Когда «Огненный дракон» уже летел высоко над Эбеновыми горами, Даал, не обращая внимания на кристальный блеск ледяных вершин внизу, не сводил ошеломленного взгляда с огненного шара, зависшего над горизонтом. Последние полмесяца, пока летучий корабль приближался к краю Венца, оставив Студеные Пустоши позади, они летели в вечных сумерках. И с каждым днем тлеющий на горизонте костер становился все ярче и ярче, пока солнце не открылось Даалу во всей своей красе.
– Ничего чудесней я не мог себе и представить… – прошептал он, обращаясь к Никс.
Она стояла рядом с ним, обнимая его за плечи, и улыбалась благоговению в его голосе.
– Ну что ж, поздравляю с твоим первым настоящим рассветом, – ответила Никс, а затем добавила с усталым вздохом: – Мы в Венце воспринимаем такое зрелище как должное. Солнце здесь никогда не заходит, лишь описывает в небе совсем небольшой кружок – и так всю нашу жизнь.
По другую сторону от Даала тогда стоял Фенн.
– Готов поспорить, что тебя еще затошнит от вида Отца Сверху – особенно после того, как мы залезем в самую глубь Пустоземья, где солнце будет подниматься все выше и выше, пока не обрушит на нас весь свой неумолимый зной.
Даал услышал в голосе судонаправителя кислые нотки. Фенн выказывал явное и все растущее нежелание вторгаться в восточную половину Венца. Губы молодого человека, всматривающегося в горизонт вместе с Даалом, сжались в бескровную линию, изумрудные глаза почти скрылись за тяжелыми веками. Хотя его белоснежные кудри так сияли на солнце, словно он был рожден среди горных ледников внизу, Даал знал, что на самом деле Фенн родом из королевства Бхестийя, одного из множества государств на этой стороне Венца.
Настроение судонаправителя ухудшалось с каждой лигой, приближавшей его к родине. По словам Джейса, Фенн старательно следил за тем, чтобы курс их корабля пролегал значительно севернее Бхестийи. Любые расспросы о его прошлом наталкивались на суровое молчание, сопровождаемое пренебрежительным взмахом руки или приглушенным проклятием. Фенн был явно не расположен вдаваться в подробности о том, при каких обстоятельствах ему пришлось покинуть родные края и стать судонаправителем у такого отпетого разбойника, как Дарант.
– Пойдем-ка лучше вниз, – предложила Никс. – Вряд ли тебе стоит слишком долго смотреть на солнце.
Даал был с этим явно не согласен.
– Я мог бы смотреть на него целую вечность!
Однако Фенн поддержал предостережение Никс:
– Как только мы перевалим через эти горы, нас начнет дико трясти от бокового ветра.
Словно в подтверждение этих слов, сильный порыв ветра навалился на огромный летучий пузырь у них над головами, и корабль резко накренился. Даал схватился за поручень, чтобы удержаться на ногах. Фенн сумел устоять, просто взмахнув руками.
Никс еще крепче обхватила Даала за плечи. Даже сквозь толстую шерстяную ткань рукава он почувствовал холодный ожог ее кожи, словно пытающейся вытянуть тепло из его тела, напоминая про тот бездонный голод у нее внутри. Но Даала терзал и его собственный голод, и он высвободил руку, чтобы притянуть ее к себе, после чего как бы между прочим предложил:
– Может, нам стоит вернуться в твою каюту?
Никс пристально посмотрела на него. Серебристые искорки у нее в глазах лукаво блеснули.
– Тогда давай поспешим, пока нас не выбросило за борт!
Они подождали, пока болтанка не ослабнет настолько, чтобы можно было пройти по палубе к двери баковой надстройки, после чего спустились на среднюю палубу, где по обеим сторонам длинного коридора, протянувшегося от носа до кормы, располагались жилые каюты. У Никс была отдельная, своя собственная – в носовой части, ближайшая к рулевой рубке.
Когда они подошли к ее двери, на корабль налетел еще один сильный порыв ветра. Палуба резко накренилась, и их швырнуло через порог каюты. Они вместе ввалились внутрь, прижавшись друг к другу и заливаясь смехом.
Как только корабль выровнял свой полет, Никс закрыла дверь. Щеки у нее вспыхнули.
Даал все никак не мог опомниться от зрелища, по-прежнему стоящего у него перед глазами – повисшего над горизонтом солнца. Сердце гулко билось в груди от изумления и восторга. Голубое небо, розовые оттенки на горизонте казались чем-то из совершенно другого мира, чуждого всему, что он когда-либо знал. Даже звезды, постоянно сиявшие в небесах Пустошей, напрочь исчезли, стертые солнечным светом.
– Какие чудеса ты мне показала… – прошептал он Никс. – Как бы я хотел, чтобы Хенна сейчас тоже сейчас была здесь и увидела это!
Сразу пронзила тоска по дому, когда Даал представил себе свою бойкую и всегда жизнерадостную младшую сестру с ее сияющими глазенками и бездонной способностью изумляться всему на свете.
Никс опустила взгляд, пытаясь скрыть выражение своего лица.
Даал мысленно дал себе пинка за такие слова, зная, что Никс терзается угрызениями совести из-за того, что вытащила его из дома – оторвала от всего, что он знал, от всего, что любил. Даал обнял ее за плечи и притянул к себе.
– Когда-нибудь я все-таки покажу ей солнце! – пообещал он. – По крайней мере, очень на это надеюсь. – Кончиком пальца приподнял подбородок Никс. – Мы покажем его ей вместе.
Несмотря на эти его слова, взгляд у нее оставался затравленным. Это ведь ее пророческий сон наставил их на этот путь – путь, который даже в случае успеха приведет к стольким смертям и разрушениям.
Даал склонил голову набок, чтобы поймать ее взгляд.
– Ты в этом не одинока…
И чтобы убедить ее в этом, наклонился и коснулся губами ее губ. От этого прикосновения вспыхнул уже знакомый огонь. Никс лишь тихонько охнула в ответ на его поцелуй, погружаясь в него, стирая грань между ними. Когда это произошло, Даал вновь ощутил этот темный колодец внутри нее – и позволил теплу, растекшемуся по всему его телу, умерить этот голод, который все сильней притягивал их друг к другу, связывал еще крепче.
Он вновь ощутил это головокружительное падение в нее. Мягкость ее губ всколыхнула его, заставив вскипеть кровь – и при этом его собственная жесткая щетина явственно кольнула щеку. Его язык, который пытливо проникал все глубже, вдруг стал ее языком. Их дыхание смешалось, становясь все более хриплым. Ощутив, как твердеет в низу живота, Даал еще сильнее прижался к ней – хотя знал, что она уже и так ощутила его укрепляющийся пыл, поскольку тоже уловил ее собственную растущую страсть – тепло в ее чреслах, томительное покалывание в сосках…
Рука его поднялась, чтобы осторожно провести большим пальцем по этой истомившейся нежности. Огонь от этого прикосновения пробежал по нему точно так же, как и по ней – это ее вздох сорвался в тот момент у него с губ, а не его собственный. Ее пальцы потянулись к его набухшей плоти, растирая этот тлеющий костер в пожарище, опалившее их обоих. Потерявшись друг в друге, они упали на ее кровать, где продолжили исследовать друг друга, открывая знакомое равенство своих чувств и ощущений, поделенных на двоих.
Ее желания тоже не были для него секретом, направляя туда, где она жаждала прикосновения. Пальцы возились с пуговицами, пока голая кожа не соприкоснулась с голой кожей. С каждым своим движением Даал был вознагражден в ответ, поскольку и сам испытывал это восхитительное острое напряжение. Место большого пальца теперь занял его язык. С каждым его дразнящим прикосновением ее огонь разгорался и в его собственном теле, отражая то, что испытывала она.
Каждый их вдох был словно рев кузнечного горна, разжигающего пламя между ними все жарче и жарче.
Они балансировали на этой огненной грани, пока все вокруг не исчезло и время не потеряло смысл. Даал хотел большего – зная, что Никс тоже этого хочет, поскольку они ничего не могли скрыть друг от друга, – но еще в самом начале этого перелета из Пустошей они решили держать свою страсть в узде и не заходить дальше этого.
Страх укрепил их в этой мысли не меньше здравого смысла.
Оторвавшись от ее груди, Даал вернулся к губам Никс – на это потребовались все его силы. Приподняв голову, он посмотрел на нее сверху вниз. Глаза ее оставались закрытыми, тело дугой выгнулось под ним.
Даал прошептал в пылающий перед ним огонь:
– Никс, нам лучше остановиться…
– Нет… – простонала она, и это единственное слово было густо напитано обуздывающим напевом, в котором явственно читался приказ и промелькнуло нечто темное, угрожающее. – Не останавливайся!
Никс просунула руку ему под ремень и обхватила его набухшую плоть. По-прежнему в плену разделенного на двоих вожделения, прочно опутанный прядями обуздывающего напева, он содрогнулся от этого ее прикосновения.
Уже не в силах сдерживаться, Даал всем своим весом навалился на нее, на то, что она сжимала в руке, но продолжал падать, все глубже погружаясь в этот темный ненасытный колодец у нее внутри, голод которого лихорадочно разгорался еще пуще. С каждым рывком ее руки, с каждым неудержимым толчком его бедер сила все быстрей вытекала из него.
Он все силился удержать в себе эту силу, перекрыть этот поток.
Но тут с очередным движением ее руки все зашло слишком уж далеко.
Даал вскрикнул, извергнувшись. И это извержение полностью опустошило его, выплеснувшись между ними и прорвав эту плотину у него внутри. Он беспомощной куклой стремительно полетел в глубины ее колодца, увлекаемый потоком собственной энергии и уже не способный хоть как-то этому помешать. И все-таки даже тогда чувствовал все то же самое, что и Никс. В этот момент у нее перехватило дыхание точно так же, как у него, как будто это произошло с ней самой. Через ее чувства Даал ощутил, как сила стремительно переполняет ее.
Он пытался сопротивляться, чтобы не потерять себя, зная, что рискует погибнуть, если у него заберут слишком много. И пока боролся с этим, его руки нашли плечи Никс. Даал попытался отстраниться от нее, изо всех сил оттолкнувшись руками.
Когда его энергия хлынула в нее, где-то в глубине этого темного колодца замерцала звезда, подпитываемая его силой, и он неудержимо валился прямо к ней. Звезда все росла, вскоре превратившись в огненный символ.
Никс узнала его. И он, конечно же, тоже. В такие моменты между ними не было секретов. Обрывки воспоминаний от Никс быстро замелькали перед ним.
Этот символ был даром, который Никс получила от разума орды рааш’ке – прямо перед тем, как тот был уничтожен. Это была карта, превращающая намерение в цель, придающая обуздывающему напеву силу физического воздействия.
Не в силах ничего с собой поделать – а может, и подпитываемый самыми темными желаниями Никс, – Даал потянулся к этой звезде, падая мимо нее, словно утопающий, готовый ухватиться за что угодно, только чтобы удержаться на плаву. И от этого легкого прикосновения символ полыхнул ослепительным солнцем – только безмерно более ярким, чем то, что сияло в небесах.
Эта вспышка рассеяла тьму, выбросив его из темного колодца.
Даал вернулся в свое собственное тело, в себя самого, однако от сорвавшейся с поводка силы не было спасения. Она взрывом вырвалась из Никс, когда он навис над ней, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки.
Поскольку его пальцы все еще судорожно сжимали ее плечи, основной удар пришелся на предплечья, кости которых сломались сразу в нескольких местах. Отброшенный с кровати, он рухнул на твердые доски пола, сильно ударившись головой, отчего мир вокруг беспорядочно закружился.
Никс метнулась к нему, упав на четвереньки.
– Даал…
Он попытался дотянуться до нее, утешить, но руки не слушались, согнутые под какими-то дикими углами. Мучительная боль полыхнула с новой силой, сузив мир перед глазами до булавочного прокола.
– Я сейчас приведу кого-нибудь! – крикнула Никс, когда перед глазами у него окончательно почернело.
И бросилась прочь от Даала – а может, и от самой себя. Ее последние слова, полные вины и слез, последовали за ним в небытие:
– Прости меня…
* * *
Скакун Даала приземлился на лугу с сильным толчком, вернувшим его в настоящее. По обе стороны от него под мощные взмахи кожистых крыльев совершили посадку остальные четверо всадников. Наклонившись в седле, Даал потрепал влажную шерсть на шее своего летучего зверя.
– Спасибо тебе, Пиллар! – благодарно произнес он.
Тот скосил к нему свой большой черный глаз. По бархатистым лепесткам, обрамлявшим ноздри Пиллара, пробежала легкая дрожь, сопровождаемая тихим урчанием. Довольство собой и гордость можно было не только услышать, но и почувствовать. Дар, заложенный в крови Даала, был достаточно силен, чтобы все это ощутить. Он даже заметил легкое свечение в этих темных глазах, сияющих обуздывающим напевом.
Выгнув шею, Пиллар откинул башку назад, подставляя ухо, чтобы его почесали.
Даал не мог ему в этом отказать. Его пальцы нашли эти нежные места и запустили в них ногти, отчего Пиллар заурчал от удовольствия. А Даал опять почувствовал боль в предплечье. Шины сняли всего две недели назад. Этим утром его впервые сочли достаточно пригодным для того, чтобы поднять Пиллара в воздух.
Даал сожалел о том, что в последние месяцы ему приходилось пренебрегать своим скакуном, но он не осмеливался рисковать своей жизнью, летая в таком состоянии. Это была та же опасливая нерешительность, с которой Никс отдалилась от него. Они оба проявили беспечность, играя с огнем, сути которого по-настоящему не понимали – не только в виде чисто физического акта, неуклюже переступив порог, к которому ни один из них еще не был готов, но и в обличье испепеляющего потока силы между ними.
Душевная боль в последующих словах Никс по-прежнему ранила его: «Если б я не просто сломала тебе руки…»
Даал знал, что его смерть уничтожила бы ее. Такое чувство вины она не смогла бы пережить. К тому же его потеря стала бы ударом по их общему делу. Никс нуждалась в Даале не только как в друге. Ей требовалась сила, которую вложили в него Сновидцы. Он был инструментом, созданным специально для нее. И в порыве страсти они были очень близки к тому, чтобы разрушить этот инструмент.
Нельзя было рисковать, совершив нечто подобное снова.
Никс укрепила его в этой мысли, пока он выздоравливал: «Наши желания не имеют никакого значения – только не тогда, когда на другой чаше весов лежат все жизни в этом мире».
Даал никак не мог этого оспорить, даже если б и захотел. Поэтому промолчал – его язык был скован страхом не меньше, чем горем. Он все еще помнил, как беспорядочно падал в эту тьму у нее внутри. Все еще чувствовал на себе удар ярости, исходящей от этого ослепительно сияющего символа. Это раскаленным клеймом запечатлелось в нем, въелось в самые его кости.
Даал понимал, что его молчание в тот момент задело Никс, причинило ей боль. Она могла бы объяснить его замкнутость гневом, но это было не так.
Даал посмотрел в сторону трюма, в котором исчезла Никс.
«Она пугает меня».
И все же тем, что пугало его, были не необъятность ее силы или глубина ее страсти. Он знал, что не одна только Никс виновата в том, что произошло. И не один только обуздывающий напев заставил его переступить этот порог вместе с ней.
«Я хотел этого так же сильно, как и она».
Его взгляд задержался на двери, ведущей в трюм. Даал представил себе, как глаза Никс светились тогда в темноте, вспомнил тепло ее губ, когда он отдавал ей себя – полностью, без остатка.
Ему потребовались эти последние месяцы, чтобы принять более суровую правду.
«Я бы сделал все это еще раз».
И это пугало его больше всего.
Глава 3
Никс нетерпеливо мерила шагами просторную рулевую рубку «Огненного дракона», наблюдая за грозой, бушующей за ее протянувшимися дугой носовыми окнами. Ветер продолжал трепать и сотрясать стоящий на кильблоках корабль. Казалось, будто эта громада изо всех сил пытается сорваться с места и улететь прочь.
Что полностью соответствовало собственному напряженному состоянию Никс.
– Мы слишком надолго тут застряли, – пробормотала она себе под нос.
Эта жалоба была услышана Хиском, лишенным сана алхимиком, который служил на «Огненном драконе» механиком.
– По моему разумению, недостаточно надолго, дочка… Я с радостью проторчал бы тут еще один полный оборот вокруг солнца, чтобы привести эту старую птичку в порядок, прежде чем отважиться вылететь в раскаленное Пустоземье.
Худой и жилистый старик лежал на спине, наполовину погребенный под штурвалом корабля, регулируя органы управления. Доносящие оттуда время от времени отрывистые проклятия регулярно напоминали Никс о его присутствии – и о плачевном состоянии «Огненного дракона».
Многовековые останки этого летучего корабля были обнаружены в одной из ледяных пещер Приюта. Людям Даранта потребовалось все их мастерство, а также помощь пантеанцев, чтобы извлечь эту громаду из ее ледяной могилы. Дабы привести «Огненного дракона» в порядок, пришлось раскурочить свой собственный корабль, «Пустельгу», позаимствовав с него множество крупных и мелких деталей – впрочем, тот настолько пострадал от рук халендийцев, что вряд ли уже годился для возвращения в Венец. Даже большой штурвал, под которым в данный момент ковырялся Хиск, был переставлен сюда с их бывшего быстроходника.
По бокам от штурвала располагались маховики и рычаги вспомогательных органов управления, заменять которые не сочли нужным, хотя они требовали постоянной регулировки и усовершенствований. Во время долгого путешествия сюда Хиск постоянно доводил древний корабль до ума, пока тот летел над Пустошами, и эти работы все еще продолжались.
– Всё эти адские горелки, – вздохнул Хиск. – Хоть они и доставили нас сюда, их новое топливо намного мощней обычного быстропламени. Эта старая птичка не создавалась для столь быстрых полетов. На таких скоростях перышки у нее начинают растрепываться, и мне приходится вновь и вновь пришпиливать их на место. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось!
Никс хорошо его понимала. Топливом для модифицированных горелок «Огненного дракона» служила алхимическая смесь быстропламени и китэ ворована – горючего желе на основе жира огромных морских зверей, обитающих в Приюте. Эта уникальная смесь была впятеро мощней обычного быстропламени, используемого в корабельных горелках по всему Венцу.
– Проблема это или нет, – отозвалась Никс, – но скоро нам может понадобиться такая скорость.
– Да уж, – согласился Хиск. – Твоя правда.
Все они знали, что их единственная надежда заключалась в том, чтобы постоянно опережать врага.
«А если весть и впрямь достигла не тех ушей…»
Никс опять принялась расхаживать взад и вперед, успев еще дважды пересечь рулевую рубку, когда из нижнего трюма корабля донесся приглушенный визг – панический и смятенный.
Она застыла на месте.
