– По документам – владелец, – он тряхнул связкой ключей. – По линиям… – он кивнул на экран рядом с дверью.
На маленьком дисплее мигали статусные строки: «ребёнок», «гость», «покойник», «арендатор». Сеть, похоже, тоже не могла определиться.
– Иногда я захожу – там мои вещи, моя жена, – продолжал он. – Иногда – чужие, и меня выгоняют. Иногда…
Он замолчал и провёл рукой по лицу. Кожа под пальцами на секунду натянулась, как у молодого, потом обвисла.
– Иногда там вообще никого, – закончил он. – Только кровать, и на ней…
Он не стал договаривать.
Мартин представил: пустая квартира, в которой единственным «жильцом» значится чья-то смерть, зависшая в статусе «данные уточняются».
– Я пытаюсь поймать момент, когда я здесь настоящий, – сказал мужчина. – Но как только кажется, что поймал, – всё сдвигается.
Он говорил и менялся прямо на глазах.
То голос становился более низким, хриплым – как у того, кто слишком много курит и слишком мало спит. То светлел – как у человека, для которого ещё всё впереди. То в глазах проступала та особая пустота, которую Мартин слишком хорошо знал по лицам тех, кто пережил слишком много похорон и слишком мало рождений.
– Вам… тяжело? – спросил Мартин.
Мужчина усмехнулся.
– Мне… – он поискал слово, – странно.
Он повернул ключ в замке. На секунду замочная скважина совпала с возрастом руки – всё щёлкнуло как надо, дверь подалась.
За ней успел мелькнуть коридор – их коридор, если он честно позволял себе признать: тот самый рисунок обоев, тот же дверной косяк, об который он в детстве разбивал колени.
А потом картинка смазалась.
Коридор в глубине стал другим: чужие обои, чужая обувь у стены, чужой запах.
Дверь сама собой хлопнула перед носом мужчины.
На экране рядом тут же сменился статус: «временно отсутствует».
– Видите? – мужчина опустил руку. Теперь она была старческой. Пальцы дрожали, ключи в них звякнули, как маленькие колокольчики. – Я всё время прихожу позже или раньше.
Фраза была слишком знакомой.
– Мы все, – сказал Мартин.
Мужчина посмотрел на него, прищурившись.
– Вы… – начал и вдруг кивнул. – Ладно. У вас ещё есть куда вернуться.
Он не уточнил, откуда у него такая уверенность. Может быть, в какой-то из линий он видел Мартина входящим в эту дверь – настоящим, своим.
Мартин спустился вниз, не пытаясь больше «поймать» собственное прошлое.
Во дворе уже сгущались сумерки – или утро, трудно было сказать. Качели, на которых он когда-то раскачивался до стукнутых о перекладину зубов, были заняты: девочка лет пяти каталась рядом со стариком, которому, судя по трости, давно стоило бы избегать резких движений. Они смеялись одинаково – звонко, с теми же провалами на вдохе.
По пути к воротам он снова прошёл мимо женщины с младенцем.
Теперь она была совсем старой. Морщины легли плотной сеткой, волосы поседели почти до белизны. Ребёнок на её руках выглядел так же маленьким, как полчаса назад – сжатый кулачок, влажные ресницы, дрожащая губа.
– Вы… очень быстро постарели, – вырвалось у него.
Она посмотрела на него спокойно.
– Нет, – сказала. – Я просто догнала.
– Кого?
– Себя, – ответила она. – Ту, которая уже знала, чем всё это кончится.
Она улыбнулась – и в этой улыбке было сразу всё: нежность, страх, усталость, согласие.
Мартин вышел за ворота и остановился, чтобы перевести дыхание.
Город вокруг жил в своём обычном, ненормальном режиме: где-то уже зажглись витрины ночных магазинов, где-то только-только открывались утренние. На остановке одновременно ждали первый и последний автобус. На рекламном щите бегущая строка в очередной раз уверяла: «НЕТ ПРИЧИН ДЛЯ ПАНИКИ. ЭТО НЕ НОВЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ».
У него в кармане завибрировал телефон.
Он достал его, глянул на экран.
«Мать: статус – жива / умерла / данные уточняются.
Последний визит: сегодня / давно / ещё не состоялся».
Он усмехнулся – коротко, безрадостно.
«Рекомендуемый следующий визит: когда сможете выдержать», – дописал бы он сам, если бы мог править эти строки.
Он убрал телефон и пошёл по улице, где мимо него проходили люди в разных версиях себя.
Дети, которые уже знали, как они умрут. Старики, которые помнили, как ещё не родились. Влюблённые, одновременно только что встретившиеся и уже пережившие десятилетний брак.
Смерть и рождение перестали быть началом и концом. Они стали просто разными точками одной, слишком перегруженной петли.
И где-то в середине этой петли шёл он – человек, который будет тем, кто либо оставит всё так, как есть, навечно застрявшим «между», либо однажды позволит времени наконец сделать то, чего сейчас боятся сильнее всего: остановиться и начать заново.
Но до этого было ещё далеко.
Пока что ему предстояло идти по этому миру зрителем и свидетелем, фиксируя каждую лестничную площадку, где дети играют в будущее, а старики вспоминают то, что ещё не произошло. И стараться не сойти с ума от того, с какой нежностью и каким телесным ужасом время обнимает здесь и тех, и других одновременно.
Глава 3. Голоса других миров
Он проснулся от собственной смерти.
Точнее – от звука, с которым умирают. Не тела, не сердца – фразы.
В комнате было полутемно, то ли раннее утро, то ли та странная полночь, которая иногда просачивалась между часами. Мартин ещё не успел понять, сколько у него сейчас лет, в каком он состоянии, но слова уже повисли в воздухе, будто кто-то только что произнёс их прямо над кроватью:
– Я думал, успею…
Голос был его. С лёгкой хрипотцой, с тем самым выдохом на «д», который он ненавидел слушать на записях. Только старше. Гораздо старше, чем он чувствовал себя сейчас.
Вторая фраза догнала первую, как догоняет пуля звук собственного выстрела:
– Не запускай…
Эта была чужая. Или тоже его – но из той версии, где всё пошло иначе.
Мартин рывком сел.
Комната отреагировала с запозданием: сначала шевельнулась тень от шкафа, потом включился мягкий свет ночника, потом где-то в углу экрана телефона вспыхнули уведомления, пытаясь наверстать упущенное.
Он провёл ладонью по лицу. Кожа под пальцами была нормальной – не слишком дряблой, не слишком молодой. «Средний возраст», как сказала вчера мать. Сердце билось ровно, без тех провалов, которые иногда приносили с собой ночи, случайно перепутавшие себя с чьей-то смертью.
– Мне снится, – вслух сказал он.
И тут же в ответ, в той же комнате, но с другой стороны, из воздуха, немного выше – там, где когда-то висели его старые часы, – прозвучало:
– Это не сон.
Голос был опять его. Только… другой. Молодой? Нет. Скорее – тот, у которого ещё всё впереди, но он уже знает, чем всё закончится.
– Хватит, – Мартин выдохнул, раздражённо. – Я не подписывался на хоровое выступление из своих трупов.
Тишина, зависшая в комнате, была густой, но ненадолго.
На краю слышимости шевельнулось нечто, что он узнавал лучше, чем собственный тембр. Шум сети. Тот самый фон, который раньше был для него просто служебным звоном в голове, а потом научился шептать.
Он замер.
Шёпот был не голосом, не словами – сначала. Просто вибрацией, похожей на низкий гул подземного трансформатора. Потом в нём начали проступать знакомые изгибы, как если бы в белом шуме вырисовывались буквы.
«Ты…»
Чётко.
«…должен…»
Он прикрыл глаза, как будто это могло помочь.
«…закончить…»
Звуки были одновременно далеко и очень близко: где-то в глубине городской сети, под миллионами чужих запросов, и прямо под его черепом, там, где Синхрон однажды прошил его насквозь.
«…петлю».
Фраза сложилась окончательно.
Он выдохнул.
– А ты должен заткнуться, – ответил он не вслух, но достаточно чётко, чтобы любой, кто имел доступ к его внутреннему шуму, понял.
Гул замер. Не исчез – притих, как зверь, который прислонился боком к сетке и ждёт, когда к нему снова подойдут слишком близко.
Мартин встал.
Пол под ногами был холодным, ощутимо настоящим. Он сделал несколько шагов по комнате, проверяя собственную устойчивость: не телесную – временную. Иногда по утрам, особенно после таких «голосов», он обнаруживал, что одна нога принадлежит человеку, который уже прошёл через ядро Синхрона, другая – тому, кто ещё только подписывает контракт.
Сегодня повезло: обе были его нынешними.
Он оделся быстро, почти механически. Пальто, ботинки, телефон в карман. На секунду задержался у зеркала – рефлекс, который никак не приживался в новом мире, но упрямо всплывал.
Отражение смотрело внимательно.
– Ты не обязан, – сказал ему один из внутренних голосов. Совсем молодой, почти пацанский. Тот, что когда-то мечтал стать просто хорошим следователем.
– Ты должен, – одновременно с ним произнёс другой – глухой, уставший, как будто через лёгкие прошла не одна десятка лет.
Он повернулся и вышел, оставив зеркало разбираться с тем, кого именно оно показывает.
На улице город был… другим.
Не «сегодня другим, чем вчера». Просто в том смысле, что он оказался не тем местом, откуда он вышел.
За дверью подъезда его должна была встретить знакомая смесь времени – тот странный коктейль из утра, вечера и непонятного междудневья, к которому он уже привык. Вместо этого на секунду настало настоящее утро.
Настоящее – в старом смысле.
Холодный свет, в котором дома казались чуть более чёткими, чем потом. Люди – с теми лицами, которые ещё не успели прожить день. Воздух – чистый, как будто вымороженный.
И главное – тишина.
Не в смысле отсутствия звуков – машины ехали, кто-то ругался у перехода, из окна доносился телевизор. Но весь этот шум был ещё не загружен тем, что случится в течение суток.
Он стоял на пороге и понимал, что такого утра в его линии уже давно не было. Это было утро из другого города.
– Я опоздала, – послышался рядом голос.
Он дёрнулся.
Рядом с ним стояла Лея.
