– Садись, – он кивает на кресло раньше, чем я успеваю опомниться. Чихуахуа недовольно смотрит на меня и вообще выглядит так, как будто хочет меня тяпнуть. Я испытываю нелогичное желание показать ей язык. – Садись-садись. Разговор есть.
Я сажусь, и он переводит на меня тяжелый взгляд холодных светло-серых глаз.
– Олег Петрович. Про твоего отца я знаю, – выдает он раньше, чем я успеваю открыть рот. – Савицкий Леонид Ефремович, провинциальный воротила бизнеса.
– Он будет меня искать, – говорю я.
– Да неужели? – Фальшивый крестный отец изгибает бровь. – С какой радости? Вы с ним пять лет не общаетесь, или я не прав?
Откуда он столько обо мне знает? Почему?
– Давай начистоту, Никита…
– Ники, – поправляю я.
– Да мне похрен. Твой муж задолжал мне очень, очень много денег.
Догадываюсь, потому что близняшек надо было на что-то содержать. Сомневаюсь, что столичные девочки повелись на перспективу большой и светлой, прогулки по паркам или стильное щелканье хлыста. Недавно я узнала, что мой муж оборудовал себе студию в крутой новостройке, точнее, в одной из комнат. Он купил себе квартиру в новом доме и ничего мне не сказал, а вскрылось все случайно. Я нашла документы, которые он оставил в нашей прихожке, когда убиралась.
Мне просто стало интересно. Я просто туда поехала. Позвонила в домофон, и мне открыла одна из близняшек, Катя.
– Ой, я думала, ты одна из его девочек, – сказала она, когда все вскрылось. – Он иногда приглашает других. Но мы не ревнуем.
Да и с чего ревновать, если у них было все? Я видела обстановку этой квартиры, я видела, как одеты эти девочки. Видела их сумки, их украшения, их гиалуроновые лица и нарощенные волосы.
– Я собирался перевезти тебя туда, – рычал Роб, когда я задала ему пару вопросов. – Просто нужно было тебя подготовить. Ты же… совершенно невыносима! У тебя всегда столько претензий, хотя я делал для тебя все!
Все мои претензии заключались в одном: я хотела быть для него единственной. А Роб считал, что ему, как доминанту, единственная саба портит БДСМ-карму. Даже несмотря на то, что я его жена. Иными словами, он хотел, чтобы я оставалась его женой, а его девицы (близняшки и временно приходящие) скрашивали наш семейный досуг.
Я совершенно не знала собственного мужа, как оказалось. Но насколько я его не знала, я осознала только сейчас. Как ему в голову пришло связаться с мафией?!
– Он работал на меня, – продолжил Олег Петрович Не-Корлеоне. – Выручал… в неожиданных ситуациях. В Москве.
Теперь мне стали понятны и его ночные исчезновения, и даже бесконечные смены «когда он был очень нужен в клинике». Бандитам не всегда выгодно появляться в больницах, даже в частных клиниках, не говоря уже о государственных. О ножевых и огнестрельных ранениях сразу сообщают в полицию. Можно платить медсестрам и врачам, а можно… так.
– А потом решил, что может меня наебать, – мужчина снова посмотрел на меня, и посмотрел так, будто наебать его решила я. – Вряд ли он когда-нибудь расплатится, а вид его бездыханного тела может и принесет сиюминутное удовлетворение, но не прибыль. Не будем вдаваться в детали, Ники, но ты отработаешь его долг.
Господи, как банально. Я бы сказала это вслух, если бы моя жизнь не зависела от сидевшего по ту сторону стола любителя мелких пород. Кроме того, давящая обстановка кабинета: тяжелая дорогая мебель, классика в золотых корешках на полках книжного шкафа – да и обстоятельства в целом не располагали к сарказму.
– Моему мужу плевать на то, что со мной что-то случится, – сказала я. – Если вы изучали мою жизнь под микроскопом, наверняка это знаете.
– Знаю, и мне плевать, что ему плевать.
– Я не девственница. – Я сложила руки на груди. – И на рынке живого товара не котируюсь.
Кажется, впервые за все время нашего разговора в его глазах мелькнуло какое-то подобие удивления. Мелькнуло – и тут же растворилось в раздражении.
– Завтра у меня очень важный ужин, – сообщил он. – Деловая встреча. Будешь вести себя хорошо – будешь жить. Если мне что-то не понравится – отправишься на свалку. По частям.
Мог бы и не добавлять последнее. Я как никто другой понимала, что не на общественные работы водителем мусоровоза.
– Мы друг друга поняли, Ники? – спросил Петрович.
Должно было получиться страшно и пафосно, но в этот момент чихуахуа потянулась и тявкнула.
– Поняли, – ответила я.
Чтобы сдержать рвущийся из груди нервный смешок.
Когда-то я сказала Диане, что плохие девочки попадают в Рай. Это было чисто по приколу, я имела в виду элитный клуб, в котором мы с ней регулярно зависали. Так вот, с того дня прошло уже очень много времени, и, если я что-то для себя поняла, так это то, что хорошие девочки попадают в Ад.
Хорошая девочка – это я.
Когда я вышла замуж за Роба, я перестала ходить на тусовки и встречаться с друзьями еще в родном городе. Я стала только его. Мне нравилось, как он говорит: «Кто моя хорошая девочка, Ники?» Это сейчас мне кажется, что так обращаются к собакам, тогда мне казалось, что это мило. Меня накрыло этим помешательством и не отпускало, и мир вращался только вокруг нас, каждый день. Каждый чертов день.
А потом нас не стало.
Мне бы очень хотелось плюнуть и растереть, как я раньше и делала. По поводу парней, по поводу проблем, по поводу любой ситуации, которая меня не устраивала, но это было очень давно. В прошлой жизни. Со стороны всегда кажется, что все это фигня, что чужие чувства – фигня, что через них можно перешагнуть. Легко, и пойти дальше, но теперь я знаю, что хрена с два это легко.
Потому что часть меня (та самая глупая часть, которая верила Робу все эти годы и в последние месяцы тоже верила в лучшее) сейчас крутит в голове мысль: он должен позвонить моему отцу. Он должен сделать хоть что-то, чтобы меня вытащить. Он не бросит меня.
Эта глупая часть все еще считает его героем, каким он был, когда я его впервые увидела в БДСМ-клубе, куда меня «фор фан» притащила Диана. Эта глупая Ники все еще видит того мужчину, который ради нее отказался от карьеры, от всего, что создал, переехал с ней в другой город. Надо было придушить ее еще тогда, когда она смотрела на него со слепым обожанием.
Потому что если бы не она, я бы не оказалась там, где я есть сейчас. В загородном доме питерского авторитета, откуда не сбежать, потому что бежать некуда. Я хорошо знаю такие дома: это уникальная крепость, возможно, где-то между Питером и Сестрорецком. А может, за Ломоносовым и Петергофом или где-то еще. Я не представляю, где это вообще, я просто вижу из окна высокую ограду, больше подходящую какому-нибудь средневековому замка. Камеры нашпигованы повсюду, как изюм в дешевые булочки: не пролетишь и не проползешь. Я могу попытаться выйти из дома, но дальше я не пройду. Этот дом может стоять как на большой улице какого-нибудь коттеджного поселка (что маловероятно), так и на отдалении от примерно таких же строящихся крепостей. По крайней мере, в моем городе было так.
А здесь… Я рассматривала темный пейзаж за окном, в котором светлого было – только снег и массивная каменная стена, пока у меня не начали слипаться глаза. Потом приняла душ и легла спать. Ни одна нормальная женщина в таких обстоятельствах не заснула бы, но меня даже с большим приближением нельзя назвать нормальной. У меня психика так устроена: если не можешь что-то пережить прямо сейчас, выключи это до лучших времен. Наверное, с детства пошло, когда отец пытался мне объяснить, почему мама ушла.
Будучи еще совсем крохотной морковкой, я уже тогда поняла, что можно здорово отъехать кукухой, если рыдать день и ночь напролет. Моей реакции удивлялись все: начиная от отца и заканчивая нашей домработницей Офелией. Я не стала ей говорить, что не хочу повторить судьбу ее тезки из «Гамлета», тем более что тогда я про Гамлета еще ничего не знала.
После разговора с владельцем особняка я поняла, что, пока я нужна Петровичу (про себя я решила звать его так), меня никто не тронет. Зачем я ему нужна на этой встрече – дело десятое, но факт остается фактом. Поэтому я заснула практически сразу, как у меня высохли волосы: переползла с мокрой подушки на сухую и спала, завернувшись в одеяло, как луковичка тюльпана.
Новый день встретил меня серым питерским рассветом в десять утра, но, по крайней мере, я выспалась. За моей дверью вчера оставили бугая, и я была уверена, что если сейчас выгляну за нее, увижу его на том же месте с тем же выражением лица. Поэтому выглядывать я не спешила, почистила зубы, привела себя в порядок и только после этого снова подошла к окну.
За ночь ничего существенно не изменилось, разве что черную полосу неба сверху сменила серая. Зевнув, я устроилась на подоконнике, игнорируя урчащий желудок. Мне не хотелось контактировать с местными обитателями, но пришлось.
– Завтрак, принцесса, – сообщил громила, вошедший ко мне с подносом. Следом за ним появилась девушка-глаза-в-пол, которая тащила чехол. – И твое платье для ужина. Цацки потом принесут. Туфли тоже. Какой у тебя размер?
– Тридцать шесть, – автоматически ответила я.
Еда пахла так умопомрачительно, что желудок отказался дальше изображать гордую узницу (учитывая, что я не ела со вчерашнего утра) и буквально заставил меня подбежать к столику. Дверь за бугаем и горничной снова закрылась, но я этого даже не услышала, вгрызаясь в теплый, пропитанный маслом круассан.
Полдня я пыталась строить теории, зачем понадобилась на этом ужине (вряд ли Петрович испытывал недостаток в красивых женщинах всех мастей), но потом сдалась, понимая, что ни одна из них не проходит проверку на мою собственную логику. Поскольку заняться здесь было все равно особо нечем, во второй половине дня я отказалась от уютных объятий халата, переоделась во вчерашнюю пижамку, сделала комплекс растяжки и пошла рассматривать платье.
Оно оказалось коротким, но прилично коротким. Зато с неприлично открытой спиной. Еще быть чуть ниже – и стали бы видны шрамы, которые мне оставил Роб. Нежное, из удивительно приятной ткани, оно стоило целое состояние. Я увидела бирку бренда и только хмыкнула. Ну да, определенно от меня на этой встрече что-то зависело, иначе зачем меня одевать, как на Красную дорожку или на вручение Оскара?
Часов в пять мне принесли легкий перекус: орешки, ягоды и сухофрукты. А спустя полчаса ко мне зашла визажист, девушка примерно моего возраста. Я понимала, что говорить с ней о помощи не стоит (если я не хочу, чтобы на свалке оказалась либо она, либо я), но не могла не попытаться.
– Вы давно на него работаете? – спросила, когда оказалась в кресле перед зеркалом.
Девушка метнула на меня обеспокоенный взгляд.
Да. Похоже давно. Я не стала продолжать, тем более что говорить, когда тебе делают макияж – нереально. Господи, это было так давно… так давно я в последний раз могла пригласить к себе визажиста или сама ходила на макияж и укладку. Я научилась все делать своими руками гораздо быстрее, чем многие учатся этому с детства: когда привыкаешь выглядеть на все сто с рождения, перестать просто невозможно. Я научилась собирать модные луки с вещей на маркетплейсах и перестала считать, что стильно выглядеть можно только в брендах. Судьба здорово щелкнула меня по носу (и по заднице, но опустим детали), сейчас же меня будто швырнуло назад в прошлое. В те дни, когда я была любимой папиной дочкой, когда для меня делалось все и прощалось тоже все.
– Вы очень красивая, – сказала девушка, наконец. Видимо, чтобы сгладить неловкость от своего молчания.
– Спасибо.
Когда-то я принимала комплименты как должное. Как то, что мне дано по тому же самому праву рождения. Без малейшего намека на благодарность, просто потому что мне все были должны, как мне тогда казалось. Так вот, мне казалось.
– Лишним макияжем мы вас только испортим. Вам достаточно легкого образа даже на вечер, – воодушевившись моим ответом, продолжала она. – Согласны?
– Согласна.
Образ у нее и впрямь получился чудесный. Светлые тона, никаких броских, кричащих или вызывающих оттенков, при том, что это был не нюд. И все же можно было сказать, что я почти без макияжа: сейчас в отражении я напоминала себе девочку, которой была когда-то. До встречи с мужем.
Правда, глаза не спрячешь, и в них отражалось все остальное. Я отвернулась от зеркала, поблагодарила визажистку. Пока она собирала косметику, я влезла в туфли: высокий каблук визуально подтянул мой рост, потому что вообще-то его во мне было не так уж много – всего лишь метр шестьдесят четыре. Надела серьги, легкие, но тоже брендовые и тоже безумно дорогие и изящное тонюсенькое колье с капелькой, стекающей к ложбинке между грудей. Точнее, у любой другой он бы стекал, с моим телосложением и первым размером эта капелька просто аккуратно легла на светлую кожу.
Не прошло и пары минут, как визажистка ушла, когда ко мне заглянул знакомый уже бугай. Тот, который увез меня из дома:
– Пошли, там только тебя не хватает.
– Там – это где? – не удержалась от шпильки я.
– Поговори мне тут.
Впрочем, долго гадать не пришлось. Роскошными коридорами (в этом доме все было роскошным, оставалось только представлять, сколько средств вбухано в ремонт) мы вышли к столовой, которая тоже была роскошной. Еще на подходах я услышала немецкую речь, слишком резкую и сильную, чтобы ее перепутать. Болтал Петрович, но, когда мы с сопровождающим вошли, я ударилась о совершенно иной взгляд.
Холодный, как арктические льды, жесткий, сильный, подавляюще-властный. Он тоже врезался в меня, и на миг показалось, что мне стало нечем дышать. Как от порыва морозного ветра зимой.
– Ich habe es f?r dich ausgesucht. Gef?llt dir mein Geschenk?* – сказал Петрович, но я, разумеется, ничего не поняла.
Только почувствовала как сердце ударилось о ребра: под этим пронизывающим, ледяным подавляющим взглядом. Под взглядом, от которого не то хотелось сбежать, не то приблизиться к его обладателю, как на невидимом поводке.
*(нем.) Я нашел ее специально для тебя. Как тебе мой подарок?
Глава 3
Ники
Мужчина смотрел на меня в упор. Я бы сказала «пялился», но это совершенно не вязалось с его обликом. Он меня рассматривал. Изучал. Словно просчитывал варианты, в каждом из которых мне ничего хорошего не светило, и его взгляд становился все холоднее, холоднее и холоднее. С тем же успехом можно было прикладывать к коже лед. Ото льда может быть жарко. Может быть холодно. Ото льда можно получить ожог, и все это сейчас я разом испытала, умноженное на сто. На тысячу. На сотни тысяч. Только когда он отвернулся, я смогла вдохнуть. Вдох получился рваный, но, к счастью, его никто не услышал.
– Gut*1, – сказал он, и мой вздох утонул в его низком, резком голосе.
Так звучал немецкий в фильмах, так звучал голос главного героя, когда я читала «Триумфальную арку». Я подумала об этом, а еще о том, что надо было выбирать вторым языком немецкий, а не французский. По крайней мере, тогда сейчас я бы не чувствовала себя так по-идиотски. Хотя это слово я поняла: он бросил короткое резкое «Хорошо», как выплюнул. С тем же успехом можно было швырнуть что-нибудь в лицо мне или питерскому Корлеоне.
– Sie kann kein Deutsch,*2 – произнес Петрович.
А после кивнул мне на стул. Я должна была сидеть напротив этого немецкого монстра, холод от которого исходил такой, как если бы я сидела рядом с открытым холодильником или напротив распахнутого окна. Впрочем, на меня он все равно больше не смотрел, и это помогло немного расслабиться. Относительно. Зачем я им понадобилась, я до сих пор не понимала, но, к счастью, манерами Бог не обделил и обделаться в их глазах мне не грозило. Ни с устрицами, ни с улитками, ни с пастой и остальной средиземноморской кухней.
Мне казалось, в Германии любят мясо, но то ли Петрович решил выпендриться, то ли мне казалось, потому что сегодня на столе были морепродукты, рыба и все соответствующее. Вино, которое подали к блюдам, отличалось совершенным, уточенным, подчеркивающим их вкус ароматом.
Из разговора этих двоих я выяснила разве что они деловые партнеры (Gesch?ftspartner*3) и имя мужчины, сидящего напротив меня: Лукас. Ему не шло. По крайней мере, мне так казалось, Лукас – это что-то более мягкое. Сочетание его резких черт, широких плеч, высоты роста, ледяных глаз наводило на мысль о викингах с такой же резкостью в именах, как и во внешности.
Но, по крайней мере, я могла его рассмотреть: тот факт, что он на меня откровенно пялился, давал мне карт-бланш в отношении «пялиться на него». Я могла его хоть облапать взглядом, и впервые за долгое время мне захотелось смотреть на другого мужчину. Не на мужа. Gesch?ftspartner Петровича обладал тем опасно-притягательным шармом, который притягивает женщин, словно магнитом.
В нем не было этой напускной показной властности, которой так гордился Роб, у него просто была власть. Это чувствовалось в том, как он двигался, как разговаривал. Как смотрел. Преимущественно на Петровича, но иногда поворачивался ко мне, и в его взгляде ко льдам добавлялось что-то еще. Что еще, я понять не могла, но с каждым мгновением мне становилось все проще и проще встречаться с ним взглядом.
Напряжение разомкнуло ошейник, давивший на мою шею, и поэтому я опрометчиво расслабилась. Поэтому упустила момент, когда холод от его присутствия внутри меня превратился в жар. Поэтому не сразу поняла, что мне что-то подмешали в еду или в напиток. Наркоту. Афродизиак. Хрен знает что еще.
Я это осознала уже в тот момент, когда меня основательно повело. Не так, чтобы свалиться под стол, нет, у этой отравы было совершенно иное действие. Теперь вокруг меня можно было усадить с десяток Лукасов, и холода я бы не почувствовала. А вот накатывающее волнами возбуждение, от которого хочется сводить ноги или наоборот, просунуть между бедрами руку и вдавить ее в пульсирующую, набухшую плоть, я как раз чувствовала. Более чем.
Сначала меня накрыло ощущениями, потом – липким ужасом. Когда я осознала, что со мной происходит. Нет, раньше со мной такого не было, но благодаря Диане я была девочкой просвещенной. Знала, что мужчины (да и женщины) по приколу могут сыпануть что-то в твой напиток, в еду или даже просто в воду. Знала, что когда ты в первый раз с незнакомым парнем в ресторане, отлучаться «попудрить носик» можно только когда твой бокал или тарелка пусты.
Все эти знания, увы, никак не могли мне помочь: жаром пульсации между моих ног уже можно было растопить всю русскую зиму. «Мне надо уйти, – мелькнула сумасшедшая мысль. – Надо просто встать и уйти…» Куда? Я здесь ничего не контролировала. Я даже свое тело уже не контролировала.
Петрович что-то сказал Лукасу, и тот снова посмотрел на меня. Льды в его глазах плавились, и, если у меня еще оставались крохотные крупицы надежды на то, что я нужна как красивая декорация, сейчас они развеялись прахом.
– Wer ist sie?
Казалось, я уже должна была привыкнуть к тому, как звучит его голос. Но слушать его во время делового разговора и слушать, когда его взгляд обращен на меня – это принципиальная разница. Особенно когда в ушах бухает пульс, по венам бежит жидкий огонь возбуждения и кажется, что если меня сейчас не трахнут, я просто сойду с ума.
– Eine elite escort Dame. Du glaubst nicht, was die mich gekostet hat.
Слова путались и сливались в сознании в какой-то белый шум. Петрович что-то сказал про эскорт? Сейчас даже его присутствие не работало как антивиагра, а должно было бы. Я не должна была смотреть на этого мужчину так, не должна была чувствовать его прикосновения к своей коже, хотя он еще ни разу меня не коснулся. Не должна была течь от одной только мысли, что он развернет меня к стене и войдет одним резким рывком, заполняя собой до отказа.
И уж тем более не должна была поднимать на него плывущий, манящий взгляд, когда он поднялся из-за стола. Приблизился ко мне, протянул раскрытую ладонь и сказал:
– Komm mit.*5
Я не была из тех, кто вешается на первого попавшегося мужика, каким бы холеным он ни был, как и из тех, кто «вечная недавалка» тоже, но гадость, которую мне подсыпали или подлили, превратила меня в существо, не способное думать ни о чем, кроме секса. От прикосновения его ладони меня просто перетряхнуло от кончиков пальцев ног до макушки. Кожу закололо иголочками, и я подавила желание запрыгнуть на него прямо здесь. Буквально, как в фильмах показывают: когда мужчина подхватывает женщину под бедра, прижимает к стене – и дальше по тексту.
Хотя сдается мне, стена – это слишком далеко. Вот тут стол, красивый такой, с него много всего можно скинуть: тоже будет очень кинематографично. Особенно учитывая, что он немец. Интересно, по какому поводу они с Петровичем деловые партнеры? Может, порно снимают?
Мысль смешком сорвалась с губ, и, хотя мы уже вышли из гостиной, Лукас повернулся ко мне.
– Что смешного? – спросил он на чистом русском. На таком чистом, что чище была только моя репутация в момент явления в этот мир.
