное – она и впрямь придумала методику, с помощью которой можно было заговорить на любом языке, не изучая ни грамматику, ни лексику. И Саша никак не могла понять, как это происходит.
На первое занятие их собрали в круглом зале, похожем на внутренности космического корабля, какими их обычно показывают в фильмах: белые стены, обтекаемые, плавные, сглаженные линии углов, огоньки светодиодных лент под потолком и по плинтусам. На полу – коврики для йоги.
– Ложитесь, – сказала Эмили.
Сама она сидела в центре зала в позе лотоса и играла на необыкновенном инструменте: палочками с пушистыми наконечниками ласково ударяла по странной стальной штуке, и та отзывалась нежной обволакивающей музыкой. Потом Саша узнала, что этот инструмент называется глюкофон и на нем не надо учиться играть. Она сразу захотела такой же. Рядом с Эмили стояла плетеная корзина, но что в ней, Саша не разглядела. Первоклассники побросали рюкзаки в угол, улеглись на коврики.
– Закройте глаза, – велела Эмили.
Саша послушно закрыла. И тут же музыка подхватила и понесла ее, завертела, закружила. Саша знала, что не спит, но и явью это нельзя было назвать. Она слышала то шум дождя, то завывание метели, то шорох ветра в листве, то вой собак. Это был лабиринт звуков, и Саша двигалась по нему медленно и плавно… Этот странный урок длился и длился, но вдруг музыка смолкла, и Эмили сказала:
– А теперь можете открыть глаза, сесть, но прошу вас не разговаривать, пока я не разрешу. Подходите ко мне по одному, пожалуйста. Начнем с вас, Кирилл.
Кирилл легко поднялся и подошел к Эмили, сел напротив. О чем они говорили, слышно не было, но, кажется, она задавала вопрос, а он отвечал. Потом она дала ему небольшую коробочку и сказала:
– Теперь вы, Полина. Кирилл, можете идти.
И Кирилл, не глядя ни на кого, вышел из класса.
Полина просидела напротив Эмили чуть дольше, но ушла из класса с такой же коробочкой. Потом учительница вызвала Савву, а потом – Сашу.
Волнуясь, Саша села перед ней, скрестив ноги.
– Расскажи, что ты сейчас видела, когда лежала под музыку, – спросила Эмили.
– Эм-м-м-м… ну я… – Саша хотела уже было сказать, что ничего не видела, глаза-то ее были закрыты, зато слышала столько всего! Но потом поняла, что она и правда видела! – Я шла по лабиринту. Он был будто бы из звезд… как будто я гуляю между созвездий, только от звезды к звезде натянуты линии-стены.
– Тебе было страшно?
– Нет, я люблю лабиринты.
Эмили улыбнулась и что-то пометила в своем блокноте. Потом она еще позадавала несколько самых простых вопросов: какой язык учила в школе, легко ли запоминает новые слова, нет ли у нее синдрома Винни Пуха…
– Синдрома Винни Пуха?
– Да, ты знаешь, он не любит длинные и сложные слова, они его расстраивают.
Саша пожала плечами: нет, вроде она этим синдромом не страдает, ей даже нравятся длинные незнакомые слова.
– Отлично! – сказала Эмили, заглянула в корзину, будто выбирая, какую именно коробочку дать Саше. Наконец протянула белую. – Это твой плеер. Будешь слушать запись на нем каждый день по сорок семь минут. Никому другому плеер давать нельзя, проматывать записи нельзя, больше слушать тоже нельзя, даже если захочется. Это может быть опасно.
– А меньше?
– Можно, но нежелательно, темп освоения материала снизится, и начало полевой практики отодвинется.
– А рассказывать, что я там услышала, можно?
