Полицейская пролётка неспешно катила по улицам курортного городка Фиуме, раскинувшегося на скалистых берегах Адриатического моря. Триест и Фиуме – два самых важных порта Австро-Венгрии. И два конкурента, несмотря на то что Триест в два раза больше Фиуме по площади и в три – по населению: сто тридцать две тысячи против сорока четырёх. По суше расстояние между ними всего шестьдесят три километра[2 - Здесь и далее приводится метрическая система мер, действующая в это время в Европе, где и разворачиваются события романа.], а по морю – сто десять миль.
Инспектор родился в Триесте, но судьба забросила его в Фиуме, где вот уже тридцать лет он ловил воров, разоблачал мошенников, гонялся за итальянскими контрабандистами и арестовывал венгерских анархистов, ввозивших оружие и взрывчатку. Тёртый служака знал приморский город как свой карман. Коренастый, с пышными усами, пятидесятилетний полицейский носил старомодный длиннополый сюртук, котелок и нюхал табак. Цепкий взгляд его умных глаз пронимал местных жуликов до самых пяток, и мало кто отваживался ему перечить. Опытный профессионалист, скептик и педант всегда слепо следовал букве закона и требовал подобного от остальных. Сын столяра, он поднялся по служебной лестнице благодаря упорству и природной смекалке. За годы работы в полиции инспектор сталкивался с такими изощрёнными преступлениями, о которых и рассказывать-то страшно. А чему удивляться? Фиуме – шумный богатый порт. Кого только нечистая сюда не заносила и каких только национальностей здесь не было! Хорваты, словенцы, итальянцы, немцы, мадьяры, сербы, евреи… Три гавани, каждая из которых вмещает от ста до ста пятидесяти судов, три широких мола, один волнорез и трёхкилометровая набережная с модными магазинами и дорогими ресторанами. А в пригороде работают фабрики – рыбная, керосиновая, табачная, писчебумажная, мебельная, бондарная, рисовая, свечная и мыльная. Рыбаки промышляют ловлей тунца и мелкой разновидности морского рака, встречающегося только здесь и у побережья Норвегии. Морская академия и мореходное училище, итальянская и хорватская гимназии и даже торговая академия! Слабый пол тоже в Фиуме не забыт – открыты два девичьих института. Город и область управляются особым губернатором, являющимся одновременно членом венгерской верхней палаты. Полицией верховодит окружной комиссар – непосредственный начальник Франца Ковача.
Миновав керосиновую гавань, экипаж добрался наконец до городского пляжа. Инспектор велел остановить полицейскую пролётку у небольшого строения с черепичной крышей, где обретался Андреас Надь, служивший главным распорядителем на пляже. Полицейский потянул на себя дверную ручку и вошёл в дом. Высокий загорелый мужчина лет тридцати с чёрными как смоль волосами положил уже почти докуренную сигару в пепельницу, поднялся из-за стола и, шагнув гостю навстречу, поклонился.
– Сигары дорогие куришь? Хорошо живёшь!
– Один отдыхающий угостил.
– Ладно, рассказывай, что у тебя стряслось, – плюхаясь на стул, бросил сыщик.
– Да вот, – показав пальцем на одежду, лежащую на лавке, проговорил Андреас. – В купальной машине[3 - Купальная машина (карета, будка, кабина, раздевальня, купальный кабинет) – карета для купания на морских пляжах с XVIII до начала XX в. с порядковым номером. Любой желающий, как мужчина, так и женщина, мог её арендовать. Иногда брали на двух человек. В одних странах супруги могли воспользоваться одной машиной, а в других – нет. Например, в Англии пляжи для мужчин и женщин были раздельные. Зайдя внутрь будки, отдыхающий переодевался в купальный костюм и башмаки. Затем машина спускалась в воду с помощью лошади. Достигнув определённой глубины, кабина разворачивалась дверью к морю для того, чтобы купающийся не был виден с берега. После чего человек спускался в воду по деревянным ступенькам. На некоторых фешенебельных курортах Испании и Франции устраивались рельсы, по которым купальная будка заезжала в море. Если отдыхающему надоедало плавать, то он поднимал красный (белый) флажок, и пляжный лакей вновь запрягал лошадь и тянул кабину назад. Под навесом этой же купальной машины можно было отдыхать и на берегу. Женщина могла сама дойти до воды, но обязательно в длинном пеньюаре или плаще, который она оставляла служанке, компаньонке или беньеру (см. прим. 5). Фланировать в купальном костюме по пляжу вплоть до 80-х гг. XIX в. считалось верхом неприличия. Правда, мужчины всё чаще нарушали эти правила. К началу XX в. многие представители сильного пола купальными машинами уже не пользовались и пляжные плащи не носили. Полностью эти приспособления вышли из употребления к 20-м гг. XX в. На российских курортах были распространены как купальные кареты, так и купальни с раздевалками, построенные прямо у воды на сваях. Они имели мужские и женские отделения.] № 10 осталось бельё, носки, сорочка, пустое портмоне, и в нём визитная карточка русского дипломата из Вены. Его фамилия Шидловский, второй секретарь посольства. Мы с Марко осмотрели на лодке весь залив, но так никого и не нашли. Думали, может, удастся спасти пловца.
– Постой-постой, а где же его туфли, брюки, пиджак? Не мог же он в носках на пляж прийти.
– А я почём знаю? – бросил недовольно Андреас.
– Не твоя ли обязанность, мил человек, следить за сохранностью вещей купающихся? А у тебя, смотрю, обязательно дважды в месяц кого-то обворовывают.
– Я же Зебру вам сдал со всеми потрохами, разве нет?
– Помню. Только он дал показания, что ты был с ним заодно.
– Так ясно же: мстил мне.
– Я так прокурору и сказал. А то бы ты тоже в цугундер загремел.
– Премного вам благодарен.
– Вот то-то же, помни мою доброту.
– Как увижу кого подозрительного – сразу вам сообщу.
– Смотри не забудь, а то я напомню, – погрозил кулаком инспектор.
– А вы всё-таки думаете, вещи украли и бумажник выпотрошили?
– Не думаю, а уверен. Ботинки, костюм и деньги утащили. И шляпу. Дипломат не мог ходить с непокрытой головой, как тебе подобные оборванцы.
– На пляже чужих не было, – обиженно пробормотал Андреас.
– Да? И корзинщиков с фруктами? Небось опять за мзду их к отдыхающим подпускал?
– Всего двоим дозволил: Ванда с пирожными и старик Гаспар с абрикосами. Так они люди проверенные, чужого барахла в жизни не возьмут.
– Послушай, а кто этому русскому билет продавал? Разве не ты?
– Я, но отдыхающих было много, как-никак воскресенье. Все наши, иностранцев, говорящих с акцентом, я не заметил. Да и господа все на одно лицо. Рожи холёные, зенки злые, усы нафиксатуаренные, почти как у вас.
– Ты поосторожней со словами! А то заеду тебе прямо по Панамскому перешейку!
– Случайно вырвалось, господин инспектор, простите.
– То-то же!
– А рука у вас тяжёлая. Я помню.
– Хватит скулить. Лучше провещай, что свидетели говорят.
– Последние посетители пляжа, опрошенные мной, сказали, что видели господина, заходившего в воду из десятой кабины, а вот вернулся он или нет, никто толком сказать не может. Одна старушенция, правда, поведала, что ещё на берегу он общался с дамой из одиннадцатой раздевальни. Она плавать не умела и ступала в воду, держась за канат, привязанный к купальной машине[4 - Канат крепился к кольцу на фронтоне крыши купальной машины.].
– Кто такая? Что за мамзель?
– Не знаю.
– Хоть какие-то сведения о ней есть?
– Марко мог её видеть. Он же машины в воду завозит и заодно беньером[5 - Беньер (беньёр) (от фр. baigneur – купальщик) – лакей, помогающий отдыхающим справиться с волной во время захода в воду на дорогих пляжах. Беньер не только сопровождал человека (даму, ребёнка или старика) в воду, держа за руку, но и успевал повернуть отдыхающего спиной к нахлынувшей волне так, чтобы волна его не сбила. Обычно беньер носил короткие панталоны, лёгкую куртку либо купальный костюм тёмного цвета и шляпу, защищавшую от солнца. На курортах с песчаными пляжами беньер предлагал таз с водой, чтобы каждый отдыхающий мог обмыть ноги от песка перед уходом. Нередко приезжие дамы заводили с беньерами любовные романы.] подрабатывает.
– Русский с ней пришёл?
– Понятия не имею. Они могли и в кафе познакомиться, что на берегу. Сегодня там даже столика свободного не было.
– Думаешь, он утонул? – промокнув лысину носовым платком, осведомился страж порядка.
– Получается, так. Флажок-то никто не поднял. Машина пустая. Мы вытащили её на берег и забрали вещи.
– А Йозеф где околачивался? Он же охотник состоятельных дамочек в себя влюблять и обирать их потом. В прошлом году к нам в участок даже из-за границы жалостливые письма слали. Мол, «приехав в Париж, я с удивлением обнаружила пропажу любимого кольца. Никого другого, кроме беньера Йозефа, в моём номере не было».
– Он же больше у нас не работает.
– Видно, Бог услышал мои молитвы.
– Да не в этом дело, господин инспектор. Просто хозяин пляжа слишком мало платит, да ещё и штрафы придумал. Живоглот, даром что второй человек в городском правлении.
– Так потому он в управе и сидит, что хапуга, – усмехнулся полицейский. – Там же порядочных людей как в море сухих камней. Была бы моя воля, я бы давно на половину чиновников кандалы надел сразу, а на вторую – чуть погодя, но первым за решётку попал бы городской прокурор, покрывающий итальянского контрабандиста барона Риччи.
– Ох и смелый вы, – участливо вздохнул Надь. – Рискуете.
– А я своё давно отбоялся. Отправят в отставку – уйду в частные поверенные.
– Так не дадут же работать, – несмело предположил Андреас.
– Пусть попробуют!
Инспектор достал табакерку, сунул в нос щепоть табаку, потянул воздух и чихнул раскатисто. Его глаза прослезились, как у старого орла. Крякнув от удовольствия, он вынул из кармана платок, громко в него высморкался и спросил:
– А ты остальные купальные машины проверял? Может, он с какой-нибудь пташкой миловался, да она и прикончила его? Ну и валяется там трупик, а?
– Я все осмотрел. Пусто везде. Лишь в одной машине какая-то рассеянная купальщица забыла заколку и… – осёкся Андреас.
– Давай-давай, договаривай, что ты ещё припрятал?
– Зеркальце там ещё было, пустячное. Так, никчёмный кусок стекла.
– Ну-ка, ну-ка яви на свет божий!
– Да зачем вам эта дребедень, господин инспектор? Я подумал, если через неделю никто за этим барахлом не явится – дочке подарю, пусть с куклами играет. Ребёнок же! А что нельзя? Эти безделушки тогда станут ничьими.
– Ты разве не слышал, что я сказал?
Пляжный приказчик вздохнул, скрипнул ящиком стола и выложил два упомянутых предмета.
Полицейский свистнул и, покачав головой, вымолвил:
– Ничего себе безделушки! Заколка с бирюзой крон на двести потянет, а зеркальце, – он открыл его, – непростое. Во-первых, из чистого серебра, во-вторых, внутри жемчужина с вишнёвую косточку, а в-третьих, на ней именная гравировка золотом «Дорогой Амелии». – Полицейский поднял глаза и, наморщив лоб, процедил: – Ах ты бесовское племя! Ты решил меня надуть?
– Упаси Господь! – приложив ладони к груди, лепетал Андреас. – И в мыслях подобного не было!
– Прощаю тебя лишь потому, что ты признался. А вот соврал бы и понёс бы продавать, так я бы всё равно узнал. И вот тогда бы кара твоя была ужасной! – потряс кулаком инспектор.
– Конечно бы, узнали. Как не узнать, если у вас на каждом углу по стукачу.
– Правильно, мой дорогой, и ты один из них, да? – похлопав по плечу Андреаса, сказал сыщик.
– Зачем спрашивать, если вы и сами это знаете, – обиженно пробубнил Надь.
– Вот то-то же. И потому я всё возьму с собой.
– Дело ваше, господин инспектор, – развёл руками распорядитель пляжа, скосив глаза в пол. – Я человек маленький.
Полицейский поднялся и, глядя в окно, выходящее на море, спросил:
– Послушай, на берегу никто криков не слыхал?
– Думаю, нет. Иначе бы нас окликнули.
– Что ж, получается, если он тонул, то и на помощь никого не звал и молча пошёл на корм рыбам?
– Выходит, так.
– Странно.
– Вот и говорю, что тут не так всё просто, потому я вам и протелефонировал из почты.
– Неужто удар его хватил? Или разрыв сердца?
– Всякое случается.
– И то верно. – Инспектор почесал подбородок и сказал: – Море сейчас тёплое. Утопленники в это время года обычно всплывают часов через двенадцать – двадцать. Ты посматривай. Утром пройдись на лодке вдоль бухты и по бережку прогуляйся. Вдруг волна прибьёт тело к суше.
– Обязательно.
– Как найдёшь труп, сразу дай знать.
– Оповещу вас тотчас же. Не сомневайтесь.
Полицейский повертел головой и спросил возмущённо:
– Кстати, а где Марко? Почему его нет?
– Он домой отпросился. У Марты схватки начались. Родить должна. За ним брат примчался на ослике.
– Пусть завтра с утра ко мне явится.
– В котором часу?
– К восьми. И без опозданий.
– Не сомневайтесь.
– А вещи утопленника заверни мне в газету, – рассовывая по карманам сюртука визитную карточку, заколку и зеркальце, велел полицейский, – с собой заберу.
– Сей момент.
– Надеюсь, к твоим рукам ни одной кроны из портмоне утопленника не прилипло, да? Или обманешь опять?
– Да и как можно, господин инспектор? «Прелюбодейство и воровство – это страшные грехи», – всегда говорит на проповеди наш священник, скосив глаза на пышногрудую жену мясника Прохазки.
– Юродствуешь? Клоуна из себя строишь?
– Ни в коем разе! Я теперь живу по библейским законам.
– Ну да, – усмехнулся полицейский, – божий агнец Андреас Надь. Надо же было додуматься перед закрытием магазина притвориться манекеном, а потом, когда все ушли и потушили свет, обчистить кассу!
– Так это когда было? Я с тех пор чужого ломаного крейцера с дороги не подобрал. Но, говоря по правде, господин старший инспектор, если бы не вы, никто бы меня тогда не отыскал. Можно сказать, ни за что просидел на тюремной диете два года. Ведь даже гульден[6 - 2 августа 1892 г. в Австро-Венгрии была проведена денежная реформа. Вместо старой монетной системы, основанной на серебре со счётом на гульдены, ввели золотую с монетной единицей кроной (около 40 копеек 1893 г.), состоящей из 100 геллеров. Чеканились золотые монеты в 20 и 10 крон, серебряные – в 5, 2 и 1 крону, никелевые в 20 и 10 геллеров и бронзовые в 2 и 1 геллер. Старый счёт на гульдены и крейцеры (гульден равен 100 крейцерам) тоже ещё был ещё очень распространён. В этот период 1 гульден равнялся 2 кронам и крейцер – 2 геллерам, соответственно, 1 крона стоила 50 крейцеров. Стоит заметить, что прежние деньги тоже ещё оставались в обращении. Банкнота достоинством 10, 20, 50, 100 и 1000 крон стала печататься только в 1900 г. Фактически переход на новую денежную единицу занял восемь лет.] не успел потратить. Закопал деньги под деревом и домой. Как приличный человек умылся, поужинал и лёг почивать. Солнце ещё не взошло, а вы уже в мою дверь тарабанили. Эх, нет в этой жизни справедливости, – обиженно задвигал носом Андреас.
– Ладно, на этот раз поверю, что ты стал на путь исправления, – проговорил сыщик и вдруг задумался, глядя в пол. Потом поднял голову и спросил: – А какой номер был у той кабинки, где ты нашёл эти дамские штучки?
– Одиннадцатый, кажется.
– Кажется или одиннадцатый?
– Сейчас гляну, – проронил Андреас и открыл книгу аренды кабинок. – Точно: одиннадцатый.
– А фамилия её?
– Хирш.
