– Можно мне её подержать?
Галина Сергеевна посмотрела на Тонечку и отказала вежливо, но твёрдо.
– Зачем собаке лишние надежды? Вы же её не возьмёте! А она и так понимает, что от неё отказались. Вот уже неделя, как вернули, и всё время в плохом настроении, не отходит от меня. Мы лучше поедем, нам в Автозавод, далеко.
– Завтра увидимся, – быстро сказала Тонечка. – Вы же приедете!..
Галина Сергеевна рассеянно кивнула.
– Как это я не разобралась сразу! – сама себе сказала она. – Чуть не погубила собаку-то!..
– Тонечка, – окликнул Герман негромко.
Ему было совершенно ясно, что через пять минут его жена вернётся к столику с этой самой собакой!..
Она подошла, вид немного рассерженный.
– Саш, ну что такое? Я просто разговариваю!
– Если ты хочешь ехать к Кондрату, поедем.
– Нет, но это же совершенно замечательная маленькая собака!
– Это организм, а не собака! Зачем она тебе?
– Мы с ней вместе будем сценарии писать. И она станет со мной спать.
– Я уже сплю с тобой, – сообщил Герман, – место занято.
– Ну, Саша!
– Ну что – Саша?! И у нас же Черри!
Черри – веселая рыжая колли – на самом деле принадлежала тестю-генералу, но от души жила на два дома, и у тестя, и у Тонечки с мужем.
– Черри не моя собака, – заныла Тонечка. – А я хочу свою!.. Она будет сидеть у меня на руках, когда я пишу.
– А когда ты на совещании, она где будет сидеть?.. В сортире, как у той дуры?..
Тонечка, открывшая было рот, чтоб продолжать ныть, осеклась и задумалась, но только на секунду.
– А я буду брать её и на совещания тоже! – И она подцепила мужа под руку. – Её никто-никто не заметит, она станет тихо-тихо сидеть у меня под свитером, а я буду много-много и быстро-быстро работать!..
Герман промолчал.
«Много-много» и «быстро-быстро» работать – это совсем другой разговор, из другой, деловой и торопливой московской жизни.
Тонечка писала сценарии, и делала это хорошо, но, с точки зрения её делового и расторопного мужа, медленно. Ему нужно было быстрее, как можно быстрее!.. Его воля, он заставил бы её писать все сценарии для его продюсерской компании. Она сопротивлялась, конечно, но всё равно чувствовала себя виноватой – опять задержала, подвела, а то и не угодила, нужно переделывать, а производство стоит!
…Возможно, он слишком на неё давит, но деньги нужно зарабатывать изо всех сил, каждую минуту, не делая никаких поблажек, не позволяя расслабляться ни себе, ни окружающим, близким и далёким!..
«Я так не могу, – жалобно говорила Тонечка, шмыгая носом после очередного его выговора, – как ты не понимаешь, мне нужно подумать, помолчать, посидеть. Иначе я напишу какую-нибудь ерунду!»
«Ну, ерунду ты в любом случае не напишешь, – отвечал он сердито, – а думать и вздыхать некогда, нужно работать!»
Так у них и не получалось договориться, и это немного беспокоило его. Он никогда не упускал своего и любое безделье считал преступлением, а она качалась в гамаке, играла с собакой, грызла яблоко, и при этом у неё получались лучшие сценарии на современном отечественном телевидении!.. Он не очень понимал, как это ей удаётся, но из такого умения нужно извлекать прибыль, постоянно, ежедневно, а она… в гамаке качается, теряет время!..
Мысль о том, что «лучшие сценарии» как раз и получаются в основном из бездумных качаний в гамаке или созерцания июльских облаков, в голову ему не приходила.
– Са-аш, – сказала Тонечка дурацким голосом, когда он запустил двигатель машины, – подари мне собаку. Пражского крысарика! А?..
– Лучше скажи мне, зачем мы на самом деле едем к Ермолаю.
– Ну и пожалуйста, – Тонечка отвернулась и стала смотреть в окно. – Ну и сколько угодно.
Снег под вечер опять повалил, в свете фонарей густо сыпались крупные хлопья, и многочисленные следы, которыми был затоптан двор, уже замело.
Герман остановил машину у ворот, заезжать не стал. Тонечка распахнула пассажирскую дверь и посмотрела вниз.
Земля была далеко.
– Купил бы приставную лестницу, что ли, – пробормотала она. – Как пить дать, навернусь.
– Подожди, я тебе помогу.
Но она, разумеется, сама выпрыгнула из салона и пошла к калитке. Снег скрипел у неё под ногами.
Герман отчего-то чувствовал виноватым себя, а злился на Тонечку. Это было новым в его жизни – теперь всегда и во всём или почти всегда и почти во всём оказывалась виновата она!
Тонечка осторожно зашла на участок – он казался совсем не таким, как при свете дня, притихшим, настороженным, с глубокими тенями вдоль забора, похожими на провалы в черноту. Со стороны будки забренчало, и выбрался, волоча за собой цепь, кудлатый пёс. Он взглянул на Тонечку, потянулся и зевнул во всю пасть.
– У тебя хозяина забрали, бестолочь, – сказала она псу. – А ты спишь без задних ног!
Пёс вильнул хвостом.
– Саш, как его зовут, я забыла?
– Ямбург. Кондрат его с газовой станции привёз, как раз из-под Ямбурга.
– Что делал твой друг на газовой станции под Ямбургом?
Герман ничего не ответил.
…Э-э-э, нет, подумала Тонечка, так дело не пойдёт. Ты всё мне выложишь, милый. Я твоя жена, и именно я в данный момент стараюсь вызволить твоего друга из передряги!..
Впрочем, с расспросами можно подождать.
– Открывай скорей! Холодно, и лучше на крыльце просто так не маячить.
Герман отрыл дверь – она не была опечатана, – они оказались внутри дома и замерли. Было очень тихо, слышно, как на кухне капает в раковину вода.
– Как ты думаешь, – зашептала Тонечка, в такой зловещей тишине по законам жанра следовало шептать, – он собаке сухой корм даёт или похлёбку варит? Первое, второе, третье и компот!
– Он может, – тоже шепотом подтвердил Герман, рассердился и заговорил в полный голос: – Что ты тут хотела найти? Ничего мы не найдём, темнота хоть глаз выколи.
– Мы задёрнем шторы и включим свет, – бодрым шёпотом ответила Тонечка. – Не бойся, Саша, я с тобой!
– Я ничего не боюсь.
Битое стекло и черепки захрустели, потом что-то зазвенело и покатилось.
– Осторожней, Тоня!..
Послышался шелест – Тонечка зашторивала окна.
– Я всегда думала, – донесся до него её шёпот, – что писать сценарии – самая безобидная и мирная работа на свете. Сидишь себе и пишешь. Пишешь, да и сидишь себе!..
Герман подошел к другому окну, засиневшему в темноте, как только привыкли глаза, и задёрнул плотную занавеску.
– Ох, ёлки-палки! – Она обо что-то споткнулась. – Можно зажигать, Саш!
Оба зажмурились от света, хлынувшего со всех сторон, а потом стали озираться.
В огромной комнате ничего не изменилось – ни в той половине, где был мир и покой, ни в той, где Мамай прошёл.
– Да уж, – сказал Герман в конце концов. Разгром при электрическом свете производил какое-то новое, ошеломляющее впечатление. – Что тут у них случилось?..
Тонечка зашла на половину кухни и уверенно полезла в шкаф.
– Что ты ищешь?
– Я хочу посмотреть ещё раз. Я уже днём видела эту штуку!..
Она вытащила из ящика свёрток тёмной кожи, перевязанный бечёвками, положила на стол и стала развязывать.
– Это ножи, целая раскладка, – Тонечка оглянулась на мужа. – Ножи всегда собственность повара. Всякое кухонное оборудование, продукты и прочее – собственность ресторана, а ножи у поваров всегда свои. И вот у меня вопрос! Если твой друг зарезал супругу, то чем?
Герман подошел к ней и стал рассматривать сверток.
– В ящиках только серебряные приборы, ими не зарежешь! Никаких тесаков и топоров на поверхности нет. То есть они наверняка где-то есть, но не под рукой. А здесь всё цело!..
И Тонечка откинула последнюю часть раскладки.
И уставилась на ножи в изумлении.
– Одного ножа не хватает, – констатировал Герман. – Как раз самого большого.
Тонечка кинулась к ящику, заглянула, а потом зашарила в глубине.
– Саш, ты понимаешь, что днём все ножи были на месте?! Я тебе точно говорю, я смотрела!
– Ты не заметила.
– Я всё заметила! И я клянусь тебе, они все были здесь! Каждый в своём кармашке!..
Герман подумал немного.
– Давай поищем… там? – и он кивнул в сторону разгрома.
– Его не может там быть, потому что днём он был в этой штуке!
– Кто-то мог взять нож из этой штуки и положить туда для достоверности картины. – Он махнул рукой в сторону разгрома. – Уже после того, как мы все уехали в отделение.
– Здесь всё заперли! А дверь просто так не взломаешь! Ты обратил внимание? У них как в бункере!
Тонечка выскочила в прихожую, выхватила телефон и стала светить фонариком в дверной замок.
– Не взломано тут ничего! Если открывали, то ключами! Саша!
– А?
– Я ничего не понимаю, – произнесла Тонечка жалобно. – Почему я не понимаю?!
– Я-то уж совсем ничего не понимаю, – пробормотал Герман. – Я же не пишу сценарии.
– При чём тут сценарии?!
Она вбежала на кухню и энергично почесала свои буйные кудри.
– Думай, думай, – велела она себе. – Предположение, что нож вынули из раскладки, чтобы подложить на место возможного убийства – чушь. Здесь сотрудники всё осмотрели, составили протокол и уехали, зачем подбрасывать нож после осмотра, для кого?.. Но всё же нужно попробовать поискать.
– Я попробую, – сказал Герман, перешёл на другую половину и уставился в пол.
– И дверь, – продолжала Тонечка. – Дверь не взломана, а она совершенно точно была заперта! Значит, открывали ключами. Давай подумаем, у кого могут быть ключи.
– Я вынул связку из замка зажигания красной машины, – отозвался он, присев на корточки и осторожно рассматривая какие-то черепки. – Кондрат сказал, что это машина его жены.
– Стало быть, и ключи тоже её, – подхватила Тонечка. – Ну, у него свои ключи должны быть точно. Но он в кутузке. Остаётся тётя Мотя, которая днём вопила и билась.
– Она домработница и звать её Светлана Павловна Махова.
– Кстати, – Тонечка посмотрела на мужа с восторгом. – Кстати, это мысль! Она могла вернуться и подложить нож! Как раз для достоверности картины! Помнишь, она сразу стала кричать, что твой друг Кондрат сволочь и поганая свинья, допился и зарезал Леночку! Вряд ли она знает, что второй раз под протокол никто ничего не осматривает!
– Н-да… – пробормотал Герман.
Копаться в осколках и мусоре было противно. Он косился на зазубренные пики выбитых стёкол с подсохшими красными каплями, и от их вида его мутило.
– Он сильно пил? Твой повар?
