– Курс ноль-ноль-пять, мистер Карлинг.
– Есть, сэр, – ответил Карлинг и обратился к рулевому: – Лево руля. Курс ноль-ноль-пять.
– Есть лево руля, – повторил рулевой. – Курс ноль-ноль-пять.
Это был Паркер, рулевой третьего класса, двадцатидвухлетний, женатый и бестолковый. Карлинг это знал и смотрел на репитер.
– Скорость восемнадцать узлов, мистер Карлинг, – сказал Краузе.
– Есть, сэр, – ответил Карлинг и отдал команду.
– Есть восемнадцать узлов, – отрепетовал вахтенный у машинного телеграфа.
«Килинг» повернул под действием руля; дрожь, ощущаемая ногами через палубу, участилась. Корабль шел к новой позиции.
– Машинное отделение отвечает: «Есть один-восемь узлов», – сообщил вахтенный у телеграфа.
Он был новенький на корабле, переведен к ним во время захода в Рейкьявик, и служил второй срок. Два года назад он в увольнительной попал в нехорошую историю: ведя машину, спровоцировал аварию и сбежал с места происшествия. Краузе не помнил его фамилию. Это надо будет исправить.
– На румбе ноль-ноль-пять, – объявил Паркер со всегдашней нагловатой бесшабашностью, которая раздражала Краузе и свидетельствовала о ненадежности Паркера. Никаких действий не требуется; просто сделать мысленную отметку.
– Восемнадцать по ГДЛ, сэр, – доложил Карлинг.
– Очень хорошо.
Это были показания гидравлического лага. Теперь предстояло отдать еще приказы.
– Мистер Карлинг, займите позицию в трех милях впереди головного судна левой колонны конвоя.
– Три мили впереди головного судна левой колонны конвоя. Есть, сэр.
«Килинг» уже шел к новой позиции наиболее экономичным курсом, и сейчас было самое время проверить конвой, вдоль которого они двигались. Но прежде Краузе мог позволить себе надеть китель, который до сих пор так и держал в руке. Он влез в рукава и, расправляя их, нечаянно ткнул телефониста в живот.
– Извините, – сказал Краузе.
– Ничего, сэр, – пробормотал телефонист.
Карлинг держал руку на выключателе звонков боевой тревоги и глядел на капитана в ожидании приказа.
– Нет, – сказал Краузе.
По тревоге каждый встанет на боевой пост. Никто не сможет поспать и почти никто – поесть; обычная корабельная жизнь нарушится. Люди будут усталыми и голодными, всевозможные работы по кораблю, которые нужно выполнить рано или поздно, придется отложить. Такое положение нельзя сохранять долго – это опять-таки боевой резерв, который нельзя тратить без крайней надобности.
Есть и еще один довод: если постоянно требовать чересчур много без объяснения причин, некоторые, даже многие, начинают работать вполсилы. Краузе знал это и по личным наблюдениям, и теоретически, по книгам, как врач знает о болезнях, которыми сам никогда не страдал. Он должен был делать скидку на человеческие слабости подчиненных, на ветреность человеческого ума. «Килинг» и так находился в режиме готовности номер два: личный состав почти на всех боевых постах, водонепроницаемые переборки задраены, несмотря на помехи, создаваемые этим для повседневных корабельных работ. Готовность номер два означает постоянную нагрузку, что плохо для корабля, но ее можно выдерживать сутками, а боевую тревогу – не больше нескольких часов.
Не стоит объявлять боевую тревогу из-за того, что «Джеймс» с «Виктором» преследуют контакт вдали от конвоя; до конца перехода таких рапортов о контактах могут быть еще десятки. Потому Краузе и ответил «нет» на невысказанный вопрос Карлинга. Взгляд, решение и ответ заняли не больше двух-трех секунд. Чтобы изложить все доводы словами, Краузе потребовалось бы несколько минут; минута-две – чтобы мысленно их сформулировать. Однако привычка и опыт позволяли решить быстро, а саму ситуацию он давно продумал заранее.
И все же он отметил про себя этот инцидент, даже если сразу перестал о нем думать. Факт, что Карлинг хотел объявить тревогу, добавился к мысленному досье Карлинга у Краузе в голове. В какой-то едва ощутимой мере это повлияет на то, насколько Краузе доверяет Карлингу как вахтенному офицеру, и может в конечном счете сказаться на «рапорте о годности», который Краузе будет составлять на Карлинга (если, разумеется, оба доживут до составления такого рапорта), и особенно на пункте о «годности к командованию». Крохотный инцидент, один из тысяч, составляющих сложное целое.
Краузе взял бинокль и направил на конвой. Из тесной рубки смотреть было неудобно, и он вышел на левое крыло мостика. И сразу в ушах засвистел норд-ост, дующий на этом курсе почти в лоб. Когда Краузе поднял к глазам бинокль, левую подмышку ожгло холодом. Если бы ему дали спокойно пробыть в каюте еще минуту, он успел бы надеть свитер и полушубок.
Они проходили мимо флагмана конвоя, старого пассажирского судна с более высокими надстройками, чем у остальных. Оно несло брейд-вымпел командира конвоя, пожилого британского адмирала, который вернулся из отставки с началом войны. Он нес свою трудную, монотонную, опасную и незаметную службу добровольно, как, разумеется, и должен был поступать, покуда есть силы, даже если это значило оказаться в подчинении у молодого кавторанга другой страны. Сейчас его обязанностью было вести конвой в возможно более ровном строю и тем облегчить эскорту его защиту.
За флагманом неровными линиями шел остальной конвой: Краузе обвел его биноклем. Линии и впрямь были неровными, но уже не такими неровными, какими он увидел их с первым светом зари. Тогда третья колонна справа разорвалась, и последние три корабля (в этой колонне их было пять, в остальных по четыре) тянулись далеко в кильватере, полностью нарушив ордер. Теперь разрыв почти исчез. Очевидно, у судна номер три, норвежского «Короля Густава», ночью случилась поломка в машинном отделении и он отстал; радиомолчание и затемнение соблюдались строжайшим образом, а сигнальные флажки в темноте не видны, так что «Король Густав» не мог сообщить о ЧП и отставал все дальше, а значит – отставали и следующие за ним корабли. Надо думать, поломку устранили, и три корабля медленно возвращались на свои позиции. «Саутленд», идущий в кильватере «Короля Густава» (Краузе проверил название по списку вскоре после зари), сильно дымил, видимо, в попытке выжать еще пол-узла и быстрее сократить разрыв, да и некоторые другие корабли дымили больше допустимого. По счастью, при сильном ветре дым стелился низко и быстро рассеивался. При слабом ветре дымовое облако конвоя было бы видно миль за пятьдесят. Коммодор поднял флажный сигнал, почти наверняка тот самый, что часто поднимают на любом флоте, – «Меньше дымить».
Однако в целом состояние каравана можно было оценить как хорошее: всего три корабля сильно отстали, дым хоть и есть, но немного. Оставалось время быстро оглядеть «Килинг»; существенно, что первой заботой Краузе был конвой и лишь потом – собственный корабль. Он опустил бинокль и глянул в сторону носа. Ветер с каплями воды из-под водореза ударил прямо в лицо. Высоко над головой непрерывно вращалась плоская радарная антенна, а мачта из-за бортовой и килевой качки описывала перевернутые конусы всех мыслимых размеров. Впередсмотрящие стояли на своих постах, все семеро, и смотрели в установленные перед ними бинокли, медленно поворачивая их влево и вправо, прочесывая каждый свой сектор. Каждому раз в несколько секунд приходилось останавливаться и стирать с объективов брызги, летящие из-под носа корабля. Краузе ненадолго задержал взгляд на впередсмотрящих; Карлинг, занятый переходом на новую позицию, не мог уделить им внимания. Вроде бы все выполняли свои обязанности добросовестно. Иногда – как ни трудно в такое поверить – впередсмотрящие, устав от монотонной работы, несмотря на частые смены, теряют бдительность. Эту обязанность надо исполнять крайне тщательно, не отвлекаясь ни на секунду, – перископ немецкой подлодки показывается над водой на фут-два и от силы на полминуты, и хоть какой-то шанс его различить есть лишь при непрерывном наблюдении. Впередсмотрящий, заметивший вражеский перископ, может изменить судьбу конвоя. А если он увидит белый след несущейся торпеды, то успеет спасти «Килинг».
Дольше Краузе на крыле мостика оставаться не мог – половина эскорта уходила для боя с подводной лодкой, и надо было находиться рядом с межсудовой рацией – руководить «Виктором» и «Джеймсом», если потребуется. Молодой Харт подошел к левому пелорусу снять для Карлинга курс. Краузе кивнул ему и вернулся в рубку. Относительное тепло сразу напомнило, что снаружи, без свитера и бушлата, он промерз до костей. Рация булькала и блеяла: «Джеймс» и «Виктор» переговаривались между собой.
– Пеленг три-шесть-ноль, – сообщил английский голос.
– Дистанцию можете измерить, старина? – спросил другой.
– Нет, черт возьми. Контакт слишком нечеткий. Вы его еще не засекли?
– Еще нет. Дважды прочесали этот сектор.
– Приближайтесь малым ходом.
С того места, где стоял Краузе, «Джеймс» – маленький, с низкими надстройками – был неразличим в дымке близкого горизонта. «Виктора», который был больше, выше и ближе, Краузе по-прежнему различал, но уже смутно. При такой плохой видимости и притом что корабли быстро расходятся, он скоро потеряет из виду и поляка, хотя на экране радара тот будет читаться довольно отчетливо. В ушах внезапно раздался голос Карлинга: видимо, тот что-то говорил и раньше, но его слова не имели отношения к сиюминутной задаче, поэтому Краузе, занятый рацией, их не слышал.
– Право руля. Курс ноль-семь-девять, – сказал Карлинг.
– Есть право руля. Курс ноль-семь-девять, – отрепетовал Паркер.
Очевидно, «Килинг» был уже на новой позиции либо почти на ней. Он поворачивал практически кормой к «Виктору». Теперь расстояние между кораблями будет увеличиваться еще быстрее. Неожиданно «Килинг» резко накренился на правый борт; все заскользили по палубе, цепляясь за опоры. Повернув, эсминец оказался в подошве следующей волны без возможности на нее взобраться. Через долгую секунду он выровнялся и так же резко накренился на левый борт на проходящей под килем волне. Все заскользили в другую сторону, и Карлинг налетел на Краузе.
– Извините, сэр.
– Ничего страшного.
– На румбе ноль-семь-девять, – объявил Паркер.
– Очень хорошо, – ответил Карлинг и обратился к капитану: – Следующий зигзаг через пять минут, сэр.
– Очень хорошо, – ответил Краузе, в свою очередь.
По одному из его постоянных приказов-инструкций ему за пять минут сообщали о каждом предстоящем маневре конвоя. После поворота «Виктор» и «Джеймс» останутся у конвоя точно за кормой. «Джеймс» отделился от строя девять минут назад, сейчас он больше чем в трех милях от позиции, и с каждой минутой расстояние будет увеличиваться на четверть, а то и на половину мили. Максимальная скорость «Джеймса» при таком волнении не больше шестнадцати узлов. Если отозвать его сейчас, ему потребуется полчаса для возвращения на позицию – полчаса максимального расхода топлива. Каждая минута, на которую Краузе откладывает этот приказ, означает, что «Джеймс» будет догонять конвой на пять минут дольше. Другими словами, если протянуть еще пять минут, «Джеймс» вернется на позицию через час. Еще одно решение, которое надо принять.
– Джордж – Гарри, – сказал он в рацию.
– Слышу вас, Джордж.
– Как ваш контакт?
– Не очень хорошо, сэр.
Гидролокаторы печально известны своей ненадежностью. Есть вполне ощутимая вероятность, что «Джеймс» преследует не подлодку. Может быть, даже косяк рыб, но скорее слой более холодной или более теплой воды, учитывая, что гидролокатор «Виктора» ничего не обнаружил.
– Стоит продолжать поиски?
– Ну, сэр… думаю, да.
Если там и впрямь подлодка, немец уже понял, что его засекли. В таком случае он резко поменял курс, а сейчас маневрирует и меняет глубину; этим можно объяснить неудовлетворительный контакт. У немцев есть новое устройство, позволяющее оставить за лодкой скопление пузырей, которое гидроакустик примет за саму лодку. Может, есть какое-нибудь другое новое устройство, еще более вводящее в заблуждение. Так что там и впрямь может быть подлодка.
С другой стороны, если подлодка там есть и если отозвать «Джеймса» и «Виктора» сейчас, то всплыть она отважится не раньше чем через несколько минут. Ее командир не будет знать точно, где сейчас конвой, уходящий прямо от нее, и уж, безусловно, в такое волнение она не разовьет на поверхности больше шестнадцати узлов, а возможно, и шестнадцати не разовьет. За несколько минут преследования опасность подлодки для конвоя значительно снизилась. Оставался вопрос, как воспримут решение Краузе его польские и британские подчиненные; они могут обидеться, что им не дали продолжить перспективную охоту, и это скажется позже, но в ответе на последний вопрос не слышалось энтузиазма, даже принимая в расчет британскую сдержанность.
– Вам лучше возвращаться, Гарри, – произнес Краузе ровным безличным голосом.
– Есть, сэр. – Тон ответа повторял его собственный.
– Орел, Гарри, возвращайтесь к конвою и займите прежние позиции.
– Есть, сэр.
Невозможно угадать, обиделись ли они на его решение.
– Коммодор сигналит смену курса, сэр, – доложил Карлинг.
– Очень хорошо.
Тихоходные караваны идут зигзагами не так, как быстрые, иначе переход бы чересчур затянулся. Курс меняют через большие интервалы времени, и капитаны торгового флота не сумели бы так долго сохранять позиции в сложном строю пеленга, принятом у быстроходных караванов, – им даже простые колонны и линии сохранять трудно. Соответственно, каждая смена курса означала медлительный поворот вправо или влево, всего на десять-пятнадцать градусов, но это была серьезная операция. Одно крыло должно было поддерживать скорость, другое – сбросить. От головных кораблей требовалось поворачивать плавно, и казалось, что следующие за ними суда так никогда и не усвоят простой принцип: перекладывать руль (например, вправо) надо ровно в то мгновение, когда корабль впереди завершил поворот. Поспешишь – окажешься с правого борта лидера и создашь угрозу для кораблей в правой колонне, замешкаешься – пойдешь прямиком на суда левой колонны. В обоих случаях придется маневрировать обратно на позицию в колонне, а это непросто.
Более того, при общем повороте корабли на внешнем фланге должны были идти быстрее, чем на внутреннем. На практике это означало (поскольку корабли на внешнем фланге и так шли на максимальных оборотах), что корабли правой колонны должны сбросить скорость. Каждому капитану выдали большой, отпечатанный на мимеографе буклет со стандартными пропорциональными уменьшениями скорости для каждой колонны, но, чтобы эти инструкции выполнить, приходилось лихорадочно листать буклет, а найдя нужное место, производить быстрый расчет. И даже когда нужное число получено, неопытным машинистам трудно сбросить скорость ровно на указанную величину. А еще каждый корабль по-своему отзывался на перекладку руля, у каждого были свои элементы циркуляции.
За каждым поворотом конвоя следовал период неразберихи. Линии и колонны растягивались, что значительно увеличивало площадь, которую следовало охранять эскорту, кто-то отставал, а опыт показывал, что отставший от строя корабль почти наверняка потопят. Краузе вышел на правое крыло мостика и навел бинокль на конвой. Цепочка флажков на сигнальном фале флагмана как раз пошла вниз.
– Сигнал к исполнению, сэр, – доложил Карлинг.
– Очень хорошо.
Карлинг обязан был доложить, что флажки спущены, хотя Краузе и сам это видел. То был сигнал к маневру. Карлинг назвал рулевому новый курс, «Килинг» начал поворот, и Краузе пришлось вести биноклем вбок. Головное судно правой колонны в шести милях от эсминца удлинилось, а три «островка» его надстроек разошлись, поскольку теперь оно было видно почти с траверза. Тут «Килинг» сильно накренился, судно исчезло из поля зрения, и Краузе обнаружил, что смотрит на вздымающееся море; пришлось, балансируя, заново направить бинокль на конвой. Там уже началась неразбериха. Почти идеальная шахматная доска линий и колонн превратилась в мешанину случайно разбросанных судов: одни выходили из линии, другие пытались в нее вернуться, колонны сдвоились, задние напирали на передних. Краузе старался держать в поле зрения весь конвой, хотя дальние суда едва различались в дымке; столкновение могло потребовать немедленных действий с его стороны. Пока он ничего такого не видел, но в центре определенно наблюдалось несколько опасных ситуаций.
Шли секунды, минуты. Фронт конвоя представлял собой ломаную линию. Колонн было не девять, как положено, а десять, одиннадцать, нет, двенадцать. На правой раковине флагмана появилось судно, которому там было не место. Несколько судов вполне ожидаемо обогнали головной корабль правой колонны. Если хотя бы одно из них не исполнило приказ в точности, не сбросило скорость в нужный момент, повернуло слишком рано или слишком поздно, десять других вынуждены были нарушить строй. На глазах у Краузе один из самых дальних кораблей повернулся к нему кормой. Кто-то по необходимости или по разгильдяйству описал полный круг, пытаясь вернуться на позицию, с которой его вытеснили. А где-то у края конвоя под серыми катящимися валами может быть немецкая подлодка. Отбившееся судно станет идеальной добычей для ее торпед, и ни один из кораблей эскорта не успеет прийти на помощь. Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить[5 - 1 Петр. 5: 8.].
По фалам коммодорского корабля бежали флажные сигналы – очевидно, приказы выровнять строй. Неопытные люди пытались читать их в допотопные подзорные трубы, стоя на кренящейся палубе. Краузе повернулся к левой колонне за раковиной «Килинга». Там неразбериха была ожидаемо меньше. Краузе глянул дальше. В дымке на горизонте различалось пятнышко: это «Виктор» на всех парах спешил вернуться на позицию. «Джеймс» с его жалкими шестнадцатью узлами заметно отстал.
Когда Краузе снова повернулся в сторону конвоя, в глаз ему блеснула резкая вспышка, серия вспышек с коммодорского корабля. Тот сигналил прожектором, направленным прямо на «Килинг». Значит, сообщение для него. Л-Ю-Б… Краузе сбился; для него передача была слишком быстрой. Он глянул на своих сигнальщиков: те разбирали морзянку без труда, один диктовал буквы, другой записывал. Длинное сообщение, значит не очень срочное. И на спешные случаи есть более быстрая связь. Наверху мигнул сигнал подтверждения.
– Сообщение для вас, сэр, – доложил сигнальщик, подходя с блокнотом в руке.
– Читайте.
– «Комконвоя – комэскорта. Не могли бы вы любезно направить ваш корвет с правого фланга для помощи в восстановлении ордера конвоя? Был бы премного вам благодарен».
– Ответьте: «Комэскорта – комконвоя. Подтверждаю».
– «Комэскорта – комконвоя. Подтверждаю». Есть, сэр.
Видимо, комконвоя должен формулировать свой сигнал именно так: он обращается с просьбой к равному, а не отдает приказ подчиненному. Слова твои да будут немноги[6 - Екк. 5: 1.], говорит Екклесиаст; офицеру, формулирующему приказ, следует держать в голове этот совет. Однако отставному адмиралу, когда тот обращается к командиру эскорта, следует помнить псалмы и стремиться, чтобы слова его были нежнее елея[7 - Пс. 54: 22.].
Краузе вернулся к рации.
– Джордж – Дикки, – сказал он четким бесцветным голосом.
Ответ прозвучал сразу, что хорошо говорило о готовности «Доджа».
– Оставьте позицию, – приказал Краузе, – и… – Он прикусил язык, но тут же вспомнил, что обращается к канадскому судну, а значит, можно не опасаться непонимания, как в случае с «Джеймсом» и «Виктором», – подстегните конвой с правого фланга.
– Есть, сэр.
– Следуйте указаниям коммодора, – продолжал Краузе, – и верните отставших в строй.
– Есть, сэр.
– Прощупывайте гидролокатором тот фланг. Сейчас это самое опасное место.
– Есть, сэр.
Говорю одному: пойди, и идет; и другому: приди, и приходит[8 - Мф. 8: 9.]. А как насчет «великой веры» сотника? «Додж» уже разворачивался к правому флангу. Однако следовало принять и другие меры. Фронт конвоя, и без того недостаточно защищенный, теперь был практически открыт для атаки. «Килинг» должен был курсировать вдоль всего пятимильного фронта, прочесывая гидролокатором сперва одну сторону, потом другую в смелой попытке выявить всех потенциальных врагов на пути конвоя, покуда «Додж» будет сновать на правом фланге, его капитан – до хрипоты кричать в рупор на отбившихся от стада (слова мудрых – как иглы[9 - Екк. 12: 11.]), а гидроакустик – выискивать противника позади. Я был глазами слепому и ногами хромому[10 - Иов. 29: 15.].
«Килинг» снова поворачивал, и Краузе перешел с левого крыла мостика на правое. Он хотел держать конвой под наблюдением, хотел сам оценить, когда «Додж» завершит свою задачу на правом фланге и когда «Виктор» сможет приступить к патрулированию фронта. Даже на крыле мостика, в вое ветра, Краузе различал (когда задумывался об этом) монотонное пиканье корабельного гидролокатора, посылающего импульсы в безответную воду. Звук этот слышался непрерывно, днем и ночью, так что ухо и мозг переставали его замечать, если не задуматься специально.
На коммодорском корабле снова мигал прожектор: новое сообщение. Краузе глянул на сигнальщиков. Резкое хлопанье затвора на их прожекторе означало, что те не поняли и просят повторить. Краузе сдержал раздражение. Быть может, коммодор употребил витиеватую английскую любезность, которую сигнальщики не знают. Однако на сей раз сообщение прошло быстро, а значит, было коротким.
– Сообщение для вас, сэр.
– Читайте.
Сигнальщик, как и в прошлый раз, подошел с блокнотом в руке, но в голосе его слышалась легкая неуверенность.
– «Комконвоя – комэскорта», сэр. «ВЧРП…»
Вопросительная интонация в голосе сигнальщика и новая пауза.
– Да, ВЧРП, – резко ответил Краузе. Это означало высокочастотную радиопеленгацию; видимо, сигнальщик еще не сталкивался с этой аббревиатурой.
– «ВЧРП выявила иностранный радиообмен на пеленге ноль-восемь-семь, дистанция от один-пять до два-ноль миль», сэр.
Пеленг ноль-восемь-семь – это почти прямо по курсу конвоя. Иностранный радиообмен здесь, в Атлантике, мог означать только одно: немецкую подлодку в пятнадцати-двадцати милях отсюда. Левиафан, змей извивающийся[11 - Ис. 27: 1.]. Нечто куда более определенное, чем неподтвержденный контакт «Джеймса». Как обычно, требовалось мгновенное решение, и, как обычно, надо было учесть два десятка факторов.
– Ответьте: «Комэскорта – комконвоя. Иду в атаку».
– «Комэскорта – комконвоя. Иду в атаку». Есть, сэр.
– Погодите. «Иду в атаку. Спасибо».
– «Иду в атаку. Спасибо». Есть, сэр.
