– Но результат-то был, – нащупывала Машка тропинку в полной мгле.
– Не знаю. Вроде этот Абрамович что-то нашел. Но он тот еще мошенник! Прямо на роже у него написано, что любого обжулит.
– Это, кстати, его невеста, – кивнула Машка на Элю.
– Ну… я в хорошем смысле, – не сильно смутилась Анжела.
– Видно, что вы человек наблюдательный, – сказала Машка, глядя в маленькие злые глазки девицы, похожие на стальные сверла. – На ваш взгляд, что здесь вообще (она обвела окрестности рукой) происходит?
Я думала, девица изумится вопросу. Но ее сушеное личико даже порозовело от удовольствия:
– Ужас, да? Вы тоже заметили?
– Конечно. Но мне интересно ваше мнение.
– Вы ведь Тамару имеете в виду? Да? Или эту соплюшку Полину?
– Обеих! – не моргнув глазом соврала Машка.
– Алчные суки, вот что я думаю. Гонятся за его деньгами. Прямо наперегонки. Тамарка-то уже губу раскатала, что он на ней женится! Счас! Она же толстая! Вы знали, что она ест жареную картошку? А? Я сама видела! Я вот даже вкуса ее не помню! А она прямо лопает, как не в себя!
– Какой кошмар! – закатила глаза Машка, умявшая вчера на моих глазах целый тазик картошки-фри.
– А Полина? Просто развратная гадина! Такая вся с Игорем: «сю-сю!»… Изображает из себя невинность. А Игорь ведется. Дурдом, чистый дурдом. Даже жаль эту алкоголичку Марину!
– А почему он с Мариной не разведется? Ваша версия? – сказала Машка так, будто знает правильный ответ.
– Я думаю, из-за имущества. Из-за чего же еще! Он же когда из России сбегал, все имущество записал на жену. Потом, говорят, переписал обратно. Но никто же не знает! Они все такие алчные!
Анжела сверкнула глазами, и у меня появилось подозрение, что в ее ненависти к любовницам Игоря есть и личный мотив.
– На днях у него будет юбилей, – продолжила Анжела. – Все сирены соберутся. Да только как бы вместо пения не передрались!
– Какие сирены? – спросила я, понимая, что Машка уронить себя расспросами уже не может.
Анжела с неудовольствием перевела на меня сверлящий взгляд.
– Как какие? Которые каждый год ему поют. На этих островах – не помню, как называются.
– Ли Галли, – проявила смекалку Машка, – остров Сирен.
– Точно.
– А зачем? В смысле – что там происходит? – спросила я. – И вот эти, Тамара и Полина. Они что, тоже поют?
– Неужели вы ничего не знаете? – изумилась Анжела моему невежеству.
– Я в этой компании новенькая, – честно сказала я.
Анжела посмотрела на Машку – может, она желает мне объяснить. Та махнула ей рукой – валяйте, если что не так – я подключусь!
– Каждый год в день рождения… – начала Анжела.
Похоже, где-то я уже слышала эту фразу.
Скелет принца в шкафу
Каждый год в день рождения Красовский осуществлял свою мечту.
Может, ради нее он и вел изнурительный, полный стрессов бизнес.
В детстве он мечтал стать принцем.
И не где-нибудь. А в «Щелкунчике».
Мама отдала Игоря в балет, когда ему исполнилось 4 года. Сказала: надо реализовывать такие гены, раз уж достались.
Про гены Игорек ничего не понял. А балет полюбил.
Открыли тогда при ДК быстро набравшую в Москве известность хореографическую студию, руководил ею бывший солист Большого Александр Петрович Княжин. Сам Княжин особых высот не достиг – сольные партии танцевал только в юности. Но у него была отличная школа. И огромная любовь к занятиям с малышней.
На занятиях он был строг. Мог и по попке шлепнуть. За дело. А после уроков устраивал студийцам праздники: выезды на природу, веселые дни рождения с конкурсами, смешными танцевальными номерами. Говорил: ребята, запомните: наша студия – это одна большая семья.
Семьи Игорю не хватало.
Отец ушел от матери, когда сыну не исполнилось и года. Как потом сказал: не поладил с тещей. Теща не могла простить, что Ирина – умница, красавица, знает три языка! – выбрала лимитчика. Отец был родом из Воронежа.
У бабки была другая версия: нашел твой отец партию повыгодней. Какую-то дочку члена ЦК КПСС. Ха-ха. И пролетел. Папашку из состава ЦК вывели. Обещанную квартиру в центре молодоженам не дали. Работу потерял.
Зато мать Игоря вдруг резко рванула по карьерной лестнице. Заняла солидный пост в Министерстве иностранных дел. С чьей-то там высокой помощью получила хорошую двушку на Соколе.
Дома она почти не бывала. Совещания, командировки, заседания. Возвращалась поздно, скидывала обувь в коридоре и бросалась на диван со словами: ох, устала!
Тревожить ее в эти минуты было нельзя.
– Игорек, дай маме передохнуть! – слащаво увещевала его очередная нянька.
Все эти тетки из ближнего Подмосковья или из соседних республик при матери с Игорьком противно сюсюкали. А когда ее не было, обзывали неслухом, неряхой, били тряпкой по рукам и кидались оставленными не на месте тапками.
Игорек сначала жаловался матери. Злился, что она верит не ему, а этим чужим злым притворщицам. Потом чутьем одинокого ребенка понял, что она просто не желает ничего знать. Все ее интересы были на работе. Дома она хотела только покоя.
Игорек приставать к матери перестал. Но обиду затаил.
Хореографическая студия давала Игорю то тепло, которого не хватало дома. Княжин выделял его из всех: высокий, красивый мальчишка с гордой осанкой обладал прекрасными балетными данными.
– Давай, старайся! Ты еще станцуешь у меня Принца в Большом! – говорил ему Княжин. И без всяких денег оставался с ним на дополнительные занятия. Он готовил его к поступлению в Московскую академию хореографии – главный балетный вуз страны.
В своей же студии он начал репетировать большой концерт со сценами из «Щелкунчика». Один номер должны были показать по телевизору. У девочки-солистки на телевидении работал папа.
Принца, конечно, танцевал Красовский. И он, и Княжин многого ждали от этой записи. Какой плюс при поступлении в академию, где почти 10 человек на место!
В школе у Игоря все о концерте знали: отпрашивался на репетиции. Девчонки вились вокруг него с суетливой радостью только что вылупившихся мотыльков. Мальчишки насмешливо дразнили: «Наш прынц», но была в этом «прынце» и доля завистливого уважения.
Скандал разразился, когда до премьеры оставалось десять дней.
Прямо на занятиях, когда Александр Петрович в который раз заставлял армию мышей дружнее наступать на армию солдатиков, открылась дверь, и в зал вошли два милиционера.
– Выйдите из зала! У меня репетиция! – закричал и без того раздраженный педагог.
Но милиционеры не вышли, один из них, маленький, кругленький, с любопытством оглядел зал, достал какую-то бумажку, заглянул в нее и спросил:
– Вы Княжин? Александр Петрович? Пройдемте с нами.
Руководитель студии еще огрызнулся:
– В чем дело? Вы что, не могли подождать до конца занятий?!
Но вышел.
Больше в студии его не видели.
А в коридорах закружились разговоры: оказывается, заботливый Александр Петрович, который заменил Игорю отца, пылко любит не только искусство балета. Но и балетных мальчишек.
Кто-то пожаловался дома, возмущенные родители побежали в милицию.
Премьеру, конечно, отменили. И начался кошмар. Мальчишек таскали на допросы. Толстый следователь с сальными глазками выспрашивал: он тебя поглаживал? За попу хватал? А вот вы вдвоем на занятия оставались. Что он делал? Ничего нехорошего не предлагал?
Это было отвратительно, унизительно и дико. Ни разу за все время Княжин не позволил себе с Игорем ничего, что могло бы его насторожить или оттолкнуть. Ничего из того, что сладенько перечислял следователь.
Но ощущение глобального вселенского предательства обрушилось на плечи и придавило к земле, над которой еще недавно он летал в своих воздушных больших жете.
В газетах тогда про такие скандалы не писали. Но слухи расходились грязными кругами. И вскоре у Игоря в классе тоже зашептались.
Мальчишки стали дразнить его педиком. Девчонки прыскали от смеха и насмешливо сторонились.
Игорь сначала рыдал дома по ночам. А однажды утром твердо сказал убегающей на работу матери: «Я больше в эту школу не пойду».
Его перевели в другую. Математическую. У Игоря оказалось много талантов. А про балет мать велела забыть.
– Все, хватит мне позора! Зря я тебя в балет отдала. При таких генах, – все так же загадочно сказала она. И кивнула на старую фотографию в серебряной рамке, которую перевезла от бабушки. Там двое – балерина в пачке и невысокий танцор в обтягивающем трико – обнимались на вершине скалы над серым, стершимся от времени морем. Тогда он еще не знал, что именно эта фотография завертит, закружит его судьбу.
* * *
Игорь забыл про балет на тридцать лет. А потом, перед сорокапятилетием, вспомнил.
У него только что появились большие деньги и большие возможности. Дома за границей. Женщины – любые.
Он размышлял, чем бы порадовать себя в такую приятную дату: еще все хочешь, уже все можешь. Зашел навестить мать – она в свои 76 жаловалась на боли в спине, и на его деньги бодро бегала теперь по элитным докторам и чудо-массажистам.
Зацепился взглядом за старую фотку.
В их семье, как и во многих в СССР, почти не говорили о предках. Так, туманные фразы: погиб, умер, пропал без вести. У матери вообще при любых расспросах о прошлом начиналась страшная мигрень. Как Игорь теперь понял – дипломатическая. Он знал только, что женщины в их роду всегда воспитывали детей в одиночку. Мужики не приживались.
А тут впервые за все годы Игорь спросил: «Кстати, мама, кто там, на фотке?»
– Твой прадед с твоей прабабкой, – усмехнувшись, ответила мать.
– Как?! Ты же говорила, что прадед был рабочий-путиловец и его убили немцы на Первой мировой?
– А что я тебе должна была сказать? Что твой прадед был эмигрантом? Знаменитым танцовщиком? Любовником Дягилева? При моей работе? Я сама ничего не хочу про это знать. Хватит с нашей семьи и прабабки – балерины императорского театра. Чуть всю семью из-за нее в тридцать седьмом не расстреляли.
– Так кто был мой прадед?
– Прабабка Нина утверждала, что великий танцовщик Мясин. Но слава богу, никаких подтверждений этому нет.
– В смысле?
– Ну что ты пристал? Я сама уже плохо помню. Мама мне когда-то шепотом рассказывала, что ее мать приезжала к Мясину на репетиции в Италию. На какой-то его личный остров. И там у них случилась внезапная любовь. Чуть ли не на этой скале.
Потом она уехала в Сорренто. Как-то с помощью Горького – он был другом семьи – сумела вернуться к своей матери в Россию. Только Нина была уже беременной.
– В каком году это было?
– Кажется, в 1923-м. В тридцать третьем арестовали Нинину мать. А в тридцать седьмом пришли за Ниной с дочкой. Но им повезло. Они в этот день были на даче у подруги. Вернулись, а соседи говорят: за вами «воронок» приезжал. Ну, они сразу на поезд. И поехали на Дальний Восток. Бардак тогда многих спас. Вернулись только в 50-е, когда Сталин помер.
– Подожди. Выходит, я потомок знаменитого Мясина?!
– Успокойся. Так говорила прабабка. А что там на самом деле… Документов никаких нет.
С этой фразы и началась новая жизнь Красовского.
Как отметить сорокапятилетие, он решил сразу, едва нашел название принадлежавшего Мясину острова. С тех пор каждый год на день рождения он снимал этот остров и устраивал там представление. В память о греческой истории Ли Галли праздник открывали сирены: лучшие молоденькие оперные певицы исполняли пылкие любовные арии. Только в самый первый раз Игорь просчитался. С «Русалкой» Дворжака. Решил выпендриться с редкой оперой, да и сюжет показался ему близок. Холодная русалка из других неведомых миров влюбилась в принца. Все поставила на карту. А холодность свою преодолеть не смогла. Принц ее быстро разлюбил и предал. И тогда она его убила. Поцелуем. С его же согласия.
Красовского самого тянуло к опасностям в любви. Но с солисткой вышла неприятная история. Еле выпутался. Да и музыка по большому счету ни к черту. Больше он с выбором арий не экспериментировал. Заказывал самые известные. А вот балетные номера воссоздавал только из придуманных Мясиным.
Созывал на остров гостей – всегда 20 человек. Больше не вмещал длинный стол у самого парапета над обрывом: все должны были сидеть лицом к морю, чтобы видеть закат. Когда камешек-блин солнца булькал в море, оставляя на воде только розовые импрессионистские всполохи, представление начиналось. Прямо здесь, на террасе над морем. Участников к гостям Игорь всегда выводил сам.
Он был в камзоле Принца из «Щелкунчика».
Человек-пельмень
