– Вам виднее.
– Но мне надо понимать ваше мнение. Вот, например, то, что она пыталась задержать преступников – это как к вашим словам пристегнуть?
Фокина решительно заявила:
– Это режьте меня на куски – не знаю к чему.
Пора закругляться, решил Волин, выставил Фокину из кабинета и позвал Самохину.
Мила держалась смирно, памятуя о прошлых их встречах, но ногу на ногу все-таки заложила и папироску попросила. Волин сурово отказал:
– Вредно для здоровья. – И предписал заодно: – Сядьте прилично. Начнем.
Задавая общие вопросы, уточняя уже услышанное, Волин нет-нет да поглядывал на девицу. В целом социальная педагогика работает, но не до конца. Конечно, краски на лице нет, и волосы зачесаны гладко, и одета скромно, но душок прежней бесстыжей гулены все же ощущается. Само собой, это не повод для подозрений, но взять на заметку стоит.
Мила толково, без запинки и вполне складно поведала, как было дело. Причем вроде бы говорила спокойно, но, закончив повествование на том, как выстрелила в убегающих, начала уже по второму кругу, далее по третьему описывать то же происшествие, придумывая какие-то новые детали. Волин ее остановил:
– Хватит. А вы что же, хорошо стреляете?
– Раньше не жаловались.
– Где научились?
– На хуторе заведовала заготовками харчей. Пришлось популять.
– Понятно. Начальница сказала, что…
– Врет.
– Я про другое, – успокоил капитан. – Опишите внешность разбойников.
– Один, в которого я попала, был небритый, с чулком на роже.
Она замолчала. Волин спросил:
– Это все, что ли?
– Хороший чулок, розовый. Дорогой.
– А рост, приметы, может, что-то говорил…
– С ним мы не говорили, – сказала Мила, но тут спохватилась и поправилась: – Только я его голос слышала! Вот я овца. Когда в него пуля попала, он крикнул: «Князь!»
– Кому это?
– А второму, который его утащил.
«Интересно. Крайне интересно» – Волин записал и обвел это слово.
Мила между тем поежилась, принялась тереть запястье.
– Разрешите?
Не дожидаясь позволения, Виктор Михайлович взял ее за руку, развернул на свет. На розовой свежей коже проступали, чернея, синяки.
– Второй вас захватил и угрожал оружием, все верно?
– Да.
– Пишу?
Мила почему-то заупрямилась:
– Ну а это не получится, что я с ним заодно?
«Однако она стала соображать куда быстрее», – отметил Волин и возразил:
– Почему же заодно?
– Так вы сами раньше говорили про это… как это. Что жертва тоже виновата.
Капитан успокоил:
– Не всегда, не волнуйся. Я тебе верю. Не вижу оснований не верить. Говори смело.
Мила, чуть хмуря белый лоб, с сомнением поддакнула:
– Да, он меня схватил и в подзубальник дуло упер.
– Это куда?
Она ткнула пальцем под челюсть.
– Записал. Продолжай.
– Ну вот, пока Иваныч ломился, так и держал.
– Так вы говорили или нет?
– Было дело. Называл «мадам», и какие-то листья падают, осень в чем-то там…
– Смертельном бреду?
– Во-во. Я еще подумала: скаженный какой-то, весна ж на дворе.
«Опять фантазии», – подумал Волин и, чуть подтрунивая, спросил:
– Так, а может, он еще и картавил?
Мила обрадовалась:
– Ну вы как будто рядом стояли! Пишите – картавил.
– Это вот так? – Волин, картавя, воспроизвел фразы из песни, содержащие звук «р».
Но Мила не согласилась с этой трактовкой:
– Нет же! Вот так. – И повторила слова, только совершенно другим образом.
Волин, вздохнув, заметил:
– Значит, гнусавил.
– Ну пусть так.
– Хорошо. Как он выглядел?
Мила немедленно набычилась и забормотала:
– Что мне за него, замуж выходить? Не всматривалась я.
– Я не сомневаюсь, – успокоил Волин, – так как выглядел?
И Мила, которая не всматривалась, вывалила, как самосвал:
– Высокий, ладный, блондин, волосы короткие, но волнистые…
Волин поднял бровь, Самохина спросила:
– Что? Из-под кепки виделись.
– Ничего, ничего. Продолжай.
– Книзу лицо узкое. Глаза не разглядела, но такие… большие. Руки – вот, – она взмахнула лапками, точно пытаясь вытянуть свои коротковатые пальцы, – как у музыканта. Одет уж очень аккуратно. И сапоги такие прекрасные.
Волин качнул рукой:
– Это последнее что означает?
– Не кирза тупоносая, а кожа, и носы острые. И начищены уж очень хорошо.
– Чистые то есть.
Мила поправила:
– Начищенные! Отдраенные! Вот у того, второго, ужасно грязные чоботы были.
Она замолчала, потому что за дверью послышались громкие разговоры, возгласы, началась какая-то возня.
Там посреди зала пылал сигнальным фонарем Яковлев. Мокрый, грязный – на галифе коркой стыл ил, сапоги в грязи, – он нежно прижимал к груди брезентовую сумку. И сам лейтенант, и сумка распространяли густейший запах сырости, тины и тухлых яиц.
Лейтенант начал было, как следует:
– Товарищ капитан, разрешите обратиться. – Но сбился и восторженно отрапортовал: – Нашли, Виктор Михайлович!
– Кого нашли, лейтенант?
– Сумку! Деньги! Ни синь пороху не тронуто!
Фокина взвизгнула, подалась вперед, чтобы броситься, выхватить драгоценную сумочку, пересчитать, перещупать, – но не посмела. Капитан сам отобрал торбу у подчиненного, унес обратно в кабинет, поставил на стол, который Фокина невесть как успела застелить газетой.
– Дверь закройте, – приказал Волин, женщина подчинилась. – Сумка та самая?
– Его, его сумка, ворюги. Брезент из вещмешков, а пряжки трофейные, немецкие.
Все пачки были свежими, чистыми, лишь некоторые чуть влажные, и одна заляпана пальцами. Похоже, на радостях кто-то из оперов схватил, скорее всего Яковлев.
Фокина чуть не стонала:
– Разрешите пересчитать?
Волин сделал успокаивающий знак, кликнул в коридор:
– Понятых, живо. – И лишь потом ответил: – Сейчас пересчитаем.
Фокина любовно пересчитывала купюры, понятые стояли и внимательно смотрели. Заведующая оживала на глазах: все тридцать пять тысяч рублей семьдесят пять копеек были налицо.
Волин отвел Яковлева в сторону:
– Докладывай.
– Прошли в лес, к болоту. Шли по следу крови. Снег выпал ночью, так что хорошо сначала было видно. Потом, как углубились в лес, туман стал гуще, грязь началась, следа уже не стало, может, раненого и перевязали. Ну, думаю, сбились со следу, а потом глядь – у Чертова Зыбунчика черное видно…
– У кого чего видно?
– Зыбунчик Чертов. Это местные рассказали – топь страшная. Шагнешь – и все, мигом утянет, не выберешься. Деревьев вокруг нет, уцепиться не за что, проваливаешься, как к черту в преисподнюю. Я ж, Виктор Михайлович, потому и следы увидел, что они там одни были, нет там тропы…
– Поподробнее.
– Болото вскрылось, лед хлипкий, ну оба туда и ухнули. Сумка только плавала ближе к берегу, где только-только топь начиналась. Наверное, как тонуть начали, бросили или пытались опереться о нее.
– Так, а почему решили, что оба утонули? Выходных следов не было?
– Н-нет. А вот еще. Разрешите? – И Яковлев, получив позволение, позвал одного из тех, с кем бегал по болотам.
Тот подал сапог.
– Вот его и выловили.
