– Представила, чем вы с Петровичем занимаетесь, когда никто не видит, – ответила я, и, оценив его взгляд, добавила: – В смысле, ваши тайные партнерские делишки.
Говорить с ним мне совершенно точно не хотелось, мне хотелось трахаться, поэтому я потянулась к его губам, но Лукас увернулся. Я промазала и поцеловала его воротник. На самом деле ничего выше воротника мне не грозило поцеловать из-за его роста, а когда он еще и вертится… Пф-ф-ф.
Я с трудом удержалась от того, чтобы показать ему язык, а когда мы оказались в комнате, нагнулась, чтобы стянуть туфли. Когда-то я была из тех, кто носит каблуки по поводу и без, в универ, в рестораны, я даже гулять в них иногда умудрялась. Когда очень хотелось выпендриться, но замужество вытряхнуло из меня все эти навыки, поэтому сейчас ноги болели и просили пощады.
Пощады просило еще одно место, которое, больше чем уверена, сейчас предстало на обозрение Лукаса: белья под платье мне никто не выдал, а мое при всем желании под такой наряд не наденешь. Поэтому когда я выпрямилась, не без удовольствия отметила его расширившиеся зрачки.
Но не успела отметить больше ничего: в два шага преодолев разделяющее нас расстояние, он толкнул меня к кровати. Не удержавшись, я попятилась по инерции и рухнула на нее: кровать оказался мягкой, прохладное покрывало обжигающим контрастом опалило кожу.
Матрас прогнулся, когда Лукас опустился на кровать, нависая надо мной, щелчок пряжки, звук расстегнутой молнии, шелест надорванного пакетика – и я вздрогнула от резкого, но такого желанного проникновения. В этом не было ничего возбуждающего, у нас не было никакой прелюдии, но в моей крови гуляло столько возбуждения, что боли от резкого проникновения я почти не почувствовала. А если и почувствовала, то она тут же растворилась в растущем внутри меня животном, диком, напряженном ритме, с которым он врывался в мое тело.
Я вскрикивала, подавалась, чтобы насадиться на него сильнее. Не чувствовала ни малейшего желания избавиться от этой дикой наполненности, растянутости, я даже не представляла, какой у него размер, если он ощущается так. Меня накрыло оргазмом за пару минут до него, но к тому моменту, как он меня догнал, я уже снова хотела. И, стоит отметить, что его хватило аккурат на то количество раз, пока запаянное в моих венах препаратом животное желание не начало отступать, и меня не начало клонить в сон.
Мы ни сказали друг другу ни слова, а я сейчас лежала на постели с задранным платьем и считала виражи крутящейся по часовой стрелке люстры. Мне надо было подняться и пойти к себе: пока он там мылся в душе, но у меня не осталось сил. Словно это животное, подарившее долгожданное после ужина облегчение, совокупление выпило из меня все.
Я услышала, как хлопнула дверь в ванную.
– Сейчас уйду, – хотела сказать я, но меня неожиданно подхватили на руки. Я оказалась сначала в воздухе, прижатой к сильной горячей груди – как камень может быть таким горячим? Затем в ванной, в воде, которая обтекала мое тело на удивление нежной лаской. Я не принимала ванну хрен знает сколько, поэтому сейчас меня окончательно повело, и я поползла вниз. Под воду.
Лукас выругался по-немецки, а после вода чуть не вышла из берегов, когда он ко мне присоединился. Здесь было очень светло, но я все равно не могла его видеть: он сидел у меня за спиной. Я поразилась тому, насколько это было уютно – этого мужчину я знала всего несколько часов, а секс так вообще не повод для знакомства. И тем не менее сейчас, откинувшись на широкую каменную грудь, я впервые за долгое время смогла расслабиться по-настоящему. Как будто там, за спиной, был тот, с кем я была знакома всю жизнь.
Такое бывает от препаратов. Наверное.
В отличие от Дианы я таким никогда не баловалась и даже не хотела попробовать. Ни разу. Хотя отец очень боялся. Именно поэтому он Диану никогда не любил. Считал, что она меня подсадит. На что-нибудь. На кого-нибудь. Но я подсела сама. Как бы ни хотелось думать, что в тот злосчастный клуб меня притащила она, на Роба я подсела сама.
Ладони Лукаса скользнули по моей груди, и я поинтересовалась:
– Ты меня мыть собрался или трахать?
Он не ответил: в следующий момент вылез из ванной и просто макнул меня туда головой. От неожиданности я втянула воду носом и поперхнулась:
– Совсем сдурел? – прорычала, отплевываясь, когда вынырнула на поверхность.
– Это тебе, – он вытащил меня из ванной на ковер так же резко, как и засунул, как и провернул то, что только что провернул. Протянул мне полотенце, и я завернулась в него. С волос текло, а во что превратился мой макияж, я даже представлять не хотела. Определенно радовал только тот факт, что у меня его было не так много, и панду-убийцу мне изобразить не грозит.
Прежде чем я успела ему высказать все, что о нем думаю, Лукас уже развернулся и вышел. А я направилась к раковине, смывать остатки былой роскоши, но по дороге передумала. Меня штормило, знобило и снова тянуло на приключения. И все это вкупе с диким желанием свалиться и заснуть прямо в этой роскошной ванной.
Поэтому я плюнула на макияж, вышла в спальню, и, когда поняла, что Лукаса там нет, забралась на кровать. Комната не моя, но мне похрен. Не хочет со мной спать – пусть на полу ложится, я в таком виде и в таком состоянии никуда не пойду.
С этими мыслями я и выключилась. Лицом в подушку.
*1 Хорошо
*2 Она не говорит по-немецки
*3 Деловой партнер
*4 – Кто она?
– Элитная эскортница. Не представляешь, во сколько она мне обошлась.
*5 Пойдем
Глава 4
Ники
Лицом в подушку я и проснулась. Мало того, что у меня вся щека сейчас, наверное, была в складочку, так я еще и слюней на наволочку напускала. «Вырубилась» в данном случае не было иносказательно, мне не снились сны, а уж ночи, чтобы не просыпаться посреди нее и не думать о всяком, я не помнила и подавно. Голова была тяжелой, но при этом в ней ничего не гудело и не звенело в ушах. На тумбочке кто-то заботливо оставил стакан воды, и я выпила ее раньше, чем успела опомниться.
Хотя опомниться явно стоило, не пить и не есть в этом доме больше ничего! Воспоминания о вчерашнем нахлынули волной, жаркой волной, и я села, подогнув под себя ноги и завернувшись в покрывало. Кринж, конечно, но куда деваться. Вчера мне было очень даже хорошо, я не сдохла от отравы в моей крови и не изнасиловала пальму в холле, а значит, все хорошо.
Судя по тому, что в комнате никого больше не наблюдалось, я выполнила свои условия, теперь с Петровичем можно говорить об освобождении. Мое платье лежало на кресле, и я хоть убей не помнила, когда я вчера вообще его сняла. Или его снял Лукас, когда относил меня в ванную? Да хрен с ним. С платьем. И с Лукасом. Хрен, правда, с последним так и так был, и весьма приличный, если не сказать огромный. Это я ощутила в полной мере, когда поднялась с кровати: между ног слегка саднило.
Или не слегка. Сколько раз мы вчера зажгли, я не помнила, ну и ладно, кто теперь считает. В ванной я обнаружила недосмытую тушь семейства «какун», в смысле, ту самую, которая от теплой воды сползает с ресниц футлярчиками. С меня она вчера сползла наполовину и где-то уныло висела, где-то хорошо прилипла. Пришлось досмывать, чистить зубы пальцем, как следует умываться.
Волосы торчали в разные стороны, пушились и в целом напоминали гнездо. Моя жутко противоречивая натура здесь испытала двойственность: первая утверждала, что показываться в таком виде на людях стыд и позор, вторая – что стыдно здесь должно быть не мне, что я вообще-то не планирую никого соблазнять и что замужество подарило мне замечательный опыт в практике «как не выглядеть лохушкой когда ты лохушка», но что-то не позволило прислушаться ко второй.
В итоге я все-таки помыла голову, уложила волосы (фен здесь был вмонтирован в стену, в лучших традициях отелей). Не «Дайсон», конечно, но «Дайсона» у меня уже очень давно не было, поэтому я умела управляться со всем, что попадется под руку. Даже с расческой стиля «гребешок обыкновенный». Завернувшись в халат, я поморщилась: он пах Лукасом. Нет, дело было не в том, что Лукас как-то отвратно пах, скорее, он был из тех мужчин, на один запах которого женщины приманиваются, как осы на сладкое. Было в его аромате что-то древесно-сладкое, но в то же время резкое, хлесткое, как опасная свежесть океанской волны, поднимающейся высотой в три этажа.
Дело было как раз в том, что мое тело отозвалось на этот аромат мгновенно. Нимфоманкой я себя никогда не считала, но сейчас соски напряглись, а между ног сладко заныло. Сладко?
– Мало тебе было вчерашнего? – поинтересовалась я.
У себя, к счастью, разговоры со сладким местом не входили в список моих извращений.
На этой оптимистичной ноте я и вышла в комнату, чтобы напороться на Лукаса. К счастью, исключительно взглядом. Он стоял спиной ко мне и застегивал запонки, а, услышав меня, обернулся.
– Доброе утро, – напомнила я про хорошие манеры. Он не впечатлился. Он вообще общался со мной так, как будто за каждое слово с его счета списывали миллион евро.
– Твои документы, – вместо приветствия, Лукас кивнул на столик.
Там лежал паспорт. Я приподняла бровь:
– Спасибо?
– Собирайся, – никак не отреагировал на сарказм в моем голосе он. – Мы уезжаем.
Еще вчера я заметила как четко он говорит по-русски, с акцентом, да, но без лишних окончаний, путаницы времен-падежей и прочей ерундистики. Правда, его талант мерк перед смыслом слов, которыми меня шарашило, как той самой волной в три этажа.
– Мы?
Лукас ничего не ответил, а я, приблизившись к столику, поняла, что паспорт не мой. Это вообще был не российский паспорт, а открыв его, я обнаружила, что меня зовут…
– Ева? Гловач? Польша? Серьезно, вы тут все с ума посходили? – выдохнула я.
Это больше не напоминало Ад на Земле, это все больше напоминало Ад на Земле. Лукас перевел на меня холодный взгляд, гораздо больше похожий на тот, которым полоснул меня при первом знакомстве.
– Ты моя, – произнес он. – И я тебя забираю.
Лукас
– Кто она? – повторил свой недавний вопрос Лукас, глядя на Олега Ростовского. Ростовский очень старался быть похожим на элиту, но чем больше стараешься, тем меньше у тебя получается. Даже отгрохав себе особняк, установив по периметру камеры, накупив дорогущих машин и обложившись охраной, элитой ты не становишься. Это должно быть в крови. Элита – это порода.
– Я же сказал, – Ростовский улыбнулся. Фальшивые улыбки этому русскому шли еще меньше, чем все его попытки показать, кто здесь крутой. – Эскорт. Высший класс.
– Элитные девочки не накачиваются наркотой перед сексом, – хмыкнул Лукас.
– Так девчонка только начинает. – Ростовский облизнул губы, и этот жест только подтвердил догадку Лукаса. – Может, поэтому и ширнулась. Я откуда знаю. Но агент меня уверял…
– Нет у нее никакого агента, – холодно перебил Лукас. – И в эскорте она не работает.
Хотя первое впечатление было именно такое. Когда девчонка вошла в гостиную, она смотрела дерзко. И с вызовом. Это мог быть образ. Могла быть попытка защититься (если бы та и впрямь только начинала), но ни одна ВИП-девочка не будет ширяться перед встречей с клиентом. На встрече – да, возможно, чтобы поддержать. В качестве допуслуги. Но не так грубо.
– Слушай, у нас в России всякое бывает. Ты чем-то недоволен? – Ростовский развел руками. У его ног крутилась эта мелкая шавка, которая отлично чувствовала отношение к хозяину, поэтому постоянно скалила зубы и рычала. Лукас испытывал желание взять ее за шкирку и хорошенько встряхнуть. Впрочем, к хозяину он испытывал примерно те же самые чувства.
– Я недоволен тем, что ты пытался меня обмануть, – холодно произнес он. – Я не веду дела с теми, кому не могу доверять.
Ростовский перестал ухмыляться. Грузно насел на кресло, и даже эта массивная обитая натуральной кожей громадина жалобно скрипнула.
– Ты меня сейчас во лжи обвиняешь?
– Кто. Эта. Женщина?
Тот выругался, подался назад, а потом махнул рукой.
– Хрен с тобой. Ладно. Ее муж крупно мне задолжал, так что она действительно обошлась мне очень и очень дорого. Можно сказать, стоила целое состояние, – Ростовский развел руками. – Вот такая вышла история.
– Ее муж жив?
– Жив, куда он денется. Мы его еще припугнем, а потом будет дальше на меня работать, как миленький. Он тот еще гондон, но полезный. Врач…
– Он ее отпустил?
– Отпустил? – хохотнул Ростовский. – Да кто бы его спрашивать стал, но ты не переживай. У него там еще две бабы, и это только из тех, кто постоянные.
– А она?
– Что она?
– Она сама согласилась?
– Вот поэтому я тебе и не сказал, – хмыкнул тот. – Ты у нас слишком принципиальный. Странно, что жив до сих пор еще…
Ростовский осекся, понял, что сморозил и примирительно поднял вверх руки.
– Шучу. Ну шучу, прости старика, юмор у меня такой. Русский. Я же и документы на нее уже сделал, все как положено. Вот. – Он открыл верхний ящик стола, достал польский паспорт и протянул ему. – Смотри. Ну хорош же подарочек. Тебе понравился, я же видел.
Лукас мельком взглянул на раскрывшуюся фальшивку. Имя Ева ей бы пошло, пожалуй. Но оно не было ее. Почему-то ему хотелось узнать, как ее зовут. Ее настоящее имя.
– Как ее имя?
– Настоящее? Никита. Бессона знаешь? А еще сериал такой был, в конце девяностых.
Никита ей тоже не шло.
– Так что? Заберешь ее? – Ростовский снова подался вперед.
– Заберу.
– Ну вот и чудесно. Значит, договорились? По поводу остального? – Он снова улыбался.
– По поводу остального я дам ответ позже.
Лукас поднялся, захватил документы и вышел. На улице уже рассвело, но хмурое утро все равно оставляло желать лучшего. Когда он вернулся, Никита уже ушла в душ. Когда уходил – она сладко спала. Так сладко, что это напомнило ему о том, о чем он запретил себе вспоминать.
Равно как и эта ночь: он не оставлял женщин в своей постели и не оставался в чужих. Но, когда вернулся в дом, девчонка уже упала в кровать и заснула. Можно было попросить, чтобы ее забрали, вместо этого он сел в кресло и смотрел на нее. Короткие светлые волосы разметались по темной наволочке. Тонкая, хрупкая и изящная. Как коллекционная куколка. Как статуэтка. Лукас точно знал, какое имя ей бы пошло – Гретхен. Жемчужина. Нежность, чистота, красота. Но даже в мыслях он запретил себе называть ее так, поэтому просто сидел и смотрел до тех пор, пока не заболели глаза. А следом – в груди, там, где долгое время был кусок льда, тяжелый, как камень. Наполненный изнутри пеплом и осколками стекла и металла.
Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что делает, когда ложился рядом и втягивал ее запах. У нее был свой, тонкий зимний аромат. Аромат зимнего моря, не имеющий никакого отношения к духам или к банным принадлежностям. Он дышал им и сам не заметил, как заснул, а утром первым делом пошел к Ростовскому.
Чтобы узнать о ней.
Швырнув паспорт на столик, Лукас сменил рубашку и занялся запонками. Как раз в этот момент вышла она.
– Ева? Гловач? Польша? Серьезно, вы тут все с ума посходили?
Он не ответил. Точнее, ответил не сразу, потому что она отчасти была права: это напоминало помешательство. Помешательство, от которого нужно избавиться как можно скорее, закрыть эту тему, оставить ее здесь.
Оставить кому? Ростовскому? Или тому типу, который завел себе любовниц и даже пальцем не пошевелил, чтобы ее защитить? Лукас давно перестал делить мир на черное и белое, но кое-что в его системе ценностей осталось неизменным: если мужчина не бьется за свою женщину до последнего, это не мужчина, это хер идущий на хер. Русский язык богат на такие интересные обороты, но этот был просто в точку.
– Ты моя. И я тебя забираю.
Нет, он не тешил себя иллюзиями, что действует из благих побуждений. В конечном итоге все, даже самые хорошие поступки, совершаются из личной выгоды. Ему нужна была эта девочка, чтобы закрыть дыру в сердце и унять ту боль, которую она же и пробудила. Вернуть к жизни. И, пока она ему нужна, она будет с ним.
Ее глаза широко распахнулись, словно она не поверила в то, что услышала. А после гневно сверкнули, превратившись в две узкие льдисто-голубые щелочки.
– Ты сошел с ума, если думаешь, что я с тобой поеду.
