Борис Конофальский "Глубокий рейд. Книга 3 НОВЫЕ"

Тогда Люба отходит к ящикам, укладывает всё ещё извивающийся кусок металла в коробку и достаёт из второго ящика тяжёлый сосуд с мутной зелёной жидкостью.

– Вы долго везли этот образец, ткани начали частью погибать и частью мутировать… Приобретать новые формы, для выживания, – она показывает сосуд прапорщику.

Да. Лапа заметно изменилась, пальцы стали толстыми, ногти начали выворачиваться из плоти, и сама рука заметно распухла… Рука просто бултыхалась в зелёной жидкости. Теперь она не казалось ему живой, как в тот раз, когда он её рассматривал.

– Раньше она шевелилась, – со вздохом отвечает Саблин. – А теперь, видно, умирает.

– Ничего страшного… Просто клетки уже начали трансформацию, – Люба рассматривает руку. – Мы давно искали этот материал, – и она продолжает: – Теперь умирающие клетки станут пищей для живых, а живые образуют новую колонию, новый симбиоз, возможно какой-то новый организм. И мы признательны вам. Это ценный материал.

– Не мне… Это Олег вам её добыл, – отвечает прапорщик. – Поэтому вы просто обязаны его… вылечить.

– Во-первых, мы не обязаны, – синекожая смотрит Саблину прямо в камеры. И взгляд её очень жёсткий. Не женский взгляд. – И его нельзя вылечить… Это неверно подобранный термин. Его нельзя вылечить, его нужно восстанавливать почти с нуля… Во-первых, это слишком затратно, с точки зрения и человеческих усилий, и машинного времени, и энергетических ресурсов. Во-вторых, какая-то часть нейронов его головного мозга деструктурируется. Перестроится. Новый субъект будет уже не совсем сто девятый. Не до конца. А в-третьих, для этого процесса потребуется один крайне ценный биологический материал.

«Ну, хоть что-то… Кажется, они торгуются».

И прапорщик интересуется:

– Ту награду, что вы приготовили за эти ящики… за лапу и кусок шины… её будет достаточно, чтобы его восстановить?

– Нет, – чётко отвечает синекожая. – Невосполнимый ресурс стоит намного больше. – Казалось бы, она всё сказала. Но тут же добавила: – Но в принципе… Возможно, мы и возьмёмся за восстановление сто девятого… Нам нужна интеграционная шина. Той, что вы привезли, нам мало…

– Я не знаю, где её взять, – говорит Саблин. – Вы хоть намекните.

– Намекать мы не будем, – произносит Люба. – Мы назовём вам человека. Он знает, как добывать ценные ресурсы. У него большой опыт. Сто девятый, насколько нам известно, с ним иногда сотрудничал. И полный лист шины – единственный вариант сделки.

– Единственный? Ну давайте… – а что ещё он мог сказать? – Я попробую найти эту шину.

– Значит, вы согласны? Вы подтверждаете своё желание сотрудничать с нами? – синекожая задаёт вопрос таким образом, таким тоном, что прапорщик сразу понимает, что это совсем не простое слово, не просто согласие, это договор, от которого потом будет не отмахнуться. Взгляд её кроваво-красных глаз внимательный. Хотя что она там может увидеть через армированный пеноалюминий шлема?

– Подтверждаю, – после некоторой паузы соглашается Аким. – Но вы расскажите, где добыть эту вашу шину.

– Такая шина есть во всех больших агрегатах пришлых, – сообщает ему Люба. И снова спрашивает: – Значит, за то, что мы восстановим вам вашего друга… сто девятого… вы обещаете достать нам полный лист интегральной шины?

– Да… Я попробую. А где искать эти агрегаты пришлых?

– Попробуйте. Но если вы не добывали шин раньше, то сами вы её не добудете, – говорит синекожая уверенно, а сама тем временем открывает один из подсумков на поясе и достаёт оттуда небольшую коробочку. Саблин сразу понимает, что это. А она говорит: – Дайте мне вашу руку.

Аким расстёгивает крепления на левом наруче, потом разжимает крепления на предплечье, расстёгивает крагу, отключает кабель питания и освобождает руку от брони и протягивает её женщине. Синекожая тут же, как прищепкой, коробочкой зажимает ему безымянный палец. Прапорщик чувствует укол и видит, как пробирочка в прищепке заполняется его тёмной кровью.

– Это для знакомства, – говорит синекожая и прячет коробочку-прищепку обратно себе в сумку.

Аким не возражает и ничего не спрашивает: для знакомства так для знакомства. Он надевает и пристёгивает перчатку. И продолжает:

– Ну а как же мне добыть эту шину?

– Мы присвоим вам номер, – синекожая как будто не слышит его вопроса, – вы будете сто семнадцатым, – она снова копается у себя в сумке на поясе, а потом достаёт оттуда маленький пластиковый квадратик. Саблин узнаёт в нём микрофлешку, а она протягивает ему её и говорит:

– Ваш номер сто семнадцать. Ваш позывной БН336ЦУ117К32, он здесь зафиксирован, если забудете; также тут код для рации, он уникальный, как перенесёте его на вашу рацию, носитель тут же уничтожьте. Позывной запомните, выучите наизусть и не говорите даже членам своего коллектива. Поставьте на рацию пароль и запустите алгоритм самоочищения на случай взлома или повреждения рации.

Маленькую флешку ему непросто удержать в бронированных перчатках. Он аккуратно прячет её в специальный карман-клапан на кирасе.

«БН336ЦУ117К32».

В общем, ничего такого уж сложного она у него и не просит. У каждого офицера есть свой боевой электронный позывной, каждый офицер хорошо знаком с рациями, кодами и декодерами. Знаком с алгоритмами безопасности.

«БН336ЦУ117К32 – надо запомнить. БН336-ЦУ117-К32».

– Ну так как мне узнать, где искать эти шины?

– Здесь недалеко, – продолжает синекожая, – в Туруханске, есть человек, он организует подобные акции. У него большой опыт в этом деле. Раньше он работал со сто девятым. Вам нужно связаться с ним. Его зовут Олег Панов. У него скупка металлов где-то возле причалов.

– Угу… – Саблин уже думает, как об этом сказать казакам. Но потом вспоминает: – А может, вы позывной его дадите? У него же, как и у меня, есть свой код… Я бы с ним связался по рации.

– Нет, мы такую информацию никому не даём, – отвечает ему синекожая, тем тоном, который всё расставляет на свои места. Говорить об этом дальше не имеет смысла. И чтобы как-то ему всё объяснить, она добавляет: – И вы свой позывной никому не сообщайте. Только в исключительных случаях. Таких, как случился со сто девятым. А ещё я вас хочу предупредить сразу, чтобы у вас потом не было к нам никаких вопросов. Мы потратим ценный биологический ресурс на восстановление сто девятого, и процесс продлится семь месяцев. Если вы к концу шестого месяца от сегодняшнего дня не найдёте нам полную интеграционную шину, мы демонтируем организм сто девятого, чтобы получить обратно ценный материал.

– Полгода? – ну а что ему было делать. – Ладно, договорились. Но вы же теперь заберёте Олега. Сейчас? – на всякий случай уточняет прапорщик.

– Да, заберём, – уверенно отвечает ему Люба, и это как раз то, что он и хотел услышать, ему даже легче становится после этих слов; а ещё она протягивает ему полупрозрачную коробку. – Здесь меньше, чем мы договаривались, но и вы привезли не совсем то, что нам обещали.

– Да, мы восстановим сто девятого, но будем считать, что вы у нас в долгу. Панов объяснит вам, что нужно сделать в первую очередь, – говорит женщина с голубой кожей. И таки тоном, что попробуй с нею ещё поспорь… Но Аким и не собирается с ней спорить, он держит в руках коробку. И он не собирается уточнять, что будет, если он откажется выполнять то, что наговорит ему этот Панов из Туруханска.

«Бог с ними… Главное, что Олега взяли. Ещё и коробку дали».

А коробка-то тяжёленькая. Он открывает её… а там… Два маленьких слитка золота по пятьдесят граммов. Полукилограммовый слиток никеля! Судя по всему, настоящего. Четыре девятки. А под ними клеймо Норильского казначейства. И ко всему этому большой моток оловянного припоя. Стандартная килограммовая катушка. Он уже думает, что заберёт никель себе; третьей части такого слитка хватит, чтобы на годы обезопасить его фильтры и насосы от кислоты болотных амёб.

«Отдам в общество половину никеля, старики мне ещё и благодарность выскажут».

В общем, в этой небольшой коробке – целое состояние.

А Люба тем временем подошла и прикоснулась к боту, что-то произнесла, и бот моментально сорвался с места и заковылял обратно за угол, к лестнице, что вела в заросли и к причалу. Саблин закрыл коробку, а синекожая ему и говорит:

– Сто семнадцатый, ещё одно. Так получилось, что вы нас увидели; люди, с которыми мы сотрудничаем годами, никогда нас не видели и не увидят. Вы не должны никому и ничего о нас рассказывать. Сто семнадцатый, – тут она делает ударение, – это очень важно. Если вы хоть кому-то о нас скажете – о нашем местоположении, о наших контактах, если кому-то передадите декодер или даже расскажете о том, как мы выглядим, и мы об этом узнаем, мы навсегда разорвём отношения с вами.

– Принято. Никому о вас ничего не рассказывать. А вы знали, что к вам плыву я, а не Олег? – интересуется Аким.

– Конечно. У сто девятого имелся декодер на рации, у вас его не было. Вы, в нарушение всех правил безопасности, отправляли в эфир нешифрованные сообщения ещё с Енисея. Сто девятый пришёл бы сюда и связался бы с нами отсюда, и тут же ждал бы пока мы ему ответим, – говорит Люба.

А синекожая добавляет:

– Сто девятый должен был доставить наш заказ ещё месяц назад… Мы его всё это время ждали. Мы полагали, что вы один из его помощников, что его рация разбита, а с ним самим что-то произошло. Поэтому мы и отозвались. Иначе вам никто бы не ответил.

– Ясно, – говорит Саблин. – Значит, Туруханск – Олег Панов.

Прапорщик уже хотел возвращаться к лодке.

– Сто семнадцатый! – окликнула его синекожая.

– Да?

– Вы не должны о нас никому и ничего рассказывать, это главное правило, которое лежит в основе нашего сотрудничества. – напомнила ему синекожая.

– Есть ничего про вас не рассказывать, – отозвался Саблин и пошёл к повороту за угол. Шёл, а сам в камеру задней панорамы разглядывал этих удивительных женщин. Они стояли и смотрели ему вслед. Высокие, голые и… какие-то нереальные… Удивительные.

Тут, среди всей этой чёрно-лиловой растительности, среди ужасных насекомых, здесь, где в воздухе плавали споры красного грибка, приносимые с болота… Без брони, без нормального оружия, без КХЗ, без респираторов и даже самой простой одежды, они казались ему беззащитными, хрупкими с этими их длинными ногами с тонкими щиколотками и странными красивыми лицами.

«Нет, не похожи они на даргов. Куда бабёнкам до них. Те почти животные, потому и выживают в раскалённых песках… А у этих только пятна на коже такие же».

Он ещё за угол не повернул, когда услышал грохот; звук был похож на удар железа о камень, и он сразу подумал о боте. И, вывернув на площадку, где была лестница, убедился в своей правоте.

«Тупая тварь!».

Кособокий уродец тащил стазис-станцию, а она была не то чтобы очень тяжёлой для кривобокого, но она была неудобной. Бот нёс её едва ли не под мышкой своей развитой руки, без всякой осторожности. Станция болталась из стороны в сторону… А когда кривобокий влезал на лестницу, ему, конечно же, было неудобно, и он шарахнул баком об бетон. И тогда Саблин включил рацию…

– Послушайте, женщины… Люба… – волнуется Саблин, – Скажите своему боту, что так носить стазис-станцию нельзя… Он же сорвётся с креплений… или… трубки отлетят…

Бот уже прошёл мимо прапорщика и скрылся за углом, и он уже хотел повторить запрос или пойти за ботом, но тут пришёл ответ.

Это была Люба:

– Мы поняли, мы дадим ему инструкцию. Конец связи.

Кажется, они больше не хотели с ним разговаривать.

Глава 9

Облегчение, которое он почувствовал во время разговора с женщинами, как-то само собой и растаяло, пока он спускался по ржавой лестнице и шёл через заросли.

«Кто эти женщины… Даже не знаю, как их называть. Ну, одну зовут Люба. У неё крутая рация прямо в голове. Они ходят голые, как и дарги. Говорят, что ради эксперимента. Ну, они к даргам не имеют никакого отношения, но сто процентов, что дамочки биомодернизированные. Мужчины. Почему на это дело они послали женщин? Почему не пришли мужики с оружием? Непонятно. А техника у них… Рация в голове, какая-то палка блестящая… Даже у северян такой нет. Что уж там про даргов говорить. Эти женщины… или кто там за ними стоит… слишком уж развиты для степных дикарей. У даргов бабы… у них мозгов не больше, чем у дроф. А эти… Холодные, умеют на своём настаивать, умеют себя вести, но если они доходят до края, то начинают волноваться… Воевать они, скорее всего, не большие мастерицы. Хотя эта палочку на меня и наставила… Интересно это, зачем?».

Он ещё в зарослях услышал, что Денис, как он и приказывал, моторы так и не глушил. Саблин пришёл, спустился в лодку и сказал казакам:

– Ну, вроде всё получилось, – но коробку, и уж тем более её содержимое, он товарищам не показал. Держал её под пыльником. – Я пойду поем, а ты, Денис, поворачивай на запад.

– Домой идём? – кажется, Карасёв обрадовался.

– К Енисею, – Саблин говорит уклончиво. Он-то как раз собирается идти в Туруханск. Ну не возвращаться же ему обратно, когда до Туруханска по Енисею меньше двух сотен километров.

– Есть идти на запад, – откликается Калмыков.

– Денис, я поем, отдохну, а к ночи тебя сменю. Мирон, а ты, если хочешь, сейчас поспи. Ночью две пары глаз лучше одной.

Его приказы обсуждений не вызвали, и тогда прапорщик стал раздеваться и снимать броню, чтобы забраться в кубрик.

Он поел и с удовольствием выкурил сигарету; ещё раз, прежде чем задремать, открыл коробку… Да, это были настоящие сокровища.

«Савченко за один раз мог столько получить… За один рейд… Ну, понятно, откуда у него такие дома, снаряжение и лодки».

Потом он спрятал коробку и завалился под кондиционер. Так приятно было вытянуть ноги… Начал было думать про добычу интегральной шины, про Туруханск и про Олега Панова… И заснул… Он не проспал и получаса, как его разбудил стук в дверь кубрика и громкий голос Карасёва. Тот кричал без микрофона, видно, через поднятое забрало шлема:

– Аким! Просыпайся! Аким… Слышишь?!

– Ну, что? Что? – Саблин приоткрыл дверь. – Говори.

– Аким, мотор! – так и есть, урядник открыл забрало, так как по-другому не мог сообщить атаману эту новость.

«Мотор?! – прапорщик не сразу сообразил. – А что с мотором?».

И понял, о чём говорит Карасёв, лишь тогда, когда радист пояснил:

– Семь шестьсот на запад-запад-север от нас. Сигнал выраженный, чёткий, на больших оборотах идёт на восток.

Саблин сразу приходит в себя:

– Нас они слышали?

– Мы на малом ходу идём, – сообщает Карасёв. – Может, ещё не услышали.

Аким тут же раскрывает дверь.

– Денис, глуши моторы!

– Есть, – отзывается Калмыков. И оба двигателя тут же утихают. Над болотом повисает тишина. Лодка в липкой воде проходит по инерции метров пять, не более. И всё… Встала.

– Мирон, рацию и РЭБ только на приём. Казаки, связь только через СПВ. Гасим всё.

– У меня всё погашено, – заверяет радист.

Аким выходит, задерживает дыхание, закрывает дверь в кубрик, надевает шлем и потом берётся за кирасу. А Карасёв возвращается к своей банке и присаживается у аппаратуры. Саблин же, включив СПВ, пока крепил наголенники, спрашивал у Мирона:

– А дронов нет?

– Нет, – отвечал тот.

«Ну, хоть этого нет».

Но радовался прапорщик недолго. Едва он закончил с бронёй, как радист сообщил ему:

– Радиограмма. Импульс. Сигнал кодированный, – и он вроде и замолкает, но в этом его молчании чувствуется что-то… И поэтому Саблин уточняет:

– А ты засёк источник импульса?

– Так точно; местоположение размыто, но… Радиограмма выдана не из той лодки, мотор которой мы слышим. Сигнал был западнее.

– Значит, тут где-то две лодки? – уточняет Денис.

– Ну, вроде так получается, – отвечает радист.