В ту же секунду раздался сильный грохот. Вполне себе обычный, человеческий, очень знакомый. Кто-то долбил кулаком в дверь, надрываясь хриплым басом:
– Петров! Эй, Петров, вставай, а то проспишь все на свете! Первый день, а ты уже в запой ударился? Петров! Открывай, в рот те ноги!
Я несколько раз моргнул, пытаясь сфокусироваться. Картинка изменилась. Белый потолок сменился потолком, с которого свисала пыльная паутина, а серый цвет и жёлтые пятна рождали в душе много вопросов. В нос ударил стойкий запах дешёвого табака, не очень чистых носок и почему-то капусты.
Я лежал на железной кровати с провалившейся почти до пола панцирной сеткой. Напротив стояла такая же кровать, застеленная серым шерстяным одеялом. На столе – огарок свечи в бутылке из-под портвейна, пепельница, полная окурков «Беломора», и раскрытая книга «Инструкция постовому милиционеру».
Судя по всему, комната, в которой я очнулся, находилась в общаге. Этот общажно-общественный дух не возможно перепутать ни с чем другим.
– Петров! Ты живой там? Вещдок мне в бок… – дверь снова задрожала от ударов.
Я сел и посмотрел на свои руки. Молодые, сильные, без возрастных изменений. Вскочил, подбежал к маленькому зеркалу, висевшему на гвозде. Из него на меня смотрел тот самый парень лет двадцати пяти, с густой шевелюрой и широко раскрытыми голубыми глазами, чья фотография находится в личном деле. Я улыбнулся. Незнакомец тоже оскалил ровные белые зубы.
– Иван Сергеевич… – Произнес тихонько, чтоб никто не услышал. Голос был чужим, молодым и звонким. – Твою ж мать… И правда… Иван Сергеевич Петров.
Дверь, не выдержав напора, распахнулась, в комнату ввалился здоровенный детина в милицейской форме старшего лейтенанта. Лицо у него было круглое, как блин, с носом-картошкой и большими усами, напоминавшими Будённого. Рост где-то под два метра. Без преувеличения. Этакий русский богатырь с очень добродушной усатой физиономией.
В комнату он ворвался очень бодро, в боевом настроении, но, переступив порог, наткнулся на мой выразительный взгляд, говоривший о том, что ломать двери, в некотором роде – моветон. А я умею делать не просто говорящие взгляды, я умею этими взглядами молча посылать на хрен.
Мое настроение было понято старлеем верно. Поэтому от дверей в центр комнаты он шагал вроде бы бодро, но каждый следующий шажок у него получался короче предыдущего, в результате чего создавалось ощущение, будто детина в милицейской форме просто марширует на месте.
– Очнулся, салага! – Нежданный гость окинул меня насмешливым взглядом, делая вид, будто все хорошо и мы с ним давно знакомы.
Хотя… Черт его знает. Может, так оно и есть. О прошлой жизни Ивана Сергеевича воспоминаний в моей голове не имелось. Совсем.
– Я уж думал, ты с катушек слетел после вчерашнего. – Сказал старший лейтенант и вроде как немного смутился от своего же заявления. Потом сразу пояснил, – Говорят, вы отмечали заселение с комендантом. А после попойки с Иванычем не каждый проснется живым. Иваныч пьет литрами. Ну что, как самочувствие? Голова не кружится? Ты бледновато выглядишь.
– Все в порядке, – неуверенно ответил я, пытаясь говорить молодым голосом и не скатиться на свой привычный, хрипловатый бас. – Просто… сон странный приснился. А вы, пожалуйста, в следующий раз, когда решите войти, дождитесь все-таки пока я открою. Замок, знаете, не казенный. И не саморемонтирующийся.
– Это тебе в десантуре снились сны, красавицы да самолёты с парашютами! – старлей прекратил переминаться с ноги на ногу, подскочил ко мне и так звезданул меня по плечу, что я чуть не присел. – Здесь, брат, реализм. Суровый советский реализм. И давай сразу на «ты». Я – старший лейтенант Виктор Семёнов. Живу тут рядышком. Буквально через пару дворов. Вот меня к тебе и прикрепили. Буду уму-разуму учить. Значит, ты у нас из ВДВ? Это хорошо. Это правильно. Одевайся быстро, в отделение идём. Начальство объявило общий сбор.
Семёнов громко хохотнул, будто мысль о предстоящей встрече с начальством его ужасно веселила, а затем с разбегу плюхнулся на соседнюю кровать. Честно говоря, в момент его прыжка я немного напрягся. Подумал, ну все, трындец кровати. Старлей семимильными шагами загоняет меня в долги. Замок сломал и кровать сейчас расхреначит. К счастью, обошлось.
Я покрутил головой по сторонам, пытаясь понять, что именно нужно одеть. Конкретно в данный момент на мне были только треники и майка-алкоголичка. Но в комнате, помимо двух кроватей и стола, имелся еще огромный трёхстворчатый шкаф. Форма обнаружилась именно там.
Я метнулся в душ, который находился здесь же на этаже, и начал собираться.
Попутно размышлял о насущном. Вот и началась, моя командировка… Поработаю немного, а потом тихо-мирно уйду на покой. Теперь уже на самый настоящий покой. По крайней мере, очень хотелось бы в это верить.
Только почему-то перед глазами стояло хитрое лицо кураторши в тот момент, когда она провожала меня, помахивая ручкой.
Глава 3
Семёнов оказался крайне деятельным мужиком. Он вытащил меня из общежития сразу, как только я натянул форму и фуражку.
Мы вышли на улицу и двинулись в сторону отделения милиции, которое, вроде бы, находилось неподалеку.
Утренний воздух города N-ска ударил в нос – неожиданно свежий, с примесью угольной пыли, недавно прошедшего дождя и далекого, но такого родного аромата свежего хлеба. Того самого хлебушка! С корочкой и необыкновенно вкусной мякушкой.
От этого «коктейля» у меня на мгновение перехватило дыхание и даже немного «пробило на слезу».
Я родился в 1971 году и о советской юности у меня имелись только приятные воспоминания. Пионерская дружба, булочки по три копейки, искренняя вера в светлое будущее. Потом, правда, пришли 90-е и вся эта романтическая история очень быстро выветрилась из моей головы, но вот именно сейчас, в момент, когда мы с Семёновым топали по городу N-ску, душа Маркова Артема Николаевича пела и плясала.
– Красота-то какая, а? – старлей широко улыбнулся, заметив, как я на секунду остановился и жадно глотнул воздух. – Наш город-сад! Дыши, Петров, пока есть чем. Через час тепловозы накоптят, вонь будет, как от трактора «Беларусь».
Я молча кивнул. Мой новый, молодой голос звучал совершенно чуждо для моего же слуха, требовалось время, чтоб привыкнуть к нему. Поэтому пока предпочитал отмалчиваться.
Я вертел головой, рассматривая окружающую реальность, и чувствовал странное ощущение, похожее на приятную ностальгию.
Город N-ск оказался небольшим городишком, которому, чисто по моему мнению, больше подошло бы определение «поселок городского типа». Большинство домов здесь были частными, а население, думаю, не превышало несколько десятков тысяч человек.
Правда центр, по которому мы в данный момент шли, выглядел более развитым, что ли. В наличие имелись двухэтажные дома, которые скорее всего после войны строили немцы, и даже пятиэтажки в виде родных и таких близких сердцу «хрущевок».
В N-ске было несколько основных «градообразующих» предприятий. Первое, самое главное, – железная дорога. N-ск оказался узловой станцией в южном направлении. Поэтому бо?льшая часть местных трудилась именно на «железке». Второе, третье и четвертое место занимали – ликероводочный завод, мясокомбинат и птицеферма.
В городе имелось два отделения милиции. Отделение номер один и, что совсем нелогично, отделение номер три. Куда делся номер два, Семенов затруднялся объяснить. А всю информацию о новом месте жительства рассказал мне именно он.
– Да черт его знает. – Развел Виктор руками в ответ на мой вопрос. – Сколько себя помню, всегда так было. И ты это… Имей в виду. Безрадостный, Попко они соревнуются между собой.
Я с умным видом кивнул, ну мало ли о чем идет речь, а потом все же поинтересовался:
– Безрадостный Попко это кто?
– Безрадостный И Попко, – Уточнил Семенов, сделав акцент на букве «и». – Безрадостный Василь Семеныч, полковник, начальник нашего отделения. А Попко Егор Кузьмич, подполковник, – начальник отделения номер три. Вот у них вечно борьба между собой идёт за звание лучшего отдела милиции города. Поэтому у нас раскрываемость… – Старлей замолчал, подумал немного, а потом весело хохотнув, продолжил, – Нет, не раскрываемость. У нас нарушаемость почти на нуле. Брехать не буду, бывает всякое, конечно. Кражи, например, куда без них. Через наш город народ дуром на юг прёт, особенно когда сезон. Гастролёры всякие залетают. Бытовуха, опять же. Да и так, по мелочи. Но, к примеру, зверские убийства или другие непотребства… Как в вашей этой Москве…Не дай боже?… – Семенов остановился, несколько раз поплевал через плечо, – Это очень редко. Идем, не отставай.
Старлей хлопнул меня по спине и снова двинулся вперед, в сторону, где по его заверению находился отдел милиции номер один. Я хотел было ответить, что вообще-то, он сам через каждые пять шагов тормозит на месте, то плюется, то курит, но не стал. В конце концов, как источник информации Семенов оказался весьма полезен в силу своей разговорчивости. Не надо портить с ним отношения.
Пока мы шли, я без конца крутил головой по сторонам, оценивая место, где оказался. Люди, загруженные своими проблемами, обгоняя нас с Семёновым, спешили на работу. Выражения лиц у них были сосредоточенные, но какие-то… спокойные, что ли. Не было в этих лицах удрученности, свойственной будущему. Когда вся жизнь – одна сплошная гонка.
Впереди показался универмаг. Очередь там выстроилась в аккуратную линию, народ терпеливо ждал открытия. По дороге, лениво урча двигателем, проплыл «Запорожец» цвета «яичко дрозда», а за ним, как особа дворянских кровей, не спеша, следовала черная «Волга».
– Смотри, – Семёнов ткнул пальцем в сторону проехавшей вслед за «Волгой», «копейки», за рулем которой сидел мужик лет пятидесяти. – Это наш, райисполкомовский. Борис Ефимыч Буреломов, председатель. Мужик, в принципе, ничего, но, между нами говоря, жулик тот еще. Дочь замуж за москвича выдал, так зять у него, слышь, в ГУМе работает. Теперь у Бориса Ефимыча и колбаса докторская бывает, и икра, которая вовсе не заморская. Ты не смотри, что он на «жигулях». У него денег-то на половину города хватит. Очень ушлый гражданин. Дом – оформлен на тестя. Машина – на жену. У тещи сберкнижка, он туда потихонечку денежки откладывает. Но изо всех сил старается делать вид, будто ничего у него нет. Сирота Казанская. Боится милицию, как огня. А уж от аббревиатуры БХСС у него вообще… прединсульное состояние. Потому что мы про него всё знаем. Всё-ё-ё!
Старлей сладко протянул последнюю букву и подмигнул мне.
Честно говоря, радость Семёнова по поводу осведомленности милиции о делах этого Буреломова показалась мне немного странной. Если знаете, чего не сажаете? Вот так хотелось спросить. Но я промолчал.
В моих воспоминаниях эпоха советского союза выглядела как достаточно счастливое время, в котором не было ни убийц, ни маньяков, ни жадных чиновников. Особенно чиновников. Эти граждане значительно позже, в период перемен, начали грести и ртом, и жопой. Старались «вытащить» из своей должности максимум пользы.
Но в 1980-м я был слишком юн. Союз развалился, когда мне исполнилось двадцать, только вернулся из армии. Поэтому мои воспоминания как достоверный источник – идея не очень.
Мы все шли и шли к отделению, которое оказалось вовсе не так близко, как обещал Семёнов. Но я не выкобенивался. Потому что Виктор без перерыва трындел, рассказывая все, что мог, о районе, о городе, о его жителях, о нюансах и деталях будущей работы. В представлении Виктора я был салагой, который только что прибыл из школы милиции. Ни опыта, ни практики. Он понятия не имел, сколько всего я уже успел повидать. В прошлой, конечно, жизни.
Я слушал Семёнова молча, периодически кивая в такт его словам. Мимоходом ловил на себе заинтересованные взгляды, особенно женские. Молодой лейтенант в новой форме – зрелище, видимо, привлекательное.
Тем более, чего уж скромничать, Петров и правда был достаточно фактурным товарищем. Высокий, широкоплечий, с открытым, располагающим лицом. Такое чувство, будто мне это тело подбирали не только исходя из биографии, но и с заделом на симпатию со стороны окружающих.
Какая-то девчонка, лет восемнадцати, с бантами, вплетенными в косы, в легком цветастом платье посмотрела в мою сторону, покраснела и ускорила шаг. А я отчего-то смутился сильнее, чем она.
Странное ощущение – быть молодым. Тело легкое, ноги сами несут, дыхание ровное, в голове – каша из воспоминаний о будущем и тревога перед настоящим. Кровь бурлит, сердце работает как часы. Я уже и забыл, что такое молодость.
– А вон, глянь, – Семёнов снизил голос до конспиративного шепота, затем кивнул на массивную женщину в телогрейке, подметающую улицу. Учитывая, что солнце жарило нещадно, присутствие телогрейки, конечно, вызывало вопросы. – Тётя Тома. Глаза и уши нашего района. Эта, если что, не только видит и слышит. Она может метлой огреть так, что искры из глаз посыпятся. Ей однажды мужик попался, пытался кошелек у студентки стащить. Тётя Тома его так отхреначила, что он сам в отделение приполз и слезно просил закрыть его в камере.
Я невольно улыбнулся. Да, таких тёть Том в моем прошлом было немало. Столпы общества, несущие свою нелегкую службу на благо государства. Только вот известные мне «Тети Томы» уже не метлами махали, а сидели на лавочках с телефонами и снимали на видео всякие нарушения. Прогресс.
– А это что за организация? – спросил я, указывая на неприметную дверь между универмагом и сберкассой.
На двери висела табличка с непонятным символом, похожим на кривую звезду, вписанную в круг. Рядом со звездой красовался герб города. Соседство, честно говоря, немного странное.
Семёнов хмыкнул.
– Это, браток, исторический музей и по совместительству филателистический клуб. Днем собирают факты о прошлом родного края, а вечером, в нерабочее время – марки. Мужики странные туда ныряют постоянно. Не от мира сего. Понял? Нормальный мужик, ему же что надо? В гараже с друзьями посидеть, на рыбалку съездить, на охоту. А эти… Марки им подавай… – Семёнов хохотнул в усы, – Но вроде тихо ведут себя, не бузят. Ходят, шепчутся над своими бумажками. Чудаки.
Я пристально посмотрел на символ. Лилу говорила про «Договор о ненаблюдаемости». Может, это и есть одно из тех мест, где нечисть маскируется под безобидных чудаков? У них же должен быть свой… не знаю… Профсоюз какой-нибудь.
По крайней мере звучит не так угрожающе, как, скажем, «адепты культа Бельфегора». Хотя кто их знает, этих коллекционеров. Может, они там не марки рассматривают, а пентаграммы рисуют.
Клуб филателистов остался позади, мы свернули на одну из улочек, пересекающих центр. Внезапно Семенов резко остановился и замер, всматриваясь вдаль.
– Ах ты ж сучий потрох… Опять шпалы ворует… – Выдал старлей.
Я проследил за его взглядом и увидел, как из дальнего конца улицы навстречу нам тихонечко двигается лошадь, запряжённая в телегу. На телеге, свесив голову на грудь, сидел мужик. За его спиной высилась горка неизвестного содержания, накрытая рогожей.
Нас с Семёновым мужик не видел, потому что, дремал. Лошадь у него, видимо, со встроенным навигатором. Дорогу к дому знает хорошо.
– Егор Золотарев… Сволочь вороватая. Решил себе времянку новую построить, так теперь одно по одному шпалы тащит с «железки». Там, за депо, – Семенов махнул рукой, указывая куда-то в сторону, – Новые пути кладут. А эта сволочь в ночную работает. Вот он потихоньку шпалы и таскает, а утром домой привозит, во дворе складывает. Я его уже предупреждал, еще раз замечу, накажу. Так нет, ты погляди!
Виктор всплеснул руками, напоминая в этот момент возмущенную «проститутками и алкоголиками» старушку.
– Ну Егорка… Ну ладно… Сейчас мы тебе устроим… Идем!
Семенов дёрнул меня за рукав и потянул в сторону деревьев, растущих вдоль линии частных домов.
Честно говоря, мне как-то сразу не понравилось идея старлея, особенно его это уверенное «мы». Я пока что никому ничего устраивать не собирался. Мне нужно было разобраться на месте со своей, особенной работой.
Однако, Семенов, влекомый желанием проучить неведомого мне Егорку, был неумолим и непреклонен. По-русски говоря, просто не спрашивал моего желания.
Лошадь, не доехав до нас с Семёновым, свернула с улицы Ленина, на которой мы находились, вглубь домов.
Мы со старлеем мелкими перебежками двинулись следом.
– Домой везет… Ага. Точно новую партию шпал украл. – Бубнил Семенов шустро двигаясь от дерева к дереву.
– Слушай… – Я тронул Виктора за плечо. – Так если ты знаешь, чего не привлечёшь?
Семенов оглянулся на меня, пожевал губами, а потом с досадой выдал:
– Кум он мой. Как привлекать-то? Пытаюсь разговорами все решить.
– А ничего, что мы в отдел можем опоздать? Ты же говорил, начальство…
– Ой, да хватит тебе. – Отмахнулся старлей. – Василь Кузьмич раньше чем через час не появится. Это нам велено собраться к 8:30, а полковник, дай бог, после девяти придет. Сейчас вот, что важно! – Семенов ткнул пальцем в телегу, которая маячила прямо перед нами, двигаясь по узкой улочке вглубь частного сектора. – Дело принципа, понимаешь? Я его предупреждал, я ему говорил. А он мне обещание дал.
В общем, стало понятно, пока старлей с этим Егоркой не разберется, покоя нам не видать. Поэтому я тоже махнул рукой, образно выражаясь, и пришел к выводу, черт с ним, будем решать проблемы по мере их поступления.
Через десять минут мы, наконец, добрались до финальной точки своего «путешествия». Дом Егора Золотарева находился на самом конце улицы, за ним уже виднелись лесок, горка и речка.
Телегу вместе с лошадью мы обнаружили прямо возле забора. Самого хозяина нигде видно не было.
– Во двор пошел, гадина такая. Место готовит. Ну ничего… Сейчас мы его проучим. – Заявил Семенов, а потом решительно вышел из-за дерева, служившего нам очередным укрытием и… Направился к телеге.
Я удивился такому повороту. Лошадь, по-моему, тоже. Она повела мордой и с подозрением посмотрела на старлея. На рогоже сидел здоровый черный кот, лениво вылизывая труднодоступные места, так даже он завис с задранной лапой, наблюдая, как к телеге подходит непонятный милиционер. Откуда успел взяться кот, не знаю. Наверное, хозяйский, забрался, пока не прогнали.
– Ну… Может человек хочет убедиться… – Высказался я вслух, а потом двинулся вслед за Семеновым. Чего стоять-то на месте?
Однако старлей, даже не заглянув под рогожу, забрался на перекладину, которая находилась в передней части телеги, взял вожжи в руки, а потом, оглянувшись, велел:
– Залазь Петров. Быстрей, давай. Мы сейчас с тобой Золотарева хорошо проучим. Он у меня, гнида, не то, чтоб государственное добро воровать перестанет, он еще и свое принесет да отдаст.
– Погоди… Ты что задумал? – Спросил я настороженно.
– Да все нормально. Говорю, залазь. Пока Егор не вышел. – Усмехнулся старлей и кивнул мне на телегу.
В общем-то, выбор был невелик. Либо я сейчас заартачусь и буду выглядеть в глазах Семёнова не очень хорошим человеком. Решит, что я – зажравшийся москвич, который держит себя выше остальных. Либо поддержу старлея в его идее, какой бы она не была, и мы с ним закрепим наше знакомство дружеским общением. Естественно, я выбрал второй вариант. Шустро забрался в телегу и устроился рядом с Семёновым на широкую доску, служившую сиденьем для возницы.
Семенов довольно хмыкнул, затем молча дернул поводьями и… не получил никакого результата. Свинская лошадь не двинулась с места, даже глазом не повела. Стояла себе, как ни в чем не бывало, флегматично выкатив нижнюю губу. Семенов со свистом втянул воздух ноздрями и снова дернул поводья. Опять молча.
– Слушай, я, конечно, не знаток лошадей, но мне кажется, это происходит немного иначе. – Подал я голос. Искренне, если что, хотел помочь и как итог, подружиться с будущим коллегой. – Им же надо команды говорить. Например… – Я оглянулся назад. Там, в телеге лежал длинный тонкий прут, которым, так понимаю, пользовался сам хозяин. – Ну вот! Например, «Н-н-н-о-о!».
Я схватил прутик и легонько шлепнул кобылу по крупу.
– Нельзя! – Выкрикнул Семенов ровно в тот момент когда я занес руку.
Однако, что именно нельзя и почему, выяснить не удалось. Вернее, удалось, но позже. Потому что мой слабенький, очень безобидный шлепок привел к весьма странным, а главное – неожиданным, последствиям.
Телега вздрогнула так, словно по ней шарахнули молотом. Кобыла выкатила глаза, издав какой-то несвойственный лошадям визг, и вдруг ломанулась вперед, не разбирая дороги. Она мчалась, как резвый, арабский скакун, задрав хвост и щедро орошая нас всякой дрянью, дождем летевшей из-под копыт. Причем, рванула эта сумасшедшая скотина вовсе не в сторону дороги, а совершенно обратно – туда где виднелись лесок, пригорок и речка.
Мы с Семеновым одновременно ухватили вожжи, пытаясь хоть как-то развернуть безумную кобылу к дому, но с тем же успехом можно было биться головой о стену, надеясь снести ее к чертям собачьим.
– Ей!.. Нельзя!.. Так!.. – Выкрикивал Семенов по одному слову, подпрыгивая на месте. Кобыла неслась вперед, не разбирая дороги, а соответственно, телега собирала все, что можно, на своём пути. – Нельзя!.. Ее!.. Бить!..
– Я!.. Не!.. Бил!.. – У меня выходило ничуть не лучше.
Колеса налетали то на камни, то на мелкие кусты, поэтому телегу постоянно подкидывало вверх, а нас с Семеновым вместе с телегой.
