Ты часть потока непостижимой воли, создающей не боиземлю. Магия и алхимия учат управлять им. Происходит это лишь по воле Божества, так что не бойся человеческих мнений.
Талисман Обратного Алефа не похож на другие. Он не использует каббалистические и астрологические знаки, ритуалы, диаграммы и субстанции. Талисман Обратного Алефа возникает в ином мире – а действует в этом, создавая Исполнителя.
Если увидишь изображение или начертание Обратного Алефа, помни, что это не сам Алеф, а лишь указание на его возможность.
Материалом, из которого будет создан Исполнитель, станет твоя жизнь. Кодекс укажет, что ты должен для этого совершить. Его задания могут показаться странными.
Не пытайся проникнуть в смысл алефов.
Не спеши листать страницы. Так ты потеряешь связь с книгой.
В истинном гримуаре есть только одна страница – та, на которую ты смотришь сейчас.
Завтра в полдень ты можешь ее перевернуть.
Смысл, видимо, был в том, что постоянного содержания у гримуара нет. Оно менялось в зависимости от действий адепта. Это напоминало живой разговор, где ответы собеседника зависят от того, что скажешь или сделаешь ты. Листать кодекс просто так не стоило.
На следующий день, выпив для храбрости вина, я перевернул страницу.
Не пей вина перед тем как обратиться к этой книге. Постись три дня и размышляй о высоком. Потом переверни страницу – и получишь первую задачу.
Меня передернуло, когда я прочел о запрете пить вино. Это не могло быть совпадением. Гримуар видел меня.
Три дня я ел только сухой хлеб и пил воду с уксусом. Затем, после долгой благочестивой медитации, вошел в лабораторию, сел перед гримуаром и перевернул страницу.
На ней была крупно нарисованная заглавная А с похожей на волну тильдой сверху.
Под буквой (я догадался, что это один из «алефов», о которых говорил гримуар), была инструкция.
Вода изо рта живого утопленника научит молчанию, если этот утопленник ты сам. Добудь ее и принеси. Затем переверни страницу.
Гримуары изъясняются иносказаниями. Лучший способ решить подобную загадку – это выполнить задание буквально.
Я долго думал, как утонуть, оставшись в живых.
Случай подвернулся неожиданно. Мой собутыльник Карло на одной из пирушек, где мы состязались в винопитии (гримуар не запретил мне возлияний, а лишь велел не делать этого перед нашим общением), стал похваляться, что он живой утопленник.
Я попросил объяснения. Оказалось, однажды он потерял сознание от удара по голове и упал в Адидже – но не утонул, а пришел в себя под водой и благополучно выплыл на берег. В доказательство он показывал шрам возле линии волос.
Я сказал, что в этом нет ничего особенного. Карло разъярился и спросил, готов ли я в таком случае повторить его опыт.
Мне пришло в голову, что утопленник – это бессознательное тело под водой. Их часто приводят в себя, вытащив на берег. Поэтому живой утопленник – не такая уж редкость. Мысль эта была неожиданной, и я узнал в ней шепот гримуара. Легкий спазм под ложечкой показался мне доказательством.
Я ответил, что могу сделать подобное на пари – если меня, конечно, выловит лодка ниже по течению.
– Впрочем, – добавил я, – все зависит от того, как меня собираются лишить сознания. К ударам по голове я не готов, даже если дубину обернут паклей. Слишком ценю свой череп. И снотворное пить я не буду. Придумаешь способ, сообщи.
Карло сказал, что его лекарь может лишить человека сознания на несколько мгновений, пережав ему жилу на шее. Затем разговор свернул на другое, и я забыл об этом споре.
Через три дня Карло навестил меня в обществе пожилого мавра, одетого во все фиолетовое. Это и был его лекарь.
– Покажи ему, Абу, – велел Карло. – Покажи на мне.
Лекарь меланхолично взял его двумя пальцами за шею, несильно сжал ее и принялся считать. Прошла пара секунд, и Карло повалился на землю – будто в обморок.
Я хотел уже прийти ему на помощь, но лекарь остановил меня жестом. Вскоре ноги Карло задвигались. Он раскрыл глаза, улыбнулся и как ни в чем не бывало встал.
– До сих пор трясучка в пальцах, – сообщил он. – А если извергнуть семя в ту самую минуту, когда теряешь сознание, наслаждение это превосходит все прочие радости любви.
Я с интересом посмотрел на Абу, потом на Карло – но не сказал ничего. Карло, однако, поймал мой взгляд и смутился.
– Сдержишь ли ты слово? – спросил он. – Ты предлагал пари. Ставлю сто дукатов.
– А я должен поставить свою жизнь? – засмеялся я. – Что-то дешево ты меня ценишь, друг. Пусть будет хотя бы тысяча.
– Все знают, что ты алхимик и делаешь золото из свинца, – сказал Карло. – А я добрый христианин. Таких возможностей у меня нет. Снизь ставку.
Мы сговорились на ста пятидесяти. Даже это было немалой суммой для Карло – у него и так имелись карточные долги.
Условия были следующими: мы встанем на ограждение Понте Пьетра, лекарь лишит меня сознания, и я упаду в воду. В сотне шагов ниже на реке будет лодка. Если я выберусь из воды живым, Карло отдаст мне сто пятьдесят дукатов. Если нет, он заберет сто пятьдесят моих, оставленных у секунданта. Им стал один из общих знакомых, нотариус.
Я испытывал страх, но решил довериться судьбе, ибо не сомневался, что этот ее поворот устроен гримуаром.
Мы встретились в условленный час. У пари было много свидетелей, слухи разошлись по городу, и на мосту собралась толпа зевак. Интерес их подогревало то, что недавно в Адидже утонули сразу несколько человек, которых никто специально не лишал сознания – течение в это время года было бурным.
Я залез на ограждение, лекарь встал рядом (его держали за ногу, поскольку он боялся высоты), и влажные пальцы мавра легли на мою шею.
Следующее, что я помнил – это минуту, когда меня вносили в дом. Карло, видимо, не ожидал, что я останусь в живых, но удача оказалась на моей стороне.
– На мосту шептались, что тебе помог дьявол, – сказала Мойра.
– Не бойся человеческих мнений, – повторил я слова гримуара, и служанка улыбнулась.
Она, видимо, уже слышала подобное от прежнего хозяина.
***
Три дня я ел только вареные овощи.
На четвертое утро я собирался перевернуть страницу – но пришел ученик Григорио, тайно обучавшийся у меня алхимии.
Мы приближались к последнему этапу трансмутации, но опыт был сильно растянут во времени. Тинктуру готовили в особой комнате второго этажа с вытяжкой и камином. Когда Григорио уходил, я всякий раз запирал при нем дверь. Входили туда мы вместе.
Между его визитами проходили целые недели, которые Григорио должен был проводить в молитвах и духовных упражнениях. Смысл в этом благочестии отсутствовал, но я старался не давать инквизиции никаких поводов. Трансмутационная алхимия существует, но является чисто духовной, говорил всем Григорио, она очищает душу через покаяние. О секретной стороне науки он помалкивал.
Сегодня Григорио был расстроен.
– Мастер Марко, – сказал он, когда мы обсудили городские новости, – вы правда называли меня «порчелино»?
В голосе его звучала неподдельная обида.
Бедняга был очень толст. Некоторые даже опасались, что одно общение с такой горой сала может нарушить пост. А Григорио становился все жирнее и жирнее. Это был телесный недуг – никакое обжорство не привело бы к такому результату. Слова мои, конечно, могли показаться злыми. Но я совершенно точно не хотел его обидеть.
Я решил ничего не отрицать.
– Григорио… Я действительно употребил несколько раз слово «свинка», но с любовью. Это касается не тебя лично. Многие алхимики называют своих учеников «порчелино», клянусь спасением души. Это не зависит от телесной полноты.
Я сказал правду.
– Почему тогда «свинка»? – спросил Григорио.
– Упрямого ученика так же трудно направить к истине, как загнать хворостиной свинью в царство небесное.
Это тоже было правдой. Григорио поглядел на меня недоверчиво, но, кажется, поверил. После опыта мы договорились, что он придет ночью в следующее полнолуние и мы завершим возгонку.
Как только Григорио ушел, я перевернул страницу.
Ты рискнул жизнью по указанию книги. За веру и смелость гримуар дарит тебе первое могущество. Это сила внушения. Тот, кого ты изберешь, увидит тебя так, как ты захочешь. Практикуйся. Когда сможешь три раза обмануть тех, кто с душой, и три раза тех, кто без души, переверни страницу.
В этот раз я не понял ничего.
Кто здесь с душой? Кто без души? Следовало с кем-то посоветоваться – но открывать свою тайну схоластам я не мог. Тогда я вспомнил, что давно не вступал в общение со своим духом-покровителем.
Церковь называет подобные контакты сношением с сатаной. Глупцы – да зачем сатане общаться с людьми? Ему и Бог-то не особо интересен, от этого все проблемы. «Восстал» на самом деле означает «отстал и занялся своими делами». Заинтересовать собой могучего духа человеку почти невозможно. Гримуары здесь исключение.
У меня, однако, дух-покровитель был. Его звали Ломас.
Много лет назад меня представил ему старый сарацин – мой главный наставник, помешанный маг, которого я спас от убийц, а потом от инквизиции.
Это от него я узнал про Лоренцо делла Л?на. Сарацин был знаком с ним лично – и Лоренцо рассказал ему про ночное светило много интересного. Любого сожгли бы на площади, повтори он подобные слова перед инквизиторами.
Но сарацин не просто пересказывал мне еретические сказки.
Он привел меня к духу-покровителю, и эта связь оказалась реальной. С тех пор в любом месте, куда меня заносила судьба, я устраивал нечто вроде молельни для общения со своим духом.
Тот же сарацин научил меня всему, что я знал о трансмутационной алхимии. В конце концов я отправил его на тот свет, но совесть моя была чиста.
Часовню Ломаса я сделал из кладовки, где Лоренцо хранил астрономические инструменты (он был вдобавок звездочетом). Я переместил их в нижнюю кладовую, велел недовольной Мойре отмыть комнату и поставил под похожим на бойницу окном круглый венецианский столик. На него я поместил подаренный сарацином Simulacro Invocante – образ, посредством которого вызывался дух.
Это был маленький золотой череп с гребнем из красной щетины – примерно такой формы, как над античным шлемом. Жуткая и красивая вещица, но не слишком похожая на инструмент чернокнижника: скорее, драгоценная игрушка из римских руин. В наше время это важное обстоятельство – лучше не хранить улик для будущего трибунала.
Подарив мне золотой череп, сарацин обучил вызывать связанного с ним духа. Думаю, он не собирался отдавать мне Ломаса – целью было просто показать меня духу. Но я, видимо, понравился тому больше прежнего владельца, и сарацину пришлось умереть.
Такое бывает.
Кровавых жертв Ломасу я не приносил. Довольно было ладанного воскурения и нескольких капель граппы, проливаемых перед алтарем.
Перед тем, как вызвать духа, я запирал дверь часовни изнутри. Самого общения с ним я никогда не помнил (сарацин говорил, что Ломас восхищает адепта в мир, слишком непохожий на наш). Но если я приходил к духу с вопросом, то обычно знал ответ, когда приходил в себя.
Именно так я и обрел кодекс. Возможно, между гримуаром и Ломасом была тайная связь. Спросить Ломаса о том, как поступить дальше, казалось разумным.
Войдя в часовню, я запер за собой дверь и воскурил ладан. Затем преклонил колено, встал на мягкий шелковый мат, успокоил сердце – и плеснул граппой на каменный пол перед золотым черепом.
***
– Здравствуйте, Маркус, – сказал Ломас.
Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы прийти в себя и понять, что происходит. Первые несколько секунд я еще думал, будто я средневековый алхимик по имени Марко, вызвавший духа и восхищенный им во тьму.
Тьма впечатляла: огромный пустой зал, в окне Сатурн, на стене – некто в хламиде со светом вместо лица… Вот, значит, что происходит во время наших таинственных встреч.
Пока это переживание оставалось средневековым, оно было невероятно, сказочно волнующим. Но потом я вспомнил, кто я и почему оказался в этом кабинете. И сказка сразу кончилась. Стало даже скучно.
– Здравствуйте, адмирал. Восхищает ваше чувство юмора. Так обустроить служебную коммуникацию.
Ломас засмеялся.
