– Лисицына! – она качает головой. – Мама бы сказала, что я стала говорить как персонаж из детской книжки.
Мама бы много чего сказала. Например, что дочь сошла с ума, выбрав парня с медитациями вместо нормальной работы. Но мамы нет. Есть только я.
Аня улетает к мужу. Я остаюсь. Снова один. Снова с бокалом. Снова наблюдаю.
Фотограф переместилась. Теперь она у окна, снимает то, как закатное солнце падает на столы. Золотой час, кажется, так это называется. Свет обрисовывает ее профиль: прямой нос, четкая линия челюсти, сосредоточенный взгляд.
Она ловит меня в кадр.
Я это чувствую, не вижу, чувствую, когда объектив поворачивается в мою сторону. На секунду. Может, меньше. Щелчок затвора тонет в музыке, но я все равно слышу.
Она опускает камеру. Смотрит на дисплей, что-то меняется в ее лице. Она видит то, что я прячу. Каким-то образом ее чертова камера поймала что-то, что я не показываю никому. Что-то, что я сам стараюсь не видеть.
Наши глаза встречаются.
Три секунды. Может, пять. Достаточно, чтобы понять: она не смутится и не отведет взгляд. Достаточно, чтобы понять: она не из тех, кто пугается мрачных мужчин с полупустыми бокалами.
Потом она отворачивается первой. Не потому, что испугалась, потому что работа. Я смотрю, как она исчезает в толпе гостей, и думаю: интересно, что она сделает с этим снимком.
Удалит? Сохранит? Продаст?
Мне стоит подойти. Спросить. Потребовать, если понадобится. Я не люблю, когда моя слабость попадает в чужие руки.
Но я не двигаюсь с места. В бокале плещется теплое шампанское. Гости танцуют. Аня смеется. А я стою и смотрю на дверь, за которой скрылась блондинка в черном, и впервые за три года думаю о женщине не потому, что она напоминает мне Лизу.
А потому что не напоминает.
Совсем.
Глава 2
Чужое счастье пахнет пионами и дорогим шампанским.
За десять лет я выучила этот запах наизусть. Он везде одинаковый. И на скромных свадьбах в загородных кафе, и на таких, где один только торт стоит как моя месячная аренда.
Цветы, алкоголь, духи невесты, пот танцующих гостей. И что-то еще, неуловимое, почти химическое. Наверное, надежда. Или ее имитация.
Опускаюсь на колено и меняю угол. Щелчок. Еще один.
Невеста поправляет фату. Ее пальцы слегка дрожат, от волнения или от количества выпитого, не разобрать. Жених смотрит на нее так, будто она центр вселенной. Красиво. Искренне.
Может быть, даже по-настоящему. Я больше не пытаюсь угадать.
Раньше пыталась. В первые годы работы я смотрела на пары и думала: эти продержатся, а эти нет. Вела мысленную статистику, проверяла через социальные сети год спустя. Результаты были… отрезвляющими. Те, кто светился от счастья, разводились через полтора года. Те, кто едва смотрел друг на друга, отмечали годовщину.
Счастье – плохой индикатор.
Любовь – еще хуже.
Теперь я просто снимаю. Ловлю моменты, выстраиваю композицию, слежу за светом. Профессионально. Отстраненно. Безопасно.
Так проще.
Анна Волжина – теперь уже Лисицына – заказала у меня услуги за восемь месяцев до свадьбы. Позвонила сама, говорила быстро, через слово смеялась. «Мне вас порекомендовали, вы снимали свадьбу Лики Пахомовой, я видела альбом, это было невероятно, я плакала, вы должны снять мою свадьбу, пожалуйста, скажите, что вы согласны!»
Я сказала «да».
Не из-за денег, хотя бюджет впечатлял. Из-за ее голоса. В нем было что-то настоящее, искреннее. Она не играла счастливую невесту. Она ею была.
Редкость.
Двигаюсь вдоль стены, стараясь слиться с тенью. Черные брюки, черный топ, никаких украшений. Правило номер один: фотограф должен быть незаметным. Гости не должны замечать камеру, тогда снимки получаются живыми.
Этому меня научил… Павел.
Не думать о нем. Не сейчас.
Поднимаю камеру, навожу резкость на столик с десертами. Капкейки выложены идеальной пирамидой, клубника блестит глянцевой глазурью. Красиво и бессмысленно, их почти никто не ест, но на фотографиях они выглядят волшебно.
Как и все здесь.
Зал, это отдельная истории, это произведение искусства. Высокие потолки, хрустальные люстры, окна в пол с видом на вечернюю Москву. Отель «Волжин Гранд», я загуглила, когда получила адрес.
Пять звезд, номера от восьмидесяти тысяч за ночь, ресторан с шеф-поваром, отмеченным звездой Мишлен. У владельца сеть из семнадцати отелей по всей стране.
Красивая жизнь для красивых людей. Я к ним не отношусь. Уже нет.
Свет меняется, солнце опускается ниже, золотя все вокруг. Золотой час. Мое любимое время. Подхожу к окну, чтобы увидеть, как лучи падают на бокалы, лица, платье невесты.
И тут замечаю его.
Мужчину у колонны. Темный костюм, дорогой, сшитый на заказ, это видно по посадке. Широкие плечи, темные волосы с проседью на висках. Он держит бокал, но не пьет. Просто держит.
Стоит один.
Это странно. На таких свадьбах никто не стоит в одиночестве. Все вьются вокруг, общаются, налаживают связи. А он, как остров посреди людского моря. Отдельный. Отстраненный.
Машинально, по привычке поднимаю камеру. Навожу. Снимаю. И только потом смотрю на экран. Твою мать.
Снимок получился… страшным. Не в смысле качества, качество идеальное. Композиция, свет, фокус, все на месте. Страшным – по сути. По тому, что я запечатлела. Он смотрит на танцующих молодоженов. Анну и ее мужа. И в глазах мужчины такая боль, что у меня перехватывает дыхание.
Не зависть. Не раздражение. Боль. Глубокая, застарелая, привычная. Боль человека, который давно живет с ней и уже не пытается от нее избавиться.
Я знаю этот взгляд. Я видела его в зеркале.
Пальцы сами находят кнопку удаления. Это слишком личное. Слишком… неправильно. Он не давал разрешения. Никто не дает разрешения показывать свои раны.
Но я не нажимаю.
Смотрю на экран. На его лицо. На морщинку между бровями, на жесткую линию подбородка, на губы, сжатые в линию. Что-то знакомое. Не могу понять, что именно.
Может, видела в журнале? Бизнес-издания любят таких, успешных, фотогеничных, с историями о том, как они «сделали себя сами». Может, он из этих?
Или…
Нет. Нет, не может быть. Увеличиваю снимок, вглядываюсь в черты лица. Пытаюсь понять, почему сердце вдруг забилось быстрее. Почему ладони стали влажными.
Он поднимает голову. Смотрит прямо на меня.
Несколько секунд мы так и стоим – я с камерой, он с бокалом. Два чужих человека посреди чужого праздника. Глаза темные, почти черные, они не отпускают. Не оценивают, не раздевают, не изучают.
Просверливают. Как будто он видит меня насквозь. Как будто знает что-то, чего не знаю я. Отворачиваюсь первая, не потому что страшно.
Потому что работа. Так я себе говорю.
Невеста снова смеется, запрокидывает голову, кладет ладонь на грудь. Жест, полный радости. Я снимаю. Щелчок. Еще. Еще.
Гости поднимают бокалы. Горько! Молодожены целуются: нежно, коротко, смущенно. Хороший знак. Те, кто устраивает шоу из поцелуя, обычно компенсируют отсутствие чего-то настоящего.
Снимаю торт. Танцы. Подружек невесты, которые явно выпили лишнего. Официанта, который смотрит на одну из подружек чуть дольше, чем положено. Все, кроме него.
Но я чувствую его взгляд. Все время – чувствую. Как солнечный луч на коже, как прикосновение, которого нет.
Это раздражает. Это отвлекает. Это…
Да что со мной такое?
Мне тридцать один год. За плечами – брак, развод, три года терапии. Я больше не ведусь на темные глаза и широкие плечи. Я больше не ищу рыцаря, который спасет меня от драконов.
Я сама себе рыцарь. И дракон тоже, если честно.
Свадьба с Павлом была такой же красивой. Такой же дорогой. Платье от итальянского дизайнера, кольцо с бриллиантом в два карата, гости в вечерних нарядах. Все идеально. Все как по учебнику, как в кино.
Никто не видел, что творилось за закрытыми дверями.
Никто не знал, что я улыбалась с трещиной в ребре. Что букет невесты я бросала рукой, на которой еще не сошли синяки – их замазали три слоя консилера. Что мой отец на фотографиях выглядел счастливым, потому что не знал.
Никто не знал.
Я хорошо притворялась. Нас таких – миллионы. Женщин с красивыми свадебными альбомами и историями, которые мы не рассказываем.
Я ушла. Через четыре года собрала вещи, пока он был в командировке, уехала в другой город, сменила номер. Отец помог, он тогда еще был жив. Единственный раз видела, как он плакал.
«Прости меня, дочка. Прости, что не увидел».
Я простила. Его – простила. Себя – до сих пор учусь.
Официант проходит мимо с подносом шампанского. Бокалы искрятся, пузырьки поднимаются вверх как маленькие надежды. Он замедляется, предлагает взглядом.
Качаю головой. Хватит. Мне хватило. Навсегда.
Шампанское, свадьбы, обещания «пока смерть не разлучит нас». Красивые мужчины с болью в глазах, которые ищут кого-то, чтобы эту боль унять.
Я не спасательный круг. И не жилетка для слез.
Я – фотограф. Я снимаю чужое счастье и ухожу домой. К своей однушке, к коту по имени Кадр, к сериалам и тишине.
Тишина – это хорошо. Тишина – это безопасно. Тишина не бьет.
Снова смех. Невеста обнимает высокого мужчину в темном костюме, того самого, с колонны. Тянется к нему, что-то говорит, бьет по плечу. Он почти улыбается.
Почти.
Брат, как я понимаю. Тот самый Никита, который оплатил этот праздник. Анна упоминала: «Мой брат помешан на контроле, но он самый лучший в мире, вот увидите».
Вижу. Вижу человека, который держит мир на своих плечах и делает вид, что это ничего не стоит. Вижу человека, который разучился быть счастливым. Вижу человека, на которого не стоит смотреть так долго.
Поднимаю камеру. Снимаю их вдвоем – брата и сестру. Ее смех, его напряженные плечи. Ее рука на его локте, его взгляд, чуть мягче, чуть теплее, чем раньше.
Хороший кадр. Настоящий. Он снова смотрит на меня. Через ее голову. Не отпускает. Ухожу в толпу. Прячусь за спинами гостей.
Делаю то, что умею лучше всего. Прятаться.
Глава 3
Свадьба умирает медленно.
Сначала уходят пожилые родственники. Чинно, с поцелуями и пожеланиями. Потом семейные пары с детьми, которые давно спят на руках. Потом те, кому завтра на работу.
К полуночи остаются самые стойкие: подружки Ани, которые сбросили каблуки и танцуют босиком, Артем с друзьями у бара, какие-то люди, которых я не знаю и знать не хочу.
Я все еще здесь. Бокал давно пуст, поставил его на поднос проходящего мимо официанта час назад и с тех пор просто стою. Руки в карманах. Спина прижата к стене. Наблюдаю.
Жду. Сам не знаю, чего жду. Нет. Знаю.
Она собирает оборудование в дальнем углу зала. Методично, аккуратно: объектив в чехол, чехол в сумку, камера отдельно. Ее движения точны и экономны. Никакой суеты. Она делала это тысячу раз.
Я наблюдаю за ней последние три часа.
Это раздражает. Я не из тех, кто пялится на женщин. Не из тех, кто вообще замечает женщин, последние три года они для меня не существуют. Платья, улыбки, духи, намеки – все это проходит мимо, как фоновый шум.
