Рысь, пугая своим лицом человека, который не спал примерно год, ввалился в «переговорную», когда Ставр как раз заканчивал шипеть, безжалостно ругаясь, доклад о продвижении и потерях противника за минувшие сутки. Выглядя при этом так, будто не спал лет пять. Всё шло вполне в рамках плана, даже лучше.
– Слав, там пошёл к тебе присол… Тьфу, зараза! Посол к тебе пришёл. С грамотками. На посла только похож, как я на монаха, – прошипел-пролаял воевода.
Учитывая то, что представлять себе того монаха, что мог бы хоть отдалённо походить на Гната, нам с князем не хотелось совершенно, Всеслав уточнил:
– Откуда хоть?
– Север. Готланд, – лаконично гавкнул Рысь.
– Знаешь там людей? – перевёл взгляд на инвалида Чародей.
Ставр только кивнул. По счастью, молча. Когда эти двое начинали матерно шипеть на два голоса, неуютно становилось даже мне.
– Зови!
Вошедший боком в дверь взрослый здоровенный воин с рыжей курчавой бородищей, заметно тронутой сединой, сперва осмотрелся. Внимательно, подолгу изучив каждого из заседателей, задержавшись дольше всех на Гарасиме, Ставре и Рыси, кивнул сам себе и шагнул вперёд. Не навис над столом, но встал эдак весомо, амбициозно с претензией.
– Моё имя Хаген. Люди на этом берегу знают меня Хагеном Рыжим, – начал он с очевидного, с того, что сомнений не вызывало. – На берегах предков знают ярлом Хагеном Ульфссоном Рыжебородым. Я прибыл в град великого князя Всеслава, сына Брачислейва, потомка Рёнгвальда, с вестями от тех, кому надоели папские псы и рабские учения на том берегу Варяжского моря.
При этом он смерил вызывающим взглядом отца Ивана, будто пробуя взять патриарха Всея Руси на слабо?. Святейший лишь вздохнул кротко и улыбнулся в ответ. Всеслав, знавший его чуть лучше северянина, предпочёл бы, чтобы в нашу с ним сторону святой отец так не улыбался никогда.
– Трусливая баба Хальстен, купивший подобие власти за римское золото, что сидит в Сигтуне, боясь выйти в море и не решаясь двигаться на север и на запад сушей, многим неудобен. И просто надоел. Его епископы, скоты в бабьих тряпках, забирают много воли, учат детей всякой дряни, противной Старым Богам. Которые, как говорят, у нас вашим или родня, или вовсе общие.
Чародей молчал. Слушал рыжего, что распалялся не на шутку, и молчал. Что нужно Хагену – было ясно. Зачем это Руси, да тем более вот конкретно в данный, вообще не подходящий момент – пока оставалось загадкой. Бородач поносил, не стесняясь в словах, католиков и нанятых ими властителей, что смотрели церковникам в рот и в карман. Плевался, вспоминая про обоих Эриков, Седьмого, сына Стенкиля, и Язычника, которого привёл к власти народ, но перекупили монахи. Сетовал на то, что из потомков Древней крови не осталось почти никого, кто смог бы взять власть, а не купить или украсть её.
Всеслав по-прежнему не произносил ни слова. Он, а с ним и я, точно знали о том, насколько глубоко во мрак истории уходили корни нашего с ним генеалогического древа. И о том, что по древности крови из нынешних монархов с нами сравниться могли считанные единицы. Преимущественно, родня, от двух-трёхродной, до более далёкой.
– Некоторые из тех, что послали меня, были бы рады закрыть наши северные земли от тех, кто учит потомков легендарных героев с детства быть слабыми и покорными. Многие поколения до нас учили другому. В наших краях нельзя быть слабым, слабый – мёртвый. Он может ходить, торговать, говорить. Но он мёртв. Не дело, когда мертвецы учат живых и правят ими. Ясно, что править рабами проще, чем воинами. Наши земли не хотят плодить рабов, что продолжат слушать епископов чужой веры, которые сперва скулят на площадях, оплёванные и побитые, а через год-два уже важно учат, как жить, стоя на возвышении в доме Бога, который построили на наши же деньги!
Кажется, как говорили в моём времени, у Хагена наболело. В том, что говорил он честно и от души, сомневаться не было никакой возможности. Как не было её и в том, чтоб понять, с какой целью он преодолел сотни вёрст, придя сюда. Это и постарался выразить на лице Всеслав, чуть подняв левую бровь.
– Мы, я и пославшие меня, просим тебя, великий князь русов, выбрать, кого из властителей наших земель, Готланда и Свеланда, ты поддержишь словом и делом. Тот, на кого ты укажешь, примет старшим братом тебя, а не Генриха из Ахена, – «родил»-таки Рыжебородый. Вот так. Швеция выбирала между Русью и Священной Германской Римской империей. Интересно, кто сейчас распинался перед Генрихом с контрпредложением от «пославших его уважаемых людей»?
– Дайте гостю еды и питья. Он проделал долгий путь и сказал долгую и красочную речь, – проговорил Чародей, не сводя глаз с Хагена.
Дверь скрипнула, возвестив, что открывали её не Гнатовы, и впустила Домну, следом за которой вплыли три «лебёдушки» с подносами. Будто только этих слов великого князя и ждали. Стол мгновенно и почти бесшумно наполнился мисками, тарелками и прочими ёмкостями, дух от которых поднялся такой, что рыжая борода гостя зашевелилась, а в брюхе заурчало. «Служба кейтеринга» освободила комнату в считанные минуты, оставив аромат вкусной еды и новомодных «духо?в», настойки-эссенции из цветов и ягод, которую стали недавно делать Буривоевы на той самой пасеке в верховьях Почайны, где жила раньше зав.столовой с семьёй и детьми. Духи? эти разметали на торгу ещё быстрее, чем настойки, притом, что стоили они значительно дороже. Малиновые и те, что из ландыша, шлейф которых остался после ухода «лебёдушек», считались самыми модными. И, предсказуемо, самыми дорогими.
Северный гость втянул хищно воздух широко раскрытыми ноздрями, повернувшись к закрывшейся со скрипом двери. И снова издал животом звук, дававший понять, что ел он в последний раз преступно давно.
– Сядь за мой стол, ярл Хаген Ульфссон Рыжебородый. Отведай моего хлеба, рыбы и мяса, выпей пива, – задумчиво, будто нехотя, проговорил Чародей. – Перекусим и мы. На сытое брюхо думается лучше.
И отмахнул ножом шмат буженины, привычно уложив его на ломоть ржаного, мазнув поверх щедро хреном. Ясно, что бытовавшие в этих временах убеждения, что на полный живот принимать решения было проще, имели мало общего с физиологией и психологией. Но в чём-то были и справедливыми. Сытому уже не так хотелось убить собеседника, как голодному. Или хотелось так же, но было лень.
Рыжий трескал так, будто и вправду ел до этого только на противоположном берегу Варяжского моря. Здесь это тоже считалось доблестью, и тот, кто «не ел, а нюхал», как тот ишак из старого анекдота моего времени, считался бы больным или по меньшей мере подозрительным. Хруст костей, свиных и куриных, на крепких зубах Хагена никаких подозрений не вызывал: мужчина, воин, герой! Жрал, как полагается.
– Освежить стол, – сказал чуть громче привычного Всеслав, когда гость, сыто отдуваясь, обтёр жирные пальцы сперва об одежду, а потом, контрольно, о волосы и бороду.
Снова распахнулась звонкая дверь и душистые девки убрали со стола, оставив блюдо с хлебом и разными мясными нарезками, что так удобно было класть поверх ржаного или ситного. И жбаны с пивом тоже «ушли», сменившись на привычные уже в этих краях фляги.
– Рысь, – попросил-скомандовал князь.
Каждый поднял стопочку-лафитничек. Северный гость держал непривычную тару с опаской, боясь раздавить или выронить. Пальцы на правой руке у него явно были выбиты, сломаны и порублены не единожды.
– Я рад встрече с тобой, Хаген. Я выслушаю тебя. За то, чтобы решение моё приняли и одобрили Боги! – возвестил Всеслав и хлопнул перцовки. Привычно поднеся к носу горбушку.
Опрокинул лафитничек в пасть и викинг. Вытаращившись невообразимо, пытаясь хватануть воздуха перехватившимся горлом. Ставр, сидевший рядом, всучил ему в скрюченные пальцы кружку морсу, прохрипев что-то непонятное. Рыжий дёрнулся, глянув на калеку, и влил холодный брусничный напиток, кажется, прямо в желудок. Схватив тут же предложенный с другой стороны Гнатом кусок хлеба со щедро намазанным рубленным салом с чесноком.
– Я сказал, что в доме любимца Богов пьют жидкий огонь. С непривычки трудно, запивать надо, – пробурчал старый нетопырь в ответ на вопросительный взгляд Всеслава.
– Почему не приехали другие, о ком пишут старейшины твоей земли? – спросил Чародей, изучив послания на свёрнутых выделанных шкурах, переспрашивая и уточняя значение тех или иных корявых символов у Ставра.
– Двое, как я думаю, вполне готовы принять золото и поддержку церковников. Один при смерти, поморозился крепко в походе. Ещё один отправился грабить пруссов и ятвягов, да, по слухам, там и сгинул.
Хаген говорил искренне, как пятилетний. То ли от перцовки, которая с непривычки и вправду открывала в людях новые, неожиданные грани. То ли от того, что уверился в том, что за одним столом с ним и вправду сидят великий волхв Старых Богов и пастырь, несущий волю Нового, да вполне мирно, не хватая друг друга за бороды, не сварясь, как все, виденные им ранее. Или от того, что сердцем чуял: этому, с серо-зелёными глазами, врать – себе дороже.
– Добро. Так поступим: ты вернёшься в Готланд и передашь, что ваши земли и племена, живущие на них, могут рассчитывать на мою поддержку и помощь. О том, что от этого получу я, и кто станет мне меньшим братом в Сигтуне, мы потолкуем с тем, кто сможет говорить от имени всех северных родов. Будет это через две луны, в Полоцке, на моей родной земле, в городе, основанном ещё Рёнгвальдом Достославным, которого ты, Хаген, помянул в начале.
Чародей говорил спокойно, уверенно, неторопливо, не глядя на вытягивающиеся лица советников. Которые только сейчас поняли, сбор какого уровня он намеревался учинить в своей вотчине. И кого можно было ожидать там увидеть.
– Раньше и рад бы, да недосуг. Через седмицу-другую придут захватывать страну мою бессчётные рати папы римского. Пару дней всяко провозиться придётся, пока всех их в Хельхейм отправлю, к толстухе Хель.
Хаген разинул рот, откуда выпал кусок курицы. Так на его памяти чудовищную великаншу, могущественную повелительницу мира мертвых, не рисковал называть никто.
– Потом праздник у меня – старший сын невесту в дом приведёт. С подарками мы с тестем будущим тоже пока не определились: то ли северный берег Русского моря ему подарить, то ли южный Варяжского?
Закашлявшемуся мучительно Рыжебородому хлопали по могучей спине и Ставр, и Рысь. Кого похлипче – наверняка убили бы, ну, или половину рёбер сломали точно. Этот же словно не замечал ударов, под какими и конь бы присел.
– Сам видишь – хоть порвись, а никак. Вот разберусь малость с делами – тогда сразу. Со Ставром уговоритесь, как вестями обменяться, на случай, если быстрее управлюсь. Погостишь у меня, или домой сразу? – спросил Всеслав, будто не замечая состояния викинга.
Тот молча таращил на Чародея вылупленные сверх всякой меры прозрачно-голубые глаза, а рот закрыть даже и не пытался. Того, кто так панибратски общался с Богами и великанами, собирался за пару дней уничтожить невероятное количество злых врагов и размышлял между делом, какой лен-надел-вотчину подарить на свадьбу сыну, он видел впервые и был изумлён. И бесстрашием, и уверенностью, и холодной яростной силой, что чувствовалась в этом невозмутимом вожде русов. И тем, что любой из свадебных подарков был гораздо больше всех изведанных земель его Родины.
– Если ты не станешь прогонять, я бы вышел с тобой в одном строю против алчных латинян, – воин в северянине предсказуемо победил политика и вождя. – Вести за море передам с верными людьми. Мой меч и топор тоже годятся на то, чтоб проводить в чертоги Хель несколько десятков твоих врагов. Которые всё равно станут моими, когда ты назовёшь меня младшим побратимом.
Чародей усмехнулся и отсалютовал Хагену лафитничком. Наглый. Храбрый до безумия. И хитрый, конечно, но отваги и наглости явно было значительно больше. Достойный, хрестоматийный даже представитель своего племени.
Я вспомнил, что в сериалах самого завершения моей прежней жизни режиссёры, сценаристы и кто там ещё производил те многосерийные поделки, всегда показывали викингов необузданно яростными дикарями. Вожаком у них обязательно был смазливый голубоглазый блондинчик с квадратной челюстью, лукавым прищуром «смерть девкам» и такого же формата голым торсом с прессом-«стиральной доской». Почему-то большинство актёров на такие роли попадало прямиком из рекламы мужских трусов. И в череде кровавых драк, подлых интриг и разврата создатели то ли нарочно, то ли случайно не упоминали о том, что эти самые дикари, что постоянно жрали мухоморы, запивая пивом, взяли на меч земли франков, англов и прочих, отметившись аж в Португалии и Северной Африке. Вот тебе и безумные берсерки.
– Добро. Ты один? Есть, где остановиться в городе? – спросил великий князь у Хагена, что аж напрягся в предвкушении драки, будто латиняне уже столпились за дверью.
– Со мной полсотни воинов с моего снека Ондстрёмминг, – гордо выставив рыжую бороду, заявил ярл. И добавил, заметив интерес Всеслава:
– На языке русов имя снека значит «Злая салака». И все те, кто говорил, что мой снек меньше, чем их драккары, теперь спорят об этом с треской и салакой на дне!
Да уж, в части вспыльчивости, обидчивости и готовности найти или создать проблемы, равных северянам не было. Но с другой стороны, как ещё можно было сохранить честь и уважение со стороны таких же, одновременно и отбитых, и отмороженных?
– Мой воевода Гнат Рысь посмотрит твоих удальцов, Хаген Рыжебородый, и найдёт им место в строю. Пять тысяч латинян сами себя не убьют, лишними твои мечи и топоры мне не будут.
По глазам ярла было отчётливо видно, что услышанная цифра оказалась для него неожиданностью. Полнейшей. Но к чести Рыжего, «включать заднюю» он и не подумал, оскалившись и проорав что-то на родном.
– Говорит, теперь точно в саги попадёт. Радуется, – флегматично перевёл восторженное рычание Ставр.
Попасть в саги для северян считалось огромной честью. Наши тоже были не прочь послушать про себя былины и сказания, встав в один ряд со Святославом Храбрым, Вещим Олегом и Святогором. У нас же с князем оставалась одна крошечная, малюсенькая такая задачка. Сделать так, чтоб произошло это не посмертно. И кто бы знал, чего это будет нам стоить уже вот-вот…
Глава 6. Операция «Лужа».Начало
С уходом основной части дружины в городе стало заметно пустовато. На подворье это замечалось меньше – Гнатовы оставались пока, те, кто был задействован в охране. Но и их было меньше. На торгу и площади не сцеплялись языками ладные ратники с румяными звонкими бабами, не летели шутки и смех. Напряжение и ожидание накрыли Киев так же, как и выпавший накануне снег, сырой и тяжёлый. Не то, чтобы совершенно невероятный по ранней весне в этих краях, но такой дружный и обильный, какого и старики не сразу и припомнили. Снегопад тут же приняли за добрый знак и помощь Богов: дескать, сама Мара-Марьяна напоследок расщедрилась, потому как Чародей ей самолично небывало богатую жертву посулил. Слухи, что передавали Гнату, а он уж приносил Всеславу, играли нам на руку, как и погода.
Отец Иван на заутрене призвал всех не молиться, что было бы ожидаемо, а твёрдо верить в победу русского воинства над подлыми захватчиками. И ждать героев дома, живыми и здоровыми. Потому как архангел Михаил, явившийся ему лично в ночи, пообещал, что небесная рать святая внимательно будет следить за сражением и одержать верх злодеям-еретикам не даст ни за что. Верующих христиан в дружине было даже не треть, но вид их одухотворённых лиц поднимал настрой и остальным. Которых на выходе из собора встретил великий волхв Буривой в бурой шкуре на плечах, с посохом, навершие которого было сделано в форме медвежьей головы. Одноглазый старец напутствовал лаконичнее и жёстче, уверив, что лично слышал от самого Перуна-батюшки, что и он рать потомков-правнуков не оставит. «Заряженных» на победу стало ещё больше. Почти каждый взор сиял предвкушением битвы и непременного чуда. Один-то Бог мог и напутать чего, всякое случалось. Но чтоб два разом – такого не бывало отродясь!
Доиграла сцену до верхней эмоциональной точки Дарёна.
Когда Буран, что шагал справа от Рысьиного Булата, поднёс великого князя во главе ближней дружины к ступеням собора, она сложила руки на уже заметном животике и громко и отчётливо проговорила, так, что слышал, пожалуй, каждый на площади:
–Не гуляй долго, муж дорогой, не задерживайся. Как разгонишь негодяев – поезжай домой, не лови их по лесам до последней падлы. Мы ждать тебя будем с победой скорой и лёгкой.
Мне было видны и почти физически ощутимы чувствами князя, что знал жену лучше всех, её тревога и тщательно скрываемое волнение. Но держалась великая княгиня молодцом, ни слезинки в глазах, ни складочки на лбу и меж бровей, ни на секунду голос не подвёл. В то, что у неё не было и тени сомнений в озвученном результате похода, верилось легко и сразу. Каждому, на кого действовал, кому слышен был её завораживающий глубокий голос. Леся, державшая на руках братишку, почти копировала осанку и выражение лица наречённой матери. Научится со временем.
–А тех тварей, что от гнева твоего и Божьего по лесам да болотам схорониться решат, лихоманка задерёт, топь затянет, дерева? придавят, зверьё лесное загрызёт да чёрные навьи умучают, что я своим словом на них напущу!
Теперь голос её звучал не зло, не гневно даже, а именно угрожающе. Налетевший нежданный порыв ветра поднял распущенные чёрные волосы Леси, и на миг даже мне померещилось, будто на белом камне святой Софии стояли две злющие ведьмы в полном своём праве, защищавшие любимых и близких, что шли на смертный бой с врагами. И их наговор-заклятие мог быть и посильнее штук волхва и патриарха. Горевшие глаза стародавних воительниц-поляниц, жесткий голос, твёрдые слова и такая же вера в то, что сказанное непременно сбудется. И это тоже чуял сердцем каждый на площади.
–Да будет слово моё крепко! – громко произнесла княгиня.
А я удивился, услышав, как зазвучали её слова над площадью, над городом, повторяясь на разные голоса. Пока не понял, что наговор на удачу своим и гибель лютую врагу повторила за матушкой-княгиней, наверное, каждая женщина. Старухи, бабы, девки и девчонки, провожавшие отцов, мужей, любимых, детей, внуков и просто незнакомых, но от этого не менее дорогих и любимых защитников и добрых воинов, посылали им вослед свои любовь и веру. Самый мощный оберег, сильнее которого ничего на свете не было.
Казалось, сам воздух искрил так же, как крупные снежные хлопья, наледь и сосульки на крышах. Как глаза каждого из ратников, Перехлёстывающие через край чувства будто поднимали на холках каждого из Чародеевой стаи серую шерсть, растягивали губы над клыками, наполняли мощью и ярью. Князь повернулся еле оторвав взгляд от любимой и увидел лучшего друга. Тот смотрел на него с неожиданным выражением, смесью шалой безрассудной удали и какой-то невыразимой мольбой. Кожа на скулах и висках шевелилась, когда до скрипа сжимались зубы, и казалось, что лицо того и гляди вытянется в зубастую хищную пасть. Всеслав и сам чуял в себе эту переполнявшую трепещущую силу. И кивнул другу, глаза которого полыхнули счастьем. Вскинув голову к светлевшему на востоке небу, к поднимавшемуся далёкому Деду-Солнцу, Рысь завыл, и волчью песенку разом подхватила вся дружина.
Кони, хоть и приученные к такому, занервничали, и сдерживать их уже не было смысла. Толкнув пятками Бурана, князь сперва вскинул его на дыбы, а потом бросил с места в намёт, слыша, спиной чуя за собой топот сотен копыт. Ближняя дружина, верная стая, с воем вылетала за ворота, лавой уходя направо, вниз по течению Днепра. Навстречу смерти, множеству близких смертей. Чужих. Чародей летел первым, рядом со старым другом. И улыбался, будто до сих пор слыша, как влился в общий хор ратников тонкий, еле различимый в общем гвалте, голос младшего, Рогволда Всеславича. Что тоже провожал дружину родовой песней.
Переночевали в Переяславле, у Глеба Святославича, двоюродного брата. Тот отрядил дружине великого князя терем с дворней и если и был расстроен или озадачен тем, что от предложенной ратной силы его Всеслав отказался, то виду не подал. Несколько лет княжения в Тмутаракани, в окружении половцев, ромеев, сельджуков и торговцев со всего мира давно научили его контролировать эмоции. Не выражая их по-прежнему, он велел кликнуть какого-то Лихомира. Им оказался высокий худой воин с характерным колючим взглядом, коллега Рыси. Он поведал последние новости от розмыслов-разведчиков, что сопровождали папское войско по переяславским землям от самой границы.
Стоявшего рядом Гната во время этого доклада мне с первых слов захотелось обуть в неведомые пока резиновые сапоги. Или ещё каким-либо способом «заземлить»-заизолировать, потому что от воеводы ощутимо начало тянуть высоким напряжением и близкими грозовыми разрядами. Известия переяславцев к другому не располагали. А уже к середине рассказа заземление понадобилось и нам с князем.
Крестоносцы, ревнители веры и носители слова Божьего, ощутимо замедлились, но продолжали движение Несмотря на то, что путь был нелёгок и суров. Пустые крепости, города и сёла, в которых они планировали поживиться продовольствием, золотишком и дикарскими бабами, встречали их хлопаньем ставень и дверей на ветру, пустыми амбарами и сеновалами. Для того, чтобы найти провиант и фураж, сновали вокруг, отдаляясь от основной силы, поисковые отряды грабителей. Находившие притаившихся в лесах русов и срывавшие на них свою злость. На свой же собственный страх.
От вышедших пяти с лишним тысяч оставалось восемь друнгов, как откровенно поведал буквально вчера один вежливо подвешенный над костром за ребро ромейский наёмник. Три тысячи двести. Ополовинить вражье воинство диверсиями не удалось, но и этот результат был невероятно хорош. Если бы не рассказы о том, что делали с найденными в лесных схронах мирными жителями добрые христиане и их платные помощники иных вероисповеданий.
Всеслав, глядя на которого Рысь внезапно перестал ругаться в голос, смял в руке золотой хозяйский кубок, будто бумажный, но вряд ли заметил это. Крупные синие и красные драгоценные камни выпали из лапок-креплений и лежали рядом с побелевшим кулаком. Перламутровые магриты, жемчужины, со стуком покатились по столу в разные стороны, но никто и не двинулся, чтоб подхватить-поймать их.
–Байгару. Пусть поднимает «лёгких». Идти вверх по течению широким серпом, не меньше дюжины вёрст от края до края. И пожать тем серпом всех: раненых, хворых, сдавшихся, побросавших оружие и брони. Пленных не брать. Передумал я. Не вернутся они с докладом в Рим. Ни один. Все, до последней твари, тут останутся.
Алесь и Гнат даже не кивнули, обозначая то, что приказ принят и будет исполнен. Оба они смотрели не отрываясь на то, как текла медленно и неотвратимо тонкой струйкой кровь князя по ножке и основанию кубка, образовывая алую лужицу на белёной скатерти.
