– Мне кажется, что вкус во многом зависит от того, насколько сильно чувство голода. – Стаккер, как всегда, был серьезен. – И еще от аперитива. Во всяком случае, лично я предпочел бы вместо любого соуса бокал бренди.
– А разве одно другому помеха? – не успокаивался Аглишер. – Могу порекомендовать в Туарсетте неплохую харчевню. В ней замечательно готовят перепелов в сливочно-сметанном соусе с тамариском.
– А как там дела обстоят с аперитивами?
– Сар Стаккер, широчайший выбор! А какое здесь вино! Туарсетт ими славится. Жаль, что подходящих земель для виноградников не так много, но тем больше стоит его попробовать. По той причине, что изделия из плодов местной лозы практически не вывозят на продажу. И, если вы где-нибудь на него наткнетесь, берите не раздумывая, сколько бы оно ни стоило. Особенно, если дело касается сорта «слеза Пятиликого»
– Хорошо, не его отрыжка, – заметил Курт. Негромко, чтобы не задеть религиозные чувства Аглишера, чья вера доходила до фанатизма.
– Глупо искать интрижки в такой глухомани, – неправильно расслышал его Аглишер. – Особенно покинув портовый город, которые все как один являются рассадниками пороков. Но мы говорим о прелюбодеянии. Что касается любви… ее достойны только сильные мужчины. Слабым она не по плечу, да и не по карману.
– Соглашусь, что не всегда по карману. Но по какой причине, она не каждому по плечу? – с иронией спросил Александр.
– В этом мире, дорогой сар Штроукк, сильные всегда пожирают слабых, – когда Аглишер произносил сентенцию, голос у него был назидателен сверх меры.
– И что? – он получил от Александр универсальный ответ, я и сам грешен частым его применением.
– Мужчина – это глава семьи!
«С таким решительным выражением лица полки в атаку отправляют», – глядя на него, думалось мне.
– И что? – не стал оригинальничать Александр.
– Если женщина взяла над ним вверх, каким образом он может оставаться главой? Сколько бы ни сильно было его чувство к женщине, он обязательно должен над ней превалировать. Или, если угодно, довлеть. Отсюда и заявление о том, что любовь – удел сильных мужчин.
Его рассуждения мне показались забавными. Сар Аглишер женат много раз, и после каждого развода терял часть состояния. Если дело пойдет так и дальше, существовать ему только на лейтенантское жалование.
Стаккер усмехнулся.
– Глядя на вас, Броун, вот ведь какая мне в голову мысль приходит.
– Слушаю вас внимательно, Курт.
– Человек вы чрезвычайно набожный.
– Все так и есть, нисколько можете не сомневаться.
– Не так давно вы сочетались четвертым по счету браком.
– И снова не стану отрицать.
– А вам не кажется, сар Аглишер, что вы нарушаете одну из заповедей Пятиликого?
– И какую именно?
– Ту, в которой говорится о прелюбодеянии.
– Не понял вас, поясните.
– Не без удовольствия, и легко. Мы грешим, если не связаны узами брака.
– Так и есть.
– Гнева Пятиликого я не боюсь, но на каком по счету браке остановитесь вы? Понятно же – это уловка, и вами руководит блуд.
Аглишер позволил себе короткий басовитый смешок.
– Сар Стаккер, браки заключаются на небесах. Очевидно, что там же они и расторгаются. И нам ли, мелким мошкам в глазах Пятиликого, ему противиться? Кстати, господа, вот вам и Туарсетт.
Глава третья
С той кручи, на которой мы находились, город действительно лежал как на ладони. Крохотный, и донельзя провинциальный. Одноэтажные строения, скромный храм Дома Милосердия: из всех пяти Домов лечат в них, и ни в каких больше. Кривые, немощеные улочки, с тучей всякой живности – куры, свиньи, коровы. Огороды вдоль пойменного правого берега местной реки Туары. И немного в стороне форт, который даже с большой натяжкой сложно назвать крепостью. Наш берег, сколько хватало глаз, был обрывист.
– Должен вас огорчить, господа. Чтобы попасть в Туарсетт, придется потратить еще несколько часов: прямой дороги нет. – Аглишер упивался своим ораторством. – Переберемся через Туару, и нам еще до-олго объезжать гору.
Новость расстроила. Аглишер мог бы сказать и раньше, чтобы успеть свыкнуться с мыслью. Казалось бы, вот они, блага цивилизации, и вдруг выясняется, что на приличное время о них снова можно забыть.
– Зато мы вдоволь налюбуемся Поднебесным храмом: его почти отовсюду хорошо будет видно, – он сделал попытку подсластить пилюлю.
– Тот самый Поднебесный?! – Александр встрепенулся.
– Разве их может быть два? Он и есть. Место, куда впервые ступила нога Пятиликого. Отпечаток хорошо виден: он словно вплавлен в камень, вокруг него и храм. К нему паломники отовсюду едут, порой из такого далека, что диву даешься. Вероятно, и Кимрок из него возвращался. Ну не из Нимберланга же?
– Сарр Клименсе!.. – с Александра вся усталость слетела.
– Предлагаете к нему подняться? Вряд ли попасть в него так просто. Лейтенант, просветите.
– Верхом до него не доберешься, и около часа придется идти пешком.
– Сколько времени займет в общей сложности?
– Все три. Назад не меньше, и до Туарсетта порядочно осталось. Так что в город попадем к полуночи.
– Сарр Клименсе, неужели мы такую возможность пропустим?! – Александр решил проявить настойчивость. – Побывать здесь и проехать мимо!.. Если не прямо сейчас, то когда?!
Сарр Штроукк был прав. Сомнительно, что на обратном пути нам захочется задерживаться, а наш визит в Туарсетт недолог. Никакого желания я не испытывал. Мечталось о плотском. Полная до краев ванна, жидкий горячий ужин, мягкая прохладная постель, и в нее не заползут тарантулы. Тем временем, Аглишер разошелся:
– На этот храм могут претендовать сразу три страны – Нимберланг, Моравия и Ландаргия: стык границ. Но дело касается Пятиликого, и потому справедливо, что он остается ничьим: кто может претендовать на Его и все, что с ним связано?
– Везде бы так, – сказал Стаккер. – Все они, за исключением храмов Дома Истины, больше напоминают крытые рынки, и купить там можно, что угодно.
– Не понял связи?
– Наверху никто амулетами, снадобьями или предсказаниями не торгует?
– Как можно?! – ужаснулся Аглишер.
– А его изображениями?
– Нет-нет!
– И чего тогда непонятного? Что скажете, сарр Клименсе? – Курт потерял к нему интерес.
– Порадуем Александра: не упустим возможности, – я определился с решением. – Еще желающие есть?
Их оказалось немного. Что удивительно, и люди Евдая, все восемь, во главе с ним самим.
– Вам-то зачем? – не утерпел я. – В степях другие боги.
– Все они заслуживают уважения – свои, чужие. Да и без пригляда не хочется вас оставлять.
Мы добирались вверх по склону горы к месту, где следовало спешиться, когда из-за поворота показался конный отряд. Человек пятьдесят, одетые в дорожную одежду, их выдавала отменная выправка. Ее не спрячешь и под шубой из меха, помимо того, что все они были увешены оружием.
Пропуская их, мы подались в сторону: дорога впереди проходила по карнизу и была узка. Они проезжали мимо, когда я увидел знакомое лицо и вздрогнул. Настолько не ожидал увидеть здесь короля Нимберланга Аугуста.
– Что-то случилось, сарр Клименсе? Так, а неужели это сам… – Курт далеко не глуп, и не стал озвучивать его имени. «Слова королю!» следует кричать на площади перед дворцом. Мы находились не там, а король Нимберланга старался не выделяться среди остальных.
Аугуст проезжал, когда мы встретились взглядами. На его лице мелькнула тень узнавания, миг, и он, бросив через плечо какое-то распоряжение, направил коня в нашу сторону.
За то время, что я не видел короля Нимберланга, он изменился мало. Разве что прибавилось седины. Широко расставленные, стального цвета, слегка навыкат глаза, породистый нос с горбинкой, и взгляд: «Что ты представляешь собой, человек? Стоит терять на тебя время?»
– Приветствую вас, сарр Клименсе! – задавая тон разговору, сказал Аугуст.
Теперь нам не было нужды спешиваться и, прижав шляпы к груди, склонять головы.
– Здравствуйте, господин Морвиаль! – Оставалось надеяться, что кивок получился достаточно учтивым.
Аугуст удивленно дернул бровью. Принцем, он был большим проказником на ночных столичных улицах в компании таких же бретеров. В ней Аугуст значился под этим именем, но с той поры прошло два десятка лет. Король посмотрел на людей за моей спиной, и я представил картину его глазами. Офицер в походном мундире, при эполетах и орденах. Несколько степняков – непревзойденных мастеров конной рубки, чье появление здесь неожиданно. Горстка то ли отъявленных головорезов, то ли наемников высшей категории. Серьезно задержавшийся в чинах лейтенант фельдъегерской почты, провинциального вида дворянин лет двадцати, и во главе их я. Странная компания, и какой из нее можно сделать вывод?
– Славное было время! До сих пор вспоминаю о нем с теплотой. «У молодости среди друзей нет рассудительности», – процитировал он древнего Даосфана. – Вижу, вы решили попробовать на вкус, что такое политика?
Сложный вопрос, и на него у меня ответа не было. Как не смог бы себе объяснить – зачем понадобилось оправляться в Туарсетт? Точно не ради храма. Тогда почему? Испытать людей Стаккера в трудных условиях, а заодно собраться с мыслями, перед тем как начать действовать в Клаундстоне: ничто не заставляет работать мозги лучше хорошей встряски. Побывать в наиболее труднодоступной точке, и тогда никто не сможет упрекнуть, что не знаю провинции. Восток и юг мною проеханы, а север от запада не отличается ничем. Но до полноценного аргумента всего этого не дотягивало.
– Пытаюсь откусить от нее кусочек, чтобы понять – что же это, ваше величество.
Скрывать дальше не имело смысла: теперь короля признали и те, кто никогда не видел его профиля на золотых монетах Нимберланга.
– Политика, сарр Клименсе, – это игра вдолгую. Банальность, а точнее не скажешь. До свидания, был приятно удивлен, когда увидел вас здесь. И не забывайте, я – ваш горячий поклонник. Быть столько лет подряд первой шпагой в королевстве, где фехтование вознесено в культ – кое-что значит.
Александр проводил короля восторженным взглядом. Наверное, Аугуст полностью его заслуживал. С той поры, как он взошел на престол, Нимберланг не узнать. Сильная армия, мощная экономика, а во многом областях страна находится на острие прогресса. Четыре войны подряд Аугуст не проиграл, прибавив много территорий. Чем не объект восхищения для молодого пытливого ума? Проблема в том – упорно поговаривают, Аугуст намерен затеять новую, причем с моей родной Ландаргией.
– Какой же у него конь! – провожая короля взглядом, цокал языком Евдай. – Сдается мне, сарр Клименсе, по выносливости он не уступит вашему!
«И далеко опередил его экстерьером, – я потрепал по холке фыркнувшего Рассвета. – Но все-таки мой – лучший».
К храму ведут расположенные по спирали триста пятьдесят семь ступеней. Эту ценнейшую информацию доверил мне Аглишер, и в последствии я не знал, куда ее применить. Поднимаясь по ступеням, наверняка мне следовало думать о тех, кто когда-то по ним шел, и какие при этом надежды чаял. Сюда не приходят без расчета на то, чтобы о чем-нибудь не попросить. Благополучного завершения дел, здоровья для себя или родственников, часто достатка, во всех случая аргументированно. А заодно самому определиться, чего просить. Или поразмышлять о вечном. Бренности бытия, и что мы после себя оставим. Но я в мечтах представлял нашу с Аннетой встречу после разлуки, красочно ее расписывал, и времени на пустяки не осталось.
Храм представлял собой подобие часовни – древней, остроконечной, серой, как и скалы вокруг. И монолит плиты с отпечатком босой ноги Пятиликого. Теперь следовало обойти вокруг него, и никогда уже не вернуться: второй раз приходить нельзя. Помимо количества ступеней, это были все знания, которые удалось получить, потратив столько времени.
Ночной Туарсетт совсем не походил на сказочный город и вблизи. Разве что казалось – время застыло в нем навсегда.
– О, бургомистр Джастин Масингер почтил нас своим вниманием! – взгляд Аглишера был направлен на в меру дородного, плешивого и подобострастного господина, наряженного в темный сюртук и такую же шляпу.
– Кто рядом с ним? Комендант гарнизона?
– Все так и есть, сарр Клименсе, подполковник Джейкоб сар Баарбах.
Официально целью нашей миссии была инспекция, о чем в Туарсетте знали заранее, и потому их появление в столь поздний час на площади перед ратушей не удивляло. Тем больше, что часть людей Стаккера уже прибыла.
– Приветствую вас, господа! Прошу извинить, но мы не смогли преодолеть соблазна побывать в храме, когда проезжали мимо.
– И каковы впечатления? – голос у бургомистра был таким, как будто тот полностью его заслуга, и не хотелось Масингера разочаровывать.
– Ради него одного стоило сюда приехать. Господа, если не будете против, отложим дела на потом: дорога далась нелегко.
– Покои вам приготовлены, – заверил бургомистр. – А завтра вечером почту за честь принять в своем доме.
То, что Масингер назвал покоями, было двумя просторными комнатами, обставленными редкостно не гармонирующей мебелью. Я готов был поклясться, что значительная часть оказалась здесь не далее, чем накануне: слишком ее много. Одних подсвечников и канделябров зажжено столько, словно бургомистр полностью уверен – гость панически боится темноты. Особое умиление вызвало обилие гобеленов разнообразной тематики и всевозможной степени сохранности.
Но постель была широка, упруга и от нее пахло свежим бельем. На столике, рядом с бутылкой бренди одной из любимых марок, расположился графин, наверняка заполненный местным вином. Вскоре должны были наведаться из Дома Милосердия и осмотреть рану. Вслед за этим ждали ванна и ужин. А когда проснусь, обязательно обрадуюсь тому, что впереди целый день отдыха.
…Следующим вечером, на приеме, бургомистр Масингер был излишне суетлив. По той причине, что видел во мне возможность перебраться в Клаундстон. Главное, чтобы имя осталось в памяти. Пройдет время, потребуются люди, в нужный момент оно может всплыть, и тогда Масингер вцепится в шанс мертвой хваткой. У Джастина получилось. Хотя бы по той причине, что жалоб на него в архиве канцелярии наместника нашлось значительно меньше, чем на других. А если затруднения все же возникнут, мне достаточно взглянуть на любой гобелен, чтобы в памяти немедленно возникло – Джастин Масингер.
За столом непринято говорить о трех вещах – политике, деньгах и болезнях. Наверняка жители Туарсетта редкостно здоровы, потому что о хворях не было произнесено ни слова, но две оставшиеся темы обсуждались живо. Все непременно сводилось к тому, что собравшихся интересовало мое мнение, ведь оно не могло быть иным, чем у нового наместника. Витал в воздухе и другой вопрос, который так и не озвучили. Наша встреча с Аугустом обросла слухами, что перешло в уверенность – ради нее в Туарсетт я и прибыл. Иначе не складывалось. Отчетность меня не интересовала, каких-либо указаний никто не получил, как не было ни разносов, ни похвал, ни чего-то другого.
Взгляды за спиной были привычны. «Да-да, тот самый Даниэль сарр Клименсе, о котором газеты частенько пишут в светских хрониках, освещая его очередную победу на дуэли или турнире. Столичная знаменитость, можно сказать». Большая часть мужчин в доме Масингера вела себя, как и обычно в таких случаях – в разной степени настороженно. И как собеседники становились ценны те, кто отчетливо понимал – делить нам нечего, а первым не начну никогда. Подполковник Баарбах оказался обладателем нескольких орденов, человеком с богатой биографией, и настолько великолепным рассказчиком, что постоянно приходилось избегать его компании. В обществе принято считать меня безэмоциональным человеком. Все далеко не так, и всему есть объяснение. Давнее ранение в горло не позволяет не то, что кричать, но даже говорить громко. А другое, на щеке, улыбаться, превращая любую попытку в уродливую гримасу. Так вот, в шутках подполковника сошлось все, что мы в них ценим – тонкость, неожиданность ситуации, в меру приправленные крупицей морали, щепоткой пикантности и цинизмом на кончике ножа. Курт Стаккер нашел с ним общих знакомых, и расставались они почти в приятельских отношениях. Вечер Масингеру удался на славу, а местное вино действительно было таким, каким и расписывал его Аглишер: чудесный аромат и превосходный вкус. Омрачало единственное. Теперь мне казалось глупым – побывать в Поднебесном храме, и ни о чем не попросить. Не для себя, так для других. Как ни пытался, ответа не было.
…Наблюдая с высоты Рассвета за тем, как приближается Клаундстон, я размышлял, что поездка получилась непонятной. Событийная, она предоставила возможность сбросить ту сонливость, что преследовала в последнее время. И все-таки стройности в мыслях, касающихся предстоящего, я не добился. Само возвращение получилось скучным. Никаких событий не произошло, царапина на плече не беспокоила, и даже то, что, неловко спрыгнув с лошади, я подвернул лодыжку, развлечением не назвать.
Как замечательно вернуться туда, где тебя любят и ждут. Аннета, увидев меня, старательно пыталась не перейти с шага на бег: приличия на глазах слуг не позволяли.
Впрочем, как и броситься на шею, что непременно бы произошло, будь мы наедине. А потому нам только и оставалось, что взяться за руки.
– Я очень скучала.
– Я тоже считал минуты.
– Ты прихрамываешь.
– Мелочи. Завтра уже забуду.
– Как твоя рана на плече? – Аннета откуда-то о ней знала.
